В колонках играет - Bon Jovi "Have a nice day"
Настроение сейчас - все такое же

Кто меня знает, тот к курсе что у меня порой бывают приступы графомании, и вот результат одного из них - фанфик по Пиратам Карибского моря, по сути продложение второй части.


Четыре слова про любовь.

Попутный ветер гнал фрегат с развевавшимся на флагштоке британским флагом к восточному побережью филиппинского острова Самара. Где-то на горизонте уже виднелись смутные очертания его берегов.

Море было спокойным, ласковые волны, едва слышно шурша ударялись о борт судна. На их верхушках искрилось южное солнце, заставляя щуриться непривычные к такому блеску глаза. Но Уильям Тернер уже привык к этому искрящемуся великолепию.

Он стоял, опершись на поручни и размышлял о чем-то.

Корабль в пути уже второй месяц, за это время они обогнули Африку, прошли Мыс Доброй надежды, где по легенде и затонул Летучий Голландец, пересекли Индийский океан и, обойдя Филлипинский архипелаг с юга, прибижались к острову, который указала Элизабет.

Большую часть этого времени Уилл провел с командой, сколоченной Барбоссой, конечно же на Тортуге. Насколько Уилл мог судить по обрывкам разговоров, капитан наплел им что то про Джека Воробья, Черную Жемчужину и сокровища. При последнем слове, в глазах матросов неизменно загоралась жажда наживы, желательно легкой, но и продраться за нее пираты были готовы, как с врагами, так и между собой. Самого Тернера это волновало в наименьшей степени. Для себя он давно определил истинную цель плавания.

Элизабет, вновь сославшись на жару и вред солнца для кожи, заперлась в каюте. Вред солнца... ха! Да она просто не хочет находиться с ним рядом. Такое чувство, что она боится его. Или стесняется.

Уилл вздохнул, вновь вспомнив сцену на корабле, невольным свидетелем которой стал. Страстный поцелуй... напор, уверенностьЭлизабет, которых он сам никогда не чувствовал.

Его передернуло.

Наверное, именно этот эпизод стал решающим в его планах. Элизабет ведь хотела видеть в нем пирата? Отлично. Значит, он поступит по-пиратски.

Он использует Джека, как тот много раз использовал его самого. Когода Тиа сказала, что Воробья еще можно спасти, он согласился, не зная еще, чем все обернется. Боже, каким, почти безумным, счастьем вспыхнули глаза девушки, коорую он считал своей невестой! Хоть Элизабет и постаралась скрыть радость, он успел заметить этот отблеск.

Порой, Уилл начинал сомневаться, видя, как девушка страдает, он не мог представить, как причинить ей еще большую муку. Он спрашивал, имеет ли право поступать с ней подобным образом? Но другое чувство – глухое, черное, сжигающее сердце и не знающее жалости, заглушало голос совести. И имя ему – ревность.

Уилл всегда считал себя выше животного чувства собственничества, сильнее. Говорил себе, что случись Элизабет полюбить другого, он поступит благородно и отойдет в сторону, ради счастья любимой, но, одновременно, он был убеждет, что подобное никогда не произойдет. Настал момент Уильяму Тернеру признать, что никогда в жизни он настолько не ошибался!

Нельзя не замечать очевидного вечно, как бы ни хотелось.

Он мечтал снова услышать слова любви от Элизабет, обнять, поцеловать ее. Но ничто уже не будет как прежде. Путешествие на край света станет его местью, как бы мерзко не звучало это слово.

И нет здесь его вины!

Элизабет может изменить все лишь тремя словами. О! Он ей поверит, хоть умом и почувствует ложь. Но когда так хочется верить, голос разума можно вежливо попросить заткнуться. Ну, или не очень вежливо.

На судне все занимались своими делами – мелкими моряцкими обязанностями, и Уилла никто не беспокоил. Прошло несколько часов, а он все еще стоял, глядя на горизонт. На медленно приближающиеся очертания острова. До берега, кажется, рукой подать, но бросить якорь они смогут только завтра к вечеру. Море обманчиво.

Рядом послышалось тихое, немного взволнованное дыхание и нежные, почти не загоревшие руки облокотились на поручни.

- Как ты? – спросила Элизабет.

Уилл заставил себя улыбнуться, отвечая:

- Это я должен спрашивать тебя о самочувствии...

Элизабет была прекрасна в этот день, как, впрочем, и всегда. На ней было простое платье, которое стало компромиссом между пышными лондонскими нарядами и полюбившимся ей пиратским костюмом. Сшитое из простой материи, с длинными рукавами и целомудренно закрытым верхом, но без многослойных юбок, в которых не то что пуля – пушечное ядро застрянет еще на подлете, платье оттеняло легкость и природную грацию движений девушки. Словно счистили всю шелуху корсетов и вороха тканей, сковывавших жесты. Из-под подола выглядывали носы мягких кожаных сапожек. Волосы девушка убрала под легкую бежевую шляпку в тон платья.

- Спасибо, - она наклонила голову. Светлый локон упал ей на щеку, и он привычным движением убрала его за ухо. – Я в порядке. Знаешь, нам давно нужно поговорить, разобраться во всем.

Уильям повернулся спиной к борту, чтобы наблюдать за лицом девушки. Та смутилась, опустила взгляд и, щурясь от бликов солнца, глядела лишь на темные с золотым волны.

- В чем именно разобраться?

Прежде чем ответить, Элизабет быстро и немного испуганно взглянула на своего жениха, у него от этого взгляда замерло сердце.

- В наших чувствах, в наших отношениях... я... я запуталась... я себе кажусь... даже не знаю... лживой, двуличной!

Демон ревности, где-то глубоко внутри, удовлетворенно кивнул, доедая кусочек сердца. Но вслух Уилл сказал иное:

- Такое бывает. Просто слишком многое свалилось на тебя за последний год. Не всякий мужчина такое выдержит... юной же девушке после подобного совершенно простительно...
Он сам запутался в своих словах, хотел сказать совершенно не то, потому оборвал фразу на полуслове и сделал полшага вперед, словно пытаясь обнять ее.

Элизабет отшатнулась.

- Нет, Уилл, подожди! Послушай... мне надо выговориться! Тогда, может быть, все встанет на свои места.

Она надолго замолчала, взвешивая слова. Уилл тоже молчал. Ему-то было что сказать, но что-то словно мешало. Может страх? Кто сказал, что мужчины не боятся? Они просто не показывают своих слабостей. Вот он и запрятал свою робость так далеко, как сумел. И молчал.

Элизабет наконец подняла взгляд на жениха. Бывшего жениха – он уже прочел это в наполненых слезами глазах.

Губы девушки шевельнулись, но с них не сорвалось ни звука. Несколько слезинок скатились по щеке. В ответ на жест Уилла, протянувшего руку, к ее лицу Элизабет замотала головой так, что слезинки разлетелись в разные стороны и еще несколько локонов выбилось из-под шляпки.

Место страха в ее глазах заняла какая-то безысходная решимость.

- Я..., - голос все еще плохо подчинялся дочери губернатора. – Я должна это сказать. Должна уже давно. Наверное, я все поняла тогда, в лодке, когда мы покинули Жемчужину, а Джек остался... ведь он не сам решил остаться!

- Знаю, я видел...

- Нет! - она снова покачала головой. - Ничего ты не видел! Это я заставила его остаться. Я... я поцеловала его, чтобы отвлечь внимание... так я думала. Так я заставляла себя думать. На самом деле, мне давно этого хотелось! Я старалась заставить себя не думать о своих желаниях, на какое-то время мне это даже удалось... почти на год. Я начала забывать его, хоть иногда и просыпалась ночью оттого, что мне казалось, что я слышу его голос и шаги, а когда проснувшись видела, что нет его рядом и не будет, мне хотелось кричать! Я убедила себя, что Джек больше не вернется, а он вернулся! Вновь ворвался в мою жизнь разрушив все стены, которыми я окружила свое сердце и чувства к тебе. Я пыталась убедить себя что ты лучше, искала в тебе что-то хорошее, и находила! В тебе есть все, что необходимо, чтобы сделать счастливой любую девушку – ты красив, смел... благороден, честен («чудесно поёшь», прим. автора), но меня тянет к нему, понимаешь?! – она говорила все быстрее, боясь, что Уилл прервет ее, но он молчал.

- Он – словно магнит. Я ненавижу в нем почти все – он эгоист, пьяница, вор, беспринципный... пират! Но меня влечет к нему и сил сопротивляться больше нет. Когда нас бросили на острове, он говорил о свободе... наверное поэтому я так хочу быть с ним. Джек – олицетворение моей свободы от лицемерия высшего света, от глупых рамок и правил, от ненужных слов... Он сам – идеал свободы для мятущейся души.

- Ты думаешь, мне приятно это слушать? – Уилл отступил на шаг, качая головой. В усмешке искривившей его губы было больше боли, чем злости.

- Да... тоесть нет, конечно, нет! Но и мне тяжело... и все же я должна это сказать.

Она перевела дыхание и медленно, подчеркивая каждое слово, словно показывая, что обумала все уже не раз, произнесла:

- Уилл, я не люблю тебя... прости...

На последнем слове голос ее дрогнул, но выдержки все-таки хватило, чтобы не броситься прочь, размазывая по лицу слезы, а уйти хотя бы с вилимостью спокойствия. Но рука, рефлекторно то и дело тянущаяся к лицу, все равно выдавала ее слезы, которых Уилл со спины видеть не мог.

Молодой человек сделал было шаг вперед, чтобы задержать ее, но остановился и опустил руки. Отвернувшись к горизонту, держась за поручни, он вновь стал наблюдать за все еще далеким берегом.

Элизабет наверняка сочла его поступок благородным – подумала, что он готов на все, ради ее счастья, даже спасти соперника.

До этого разговора Тернеру было в общем-то плевать на Капитана – ему нужна была жемчужина, как единственный корабль, способный потягаться в скорости с Летучим Голландцем. Теперь у него две цели: спасти отца, и убить – на этот раз окончательно Джека Воробья. Ведь пират вряд ли согласится броситься в погоню за Джонсом, и уж тем боле не отдаст корабль!

А он должен спасти отца, ведь верно?


PS Мыльная опера какая-то получилась.
Чтож, тада любителям Марии и Хуана посвящается.