"Был прекрасный вечер, такой теплый, что Дориан не надел пальто и нес его в руке...
Неужели правда, что человек при всем желании не может измениться? Дориан испытывал в эти минуты страстную тоску по незапятнанной чистоте своей юности, "бело-розовой юности", как назвал ее однажды лорд Генри. Он сознавал, что загрязнил ее, растлил свою душу, дал отвратительную пищу воображению, что его влияние было гибельно для других, и это доставляло ему жестокое удовольствие. Из всех жизей, скрестившихся с его собственной, его жизнь была самая чистая и так много обещала - а он запятнал ее. Но неужели все это непоправимо? Неужели для него нет надежды?
О, зачем в роковую минуту гордыни и возмущения он молил небеса, чтобы портрет нес бремя его дней, а сам он сохранил неприкосновенным весь блеск вечной молодости! В ту минуту он погубил свою жизнь. Лучше было бы, если бы всякое его прегрешение влекло за собой верное и скорое наказание. В каре - очищение. Не "Прости нам грехи наши", а "Покарай нас за беззакония наши" - вот какой должна быть молитва человека справедливейшему Богу".