Из дневника немецкого унтер-офицера зенитных частей:

23 августа. …Марш продолжается. Мы движемся к Сталинграду, к Волге, цели всего нашего летнего наступления. Скоро мы его захватим и тогда отойдём в тыл. О, сладкие обольщающие нас надежды! Действительность оказалась совсем иной…

24 августа. …Ужас охватывает меня, когда я вижу грузовики, стоящие у дорог, доверху нагруженные нашими мертвецами.

4 сентября. …К северу от нас прорвались русские, и наша четвёртая батарея бросила на произвол судьбы все орудия. Нам дают приказ переменить позицию и выйти к дороге на Сталинград. Утром я был потрясён открывшимся передо мной зрелищем. Я в первый раз увидел Волгу, медленно текущую в своём широком русле. Мы достигли нашей цели. Но Сталинград ещё в руках русских, нам предстоят дни тяжёлых боёв…


Ефрейтор О. Креппель - неизвестному адресату:

Сталинград стал нам поперёк горла. В роте осталось 7 человек. Повсюду видны солдатские кладбища. Теперь одно слово "Сталинград" приводит нас в ужас.



Рядовой Х. Шарф - неизвестному адресату:

… Для многих из нас позиции в окрестностях Сталинграда стали могилой. Да, Сталинград - это такой крепкий орешек, о который можно сломать даже стальные зубы.


Солдат Г. Мальхус - ефрейтору К. Вейтцелю:

… Теперь в Сталинграде разгорелись бои, подобных которым не было за весь Восточный поход. Хуже всего бои в заводских цехах и уличные бои, в которых русский - специалист; поэтому быстрое продвижение вперёд для нас невозможно. Приведу тебе пример, на основании которого ты сможешь составить себе некоторое представление о том, что здесь творится: когда мы пришли в Сталинград, нас было 140 человек, а к 1 сентября, после двухнедельных боёв, осталось только 16. Все остальные ранены или убиты. У нас нет ни одного офицера, и командование подразделением вынужден был взять на себя унтер-офицер…



Ефрейтор О. Бауэр - Г. Куге:

… Оснащённые самым современным оружием, русские наносят нам жесточайшие удары. Это яснее всего проявляется в боях за Сталинград. Здесь мы должны в тяжёлых боях завоёвывать каждый метр земли и приносить большие жертвы, так как русский сражается упорно и ожесточённо, до последнего вздоха…


Ефрейтор О. Гелльман - невесте:

…Описать, что здесь происходит, невозможно. В Сталинграде сражаются все, у кого есть голова и руки, - и мужчины, и женщины…
Из дневника неизвестного офицера 79-й немецкой пехотной дивизии:

…12 ноября. Когда мы везли боеприпасы, я видел Волгу. Город выглядел так, будто его постигла божья кара. Возродится ли когда-нибудь этот город? 22 ноября. Ходят слухи, что все мы окружены. Некоторые говорят, что повесятся. 26 ноября. Господа из штаба сидят теперь с расстройством желудка от страха. Кольцо вокруг нас всё сжимается. 2 декабря. В одной листовке нам предлагали сдаваться. Глупая мысль. Вдали пробегала свинья. Все десять человек бросились за ней. Это пойдёт на колбасу. 10 декабря.

Гитлер передал по радио, что до рождества нас освободит. Когда поразмышляешь о войне, скажешь себе, что она ведётся лишь для некоторых: бедные должны проливать кровь для богатых. 8 января. Завод "Красный Октябрь" стал для 79-й дивизии Верденом. Необычайно большие потери с нашей стороны. 15 января. Как долго будет продолжаться наша ужасная жизнь? Один другому уже желает смерти. Мы в окружении, мы вынуждены сидеть смирно.


Из письма ефрейтора А. Оттена жене:

…Часто задаёшь себе вопрос: к чему все эти страдания, не сошло ли человечество с ума? Но размышлять об этом не следует, иначе в голову приходят странные мысли, которые не должны были бы появиться у немца. Но я опасаюсь, что о подобных вещах думают 90% сражающихся в России солдат. Это тяжёлое время наложит свой отпечаток на многих, и они вернуться домой с другими взглядами, чем те, которых они придерживались, когда уезжали. Что принесёт нам Новый год? Хоть какой-нибудь просвет, но на нашем горизонте заря и не брезжит, и это действует на нас, фронтовых солдат, подавляюще…

Из письма унтер-офицера Р. Шварца жене:

… Как я тебе уже сообщал, с 21 ноября мы окружены. Положение безнадёжно, только наши командиры не хотят в этом сознаться. Кроме пары ложек похлёбки из конины, мы ничего не получаем, а если и выдаётся иногда что-нибудь добавочно, то до нас это не доходит, оно исчезает у начальника и его компании. Ты этому не поверишь, но это так. Вам в газетах и по радио рассказывают всякие небылицы, а в действительности пресловутое фронтовое товарищество выглядит совсем иначе. Если бы я знал, что в плену со мной будут обращаться хотя бы так, как с отцом в 1914 г., я сейчас же перебежал бы. Опытный прядильщик или техник-специалист по прядильным машинам нужен и в России. Дай бог, чтоб я вернулся когда-нибудь домой, тогда я постараюсь открыть людям глаза на то, что на самом деле происходит на фронте…


Обер-лейтенант Х. Фидлер - отцу:

Здравствуй, отец. Вернее, прощай. Это будет последнее письмо, которое ты от меня получишь. Отец, ты мне говорил: "Будь верен знамени, и ты победишь с ним." Ты вспомнишь об этих словах, ибо сейчас для каждого разумного человека в Германии наступило время, когда он проклинает безумие этой войны. Победы не будет. Остались лишь сомнения и солдаты, которые умирают.

Сталинград - это авантюра. Вы помешали мне найти путь в жизни, отец. Я избираю свой путь, идущий в противоположном направлении.



Офицер Плат - жене:

… Ты - жена немецкого офицера и ты должна понять всё, что я тебе скажу сейчас. Ты должна знать правду. Правду об отчаянной борьбе в безнадёжном положении. Грязь, голод, холод, крах, сомнения, отчаяние, смерть. Я не отрицаю и моей ответственности и именно поэтому лишь своей собственной жизнью покрою эту вину. В газетах будут публиковать напыщенные статьи, окаймлённые жирной чёрной рамкой. Нам будут воздавать честь и хвалу. Но не верь этой крикливой болтовне…


Офицер Г. Лейк - отцу:

…Пришёл конец. Мы протянем ещё дней восемь. Затем - крышка. Дорогой отец, сталинградская преисподняя должна быть для всех предупреждением. Со мной кончено. Всё идёт к концу. Рановато для 30-летнего офицера. Докладываю об убытии на веки вечные. Лейк.


Неизвестный офицер - отцу:

… Ставить вопрос о боге в Сталинграде - значит, отрицать его. Я должен тебе сказать это, дорогой отец… Ты воспитал меня, так как у меня не было матери, и всегда стремился вложить в мою душу веру в бога.

Я вдвойне сожалею о своих словах, потому что это мои последние слова, и я не смогу сказать тебе больше слов, которые могли бы сгладить это или примирить. Ты, отец, всегда стремился к правде. И в своём последнем письме я хочу сказать, что является правдой, или о том, что я считаю правдой. Я искал бога в каждой воронке, в каждом разрушенном доме, на каждом углу, у товарищей, когда я лежал в окопе, и на небе. Бог не показывался, когда моё сердце взывало к нему. Дома были разрушены, товарищи так же смелы или трусливы, как я, на земле был голод и смерть, с неба падали бомбы и огонь, и только бога не было здесь. Нет, отец, бога нет! Я пишу это и знаю, что это ужасно. Если бог есть, то только в наших молитвенниках и молитвах, в смиренных проповедях священников и пастырей, в звоне колоколов и в запахе ладана, но не в Сталинграде.