Отчаянно-глухим утром, когда оставалось несколько минут до наступления светлого времени суток, из дома под горой вышла девушка в чёрном пальто. Если бы какой-то случайный прохожий мог видеть её, и любопытство заставило бы его взглянуть ей в лицо, то он понял бы, что она не спала всю ночь и очень устала. Но улицы были пустынны, да и она избегала людей. Шла по заснеженным дорогам, пересекала голый асфальт перед носом у раннего автобуса – и разговаривала сама с собой. Нервно курила, сворачивала то в один переулок, то в другой, оглядывалась, пугалась проводов, облепленных снегом и оттого висящих низко над головой.
- Неужели я снова начинаю бояться людей?...
Вопрос улетел к верхушкам деревьев белым сигаретным дымом, и где-то наверху распался на частички в морозном воздухе. Небо как будто отсутствовало сегодня, оно не было ни тёмным, ни светлым, оно было никаким... На равнине за городом гулял ветер, и вдалеке, на том конце дороги, виднелся чей-то чёрный силуэт. Следы были одиноки на белом полотне, и казалось, что это страшно и неправильно – оставлять их за собой. Вот прежние, полузаметённые снегом, они отпечатались на неразличимой теперь тропинке всего двенадцать часов назад. Но сейчас нет никого рядом, и если я подскользнусь, то никто не поддержит за локоть.
При свете дня деревья на кладбище, гнутые коромыслами до земли, вызывали не то сочувствие, не то ужас. Больше всех пострадали берёзы, некоторые были сломаны; повалившиеся на стороны кусты загораживали тропинки, и только тополя, самые неустойчивые в бурю, сейчас стояли, выпрямившись в небо. Недавний снег с дождём налип на ветки, замёрз, и они прогнулись, не в силах освободиться. Я заплутала между могил; остановилась перед чем-то сломанным, безжизненно нависшим подле какой-то ограды. Из-под снега, налипшего на обломок ствола, торчала жёлтая сосулька – замёрзшая кровь дерева. Коснулась пальцами, пробормотав что-то – и пошла дальше.
Мне было не по себе. Кусты, перегородившие тут и там дорогу, заставили свернуть с тропинки и блуждать где-то в дебрях. Через несколько минут стали закрадываться мысли, что нечто упорно не хочет пускать меня на моё любимое место, на окраину кладбища... Ветер пошевелил верхушки деревьев, и те застонали, как будто вот-вот упадут, сломаются, не выдержав тяжести. Не было привычного ощущения покоя, всегда посещавшего меня, когда я здесь... Плюнув на всё, не стала задерживаться там, и ноги сами вынесли меня – другим путём – к широкой тропинке, где уже не надо плутать. Даже через кусты не пришлось продираться. Как будто и впрямь сегодня было не время... Кто знает, может быть, приду туда как-нибудь, а на том месте, где я любила сидеть, лежит толстый сук, и если бы я осталась там, то меня бы убило... Нет, нет, тьфу, что за бред. Не бывает так. Просто я очень устала.
На перекрёстке стояла и смотрела вслед старику со старушкой, видела, как к ним подошёл кот и начал мяукать... Вспомнился отчего-то Sentenced. Этот же кот потом побежал за мной; поначалу пугался, но после, когда я стала с ним разговаривать, позволил себя погладить и очень громко заурчал. Сделал вокруг меня несколько кругов, тёрся рыже-серой полосатой шкурой об ноги. Красивый. А глаза точь-в-точь как у Кисс. У меня тоже зелёные, но иного оттенка.
Кот меня странным образом успокоил и я пошла домой... Сердце, казалось, билось очень медленно и глаза закрывались на ходу. Прогулка перед сном, хе-хе.

22 января 2007