- Нам тогда по двенадцать было. Совсем еще сопляки! Ничего не понимали. Где нам было думать о чужом горе, кровь бурлила, жаждали приключений. Эх…
Мужчина, уже в преклонном возрасте, лет 60, может больше, прикурил сигарету и закашлялся. Когда кашель отпустил его, он посмотрел на маленького мальчика, сидевшего рядом, потрепал за вихор, еще раз вздохнул и продолжил:
- Александра Петровича знаешь? Друг мой, еще с детства, вот с ним-то мы тогда и набедокурили, по дурости все, а грех не отпускает, сердце жмет, по ночам снится. Мы ведь тогда друг другу клятву дали: никому никогда не рассказывать. Сашка может и забыл, а я не могу,….
Мужчина затянулся и вдруг замолчал. Мальчик поднял на деда огромные синие глаза, готовясь что-то сказать, но вдруг смутился и опустил голову. Наступила давящая тишина, было слышно лишь стрекотание кузнечиков и тихое сопение мальчика, который терпеливо ждал продолжение рассказа. Из соседнего сада вдруг поплыла музыка скрипки, дед вздрогнул и прошептал:
- Вальс.
- Деда, а дальше что было?
- Дальше.… А дальше вот что. Дом сгоревший помнишь, на окраине, так вот, тогда он только ветшать начал, на речку бывало побежишь, так если с пригорка, его и увидеть можно. Оттуда по ночам скрипку слышно было. Бабки поговаривали, что там семья молодая жила, лет десять назад, так парень тот, скрипач, при загадочных обстоятельствах погиб, а молодка его с ума от горя сошла, по первому ночью по деревни металась, а потом пропала, не видел ее никто с той поры, только скрипка по ночам играть начала, да так надрывно, что собаки с другого конца деревни выли. И жуть как нам интересно стало, кто на скрипке-то играет. Решили мы во чтобы то не стало в дом тот пробраться. Чтоб от отцов не попало, договорились на сеновале переночевать, еле ночи дождались. До пригорка добежали, а дальше страшно стало, чем ближе к дому, тем звуки отчетливее, музыка играет, а света в окнах нет. До калитки еле живые дошли, слышали, как волосы на голове шевелились. Каждый, наверное, в душе надеялся, что заперта та калитка будет, ан нет, открыта. Посмотрели мы друг на друга, в глазах такой страх, но никто показывать его не хотел, потому и дальше пошли. Дом большой, окна внизу побиты все, ветер в комнатах гуляет, а сверху музыка, и будто воет кто-то. Не помню я, как в окно влезли, да только на пол ступили, страх прошел, интересно стало, кто же там наверху живет. Огляделись мы, благо ночь лунная была, как сегодня прямо, на полу мебель поломанная, фотокарточки старые. А на одной девушка с парнем, красивые, улыбающиеся, молодые совсем. Не знаю, что меня тогда толкнуло, лукавый видимо нашептал, а только тогда я эту фотографию поднял, да в карман засунул, так с ней потом и ушел.
Дед замолчал, трясущейся рукой достал из-за пазухи старую потрепанную фотографию и передал внуку.
- Вот, до сих пор храню, не знаю зачем.
- Ванька, спать пора! – с веранды донеслось ворчание бабушки. – А тебе нечего небылицы мальчонку рассказывать, мало ль приснится чего.
- Идем уже, идем. Да и не маленький он вовсе, мужик совсем.
- Дедуль, а на скрипке-то кто играл?
- Прокрались мы тогда с Сашкой к лестнице, и подниматься стали, а с верхнего этажа музыка, да и не музыка вовсе, а будто кто пилой по стеклу. Наверх поднялись, дверь открыли, а там.…Там женщина, голая, волосы спутанные по плечам рассыпаны, в руках скрипка, глаза закрыты, а из груди то ли стон, то ли песня какая вырывается. Уж и не помню я, кто из нас крикнул, само вырвалось, может от страха, а может от непонимания и черствости детской.
- Сумасшедшая! Сумасшедшая!
Обернулась она тогда, в глазах безумие, скрипку к груди прижала, и в окно.

Мы тогда только у реки и отдышались, в ушах звук стекла разбитого, и крик. Вот там, у реки мы и поклялись никогда это не вспоминать.
А на утро по деревни слух прошел, что женщину мертвую нашли у заброшенного дома, из окна говорили, выпрыгнула, утверждали, что эта та самая жена скрипача, что лет десять назад пропала. Нас те слухи стороной обходили, но разве скроешь тайну от пацана, что за печкой хоронится, когда взрослые за столом шепотом разговаривают.
- Ванька, а ну марш домой!
- Дед, я пойду, ладно, там спокойка начнется скоро.
- Эх, ничего-то ты не понял, Ванюшка! Ну иди, иди сорванец, бабка-то твоя вишь как разволновалась.
Мужчина закурил, поднял фотографию, небрежно оставленную внуком на том месте, где он сидел, разгладил складки, всматриваясь уже до боли знакомые счастливые лица.
- Прости.
Внезапный порыв ветра вырвал из дрожащих рук старую фотографию, подхватил листок, и закружил его в танце ветра.
А с соседнего сада все громче и громче звучали звуки вальса.

Это был последний, прощальный танец разбитого сердца, детской жестокости, и мольбы о прощении.
Музыка смолкла, а карточка все продолжала танцевать свой неистовый танец уже в тишине.