Словно бродячий артист из прошлого, он стоял у входа в ливадийский дельфинарий.
Трудоспособного вида, с бородой, на плече сова со взъерошенным взглядом.
Я знаю его тариф: пятьсот на свой, триста на ваш.
Несмотря на полдень, яйла ещё не сбросила утренний туман. Слева от входа на скотном дворе спали в пыли чёрные кабаны, и петух, стреноженный собственными шпорами, впадал в сон в тени декоративной телеги.
Звучала музыка, на водной арене завершалось представление.
Я изучил пламенеющий куст жимолости за изгородью частного сектора, перевёрнутый дом-аттракцион и теперь следил за ним, выпивая вторую чашку кофе.
За соседним столиком семейная пара ожидала детей: сэкономили на билетах. Женщина сменила, перекинув на другую, ногу и показала на коленке засиженный красноватый след. Мороженщик медитировал в плеере.
И вот хлынули зрители, все мимо него. Грянули дети. Зашуршали колёсами по каменистой дороге такси.
Все разъехались.
«Опять мы сегодня ничего не заработали, Феликс, – быть может, скажет он поздним вечером своему единственному другу. – Давай на боковую, посмотрим, что завтрашний день нам даст».
Я сговорился за двести. Мне вредны такие сцены для глаз.