Мы все шли туда - маленькими шажочками, вслепую, ведомые некой Идеей. Идея была большой, она едва вмещалась в наши головы и часто заходила за её пределы; да, она была почти великой, ровно настолько, чтобы надёжно прельщать наши умы и сердца. Ну, в общем, вы поняли, о какой Идее я говорю.
Они же - улыбающиеся, важные, умные - манили нас пальчиком, давали конфетку и указывали нам на дом с маленькими окнами: "Вот видишь, там хранится всё, что нужно для твоей Идеи. Всего-то - несколько лет, и ты сможешь исполнить свою мечту, воплотить свою почти великую Идею".
И глаза наши загорались: здорово. Идею. Воплотить! Конечно, пойдём. А если глаза не загорались, тогда ум подсказывал: ну да, тебе же надо будет как-нибудь жить. Даже если врут они всё. А они, конечно, врут.
Так мы рано или поздно попадали в этот дом с маленькими окнами - многоликий, всепоглощающий, как наши идеи, только он поглощал всё жадно и лениво, неспешно перемалывал наши косточки на жерновах, пересыпал их в пробирки с дистиллированной водой, делал наши мозги такими же дистиллированными, почти безопасными для общества. А Идея, когда поглощала нас, поглощала совсем по-другому. Только, черт, я уже не помню, как.
Да, это была система, почти всесильная; всесильная ровно настолько, чтобы делать нас почти безопасными для окружающих; безопасными ровно настолько, чтобы нас было почти невозможно отличить друг от друга; невозможно ровно настолько, чтобы помнить наши имена и цвет волос - а остальное забывать, забывать, как вкус дистиллированной воды. Он нам, право, очень надоел.
Они улыбались нам так же приветливо, но немного зловеще. У них, должно быть, была своя Идея: сделать всех безопасными. Может быть, в чём-то она и не так плоха, как мне теперь кажется, но это неважно и, разумеется, следует забыть.
Спустя несколько лет наши мозги были способны послужить на благо обществу и были дистиллированными ровно настолько, чтобы любой яд, теоретически содержащийся в наших мыслях, стал безопасным. Они довольно улыбались, махали нам руками и приглашали привести сюда наших детей, чтобы тоже помочь им воплотить их идеи, их замечательные идеи, их прекрасные идеи. Напоследок они выдавали нам наши аттестаты, в которых говорилось то ли о том, что мы теперь умные и можем всё, то ли о том, что наши мозги прошли стандартное перештамповывание; никто из нас не вникал.
Мы шли прочь от дома с маленькими окнами, многоликого, всепоглощающего; каждый из нас пытался вспомнить, зачем мы туда пошли. Но, в сущности, это неважно, это какие-то глупые, глупые мысли, и их, разумеется, следует забыть.
А они, наверное, бросали наши свежие, прекрасные идеи на свалку таких же идей, где все они проходили чистку и становились дистиллированными; или просто брезгливо выбрасывали, как нечто опасное для общества. А может быть, забирали себе, я так и не разобрался, в чём тут дело.
И когда мы подходили к дороге, я спросил у тебя:
- А тебе не кажется, что нам забыли что-то вернуть?
Ты пожал плечами и дистиллированно улыбнулся:
- В любом случае, забудь об этом.