Вершины горные дремлют;
Долы, скалы и пещеры безмолвствуют.
Алкман

Обитель наша есть мир слов: мы Тишь зовём
Безмолвьем — кое меньшее из слов во всём.
Аль-Аараф

"ВНЕМЛИ мне", — молвил Демон, покрыв мою голову своей рукою. "Край, о коем я зачинаю речь, есть унылый край в Ливии, у пределов реки Заир. И нет там ни покоя, ни безмолвия".
"Воды реки отдают болезненным шафраном, и потоком своим не близятся к морю, но веки вечные бьются под багровым оком солнца в бурном конвульсивном движении. На многие мили по обеим берегам илистого речного ложа тянется бледная пустынь огромных водяных лилий. Одна — другой, передают они вздохи в сём уединении и тянут к небесам длинные призрачные шеи и кивают по сторонам долголетними венцами. И неразличимый шёпот берёт начало среди них, подобный шипению стремительных подземных вод. И передают они вздохи, одна — другой".
"Но есть предел их царству — предел тёмного, жуткого, высочайшего леса. Там, подобно волнам у Гебридов, непрестанно колыхается низкий подлесок. Но нигде в небесах нет ветра. И возвышающиеся девственные деревья неизменно раскачиваются из стороны в сторону с великим громоподобным треском. И с тех вздымающихся верхушек, одна за одной, опадают нескончаемые росы. А у корней произрастают дивные ядовитые цветы, сплетённые в смятенной дремоте. А вверху, с сутолочным и звучным гомоном, серые облака извечно устремляются к западу, покуда не сбираются в скопище над пламенеющей стеной горизонта. Но нигде в небесах нет ветра. И у берегов реки Заир нет ни покоя, ни безмолвия".
"Была ночь, и падал дождь; и в падении, то был дождь, но пав, то была кровь. А я стоял в топи среди величия, и дождь падал мне на голову — и лилии передавали вздохи, одна — другой, освящённые своей опустошённостью".
"И, внезапно, луна восстала в тонком призрачном тумане, и была она кармазинного цвета. И взгляд мой задержался на громадной серой скале, покоящейся у берега реки и освещённой лунным светом. И скала была сера, и призрачна, и высока — и скала была сера. На её грани были знаки, начертанные в камне. Но я не мог их прочесть. И я решил возвратиться в топь, а луна засияла глубоким пурпуром, и я обернулся и вновь взглянул на скалу и на знаки на ней — и знаки были словом ОПУСТОШЕНИЕ".
"И я поднял взгляд, и там, на вершине скалы, стоял человек; и я скрылся среди водяных лилий, дабы обнаружить поступки человека. А человек был высок и статен фигурой и облачён от плеч и до пят в тогу древнего Рима. И контуры его облика были неразличимы — но черты были таковыми божества; ибо покровы ночи, тумана, луны и росы не коснулись черт его лица. И чело его было возвеличено мыслью, и взгляд полон мятежной тревоги; и в немногих морщинах его ланит я прочёл сказание о скорби, и изнурении, и отвращении к человечеству, и желании одиночества".
"И человек опустился на скалу, и облокотился головой о руку, и устремил свой взор на опустошённость вовне. Он бросил взгляд вниз, в невысокий волнующийся кустарник, и вверх, в возвышающиеся девственные деревья, и ещё выше, на небесную сутолоку, и на кармазинную луну. А я лежал, затаившись под покровом лилий, и наблюдал за поступками человека. И человек дрожал в одиночестве — но ночь шла на убыль, а он сидел на скале".
"И человек обратил свой взгляд с небес, и посмотрел на унылую реку Заир, и на жёлтые призрачные воды, и на бледнеющие полчища водяных лилий. И человек внимал вздохам водяных лилий, и шёпоту, берущему начало среди них. А я лежал, затаившись в своём укрытии, и наблюдал за поступками человека. И человек дрожал в одиночестве — но ночь шла на убыль, а он сидел на скале".
"Тогда я сошёл к укромам топи, и пробрался вброд и вдаль по пустыни лилий, и воззвал к гиппопотамам, обитающим среди болот в укромах топи. И гиппопотамы заслышали мой зов, и пришли, с бегемотом, к подножию скалы, и ревели громко и устрашающе под луною. А я лежал, затаившись в своём укрытии, и наблюдал за поступками человека. И человек дрожал в одиночестве — но ночь шла на убыль, а он сидел на скале".
"Тогда я проклял стихии проклятием смятенности; и ужасающая буря собралась в небесах, где до того не было ветра. И небеса подёрнулись синевато-багровым в неистовсве бури — и дождь обрушился на голову человека — и река вышла из берегов — и течение начало исходить пеной в агонии — и водяные лилии пронзительно вскричали на своих ложах — и лес разделился пред ветром — и гром рокотал — и била вниз молния — и скала сотрясалась до основания. А я лежал, затаившись в своём укрытии, и наблюдал за поступками человека. И человек дрожал в одиночестве — но ночь шла на убыль, а он сидел на скале".
"Тогда я пришёл в ярость и проклял проклятием безмолвия реку, и лилии, и ветер, и лес, и небеса, и гром, и вздохи водяных лилий. И они стали прокляты и неподвижны. И луна прекратила взбираться по своей тропе в небесах — и гром замер — и молния более не сверкала — и тучи бессильно повисли — и воды вернулись в русло и застыли — и деревья перестали раскачиваться — и водяные лилии не вздыхали — и шёпот более не исходил от них, и не осталось никакого иного оттенка звука на протяжении всей беспредельной пустыни. И я взглянул на знаки на скале, и они изменились — и знаки были словом БЕЗМОЛВИЕ".
"И взгляд мой пал на лик человека, и лик его был бледен от ужаса. И, торопливо, он отнял голову от руки, и поднялся на скале, и прислушался. Но беззвучен был простор беспредельной пустыни, и знаки на скале были словом БЕЗМОЛВИЕ. И человек затрепетал, и отвратил свой лик, и бросился прочь в великой спешке, так что я более не лицезрел его".
Поистине, прекрасные сказания заключены в томах волхвов — в окованных железом, мрачных томах волхвов. В них, говорю я, есть великолепные истории Небес и Земли, и могучего моря — и джиннов, господствовавших над морем, и землёю, и высокими небесами. Многое знание заключается и в речениях Сибилл; и священные, поистине священные предания о старине слышала пожухлая листва, колыхавшаяся вокруг Додоны — но, видит Аллах, ту притчу, что поведал мне Демон, сидя рядом со мной в тенях склепа, я почитаю самой удивительной из всех! И, когда Демон окончил свой рассказ, он пал навзничь в пустоте склепа и смеялся. А я не мог смеяться вместе с Демоном, и он проклял меня за то, что я не мог смеяться. И рысь, извечно пребывающая в склепе, выступила из теней, и легла у стоп Демона, и остановила свой взгляд на его лице.[\more]