Я - житель города.  Меня привезли в эти бетонно-каменно-стеклянные джунгли много лет назад и я начал выживать.  С самого раннего детства меня отучивали доверять людям, не верить добру и не питаться иллюзиями.  Я соревновался со своими сверстниками в цинизме и высокомерии.  Я научился пить, разбираться в искусственных шкурах, которыми местные жители прикрывают свою естественную наготу.  Я научился порядкам, ритуалам и законам.  Я знаю как переплывать местные реки, в которых плавают гигантские стальные животные, каждый из которых угрожает твоей жизни.  По ночам эти реки почти высыхают.

Я питаюсь кормом, который для меня добывают и запечатывают в железные банки другие, и который я обмениваю на маленькие значки и бумажки.  Тут они называются мерой труда.  Моего труда.

У меня есть несколько коробок, которые называются телевизор, радио, магнитофон, плейер.  Оттуда я извлекаю звуки и изображения, которые рассказывают о жизни других таких же как и я.

По ночам я не вижу звёзд.  Тех звёзд, которые я помню видел в детстве.  Тут даже луна другая.  Тут много лун и их вешают на длинных шестах и они светятся по ночам.  Поэтому глаза мои разучились видеть по ночам.

Тут много запахов, и чаще они острые.  И я уже не могу определить запах стойбища людей задолго до того, как я увижу его.

Люди тут живут в пещерах, называемых домами.  Они громоздятся друг на друга.  Иногда люди выпадают из них, как со скал и разбиваются насмерть.

Вода тут течёт из железных труб.  И она... никакая.  Я пью её, но чаще её смешивают с чем-то ещё, так что я почти забыл запах свежей и чистой воды.  Чистой водой тут считается та, которую расчленили и распаковали в прозрачные сосуды, которые тут называются или пластиковыми или стеклянными бутылками.

Люди в городе имеют очень много свободного времени.  Им не надо выслеживать и бить зверя сутками, им не надо следить за колосом, чтобы вовремя снять урожай, им не надо защищаться от нашествия соседнего племени, разделывать шкуры и учить детей.  Тут у них поэтому очень много свободного времени.  Они чаще и больше проводят времени распивая воду, делающую их сумашедшими, разъезжают по другим городам, чтобы рассматривать пещеры других людей, седлают животных, живущих в их реках и носятся без цели и повода, они могут часами сидеть перед телевизором или же просто рассказывая друг другу о друг друге.  Я тоже этому научился и успешно это делаю.  Правда, мне иногда бывает тоскливо, но я смотрю на других и понимаю, что в этих местах по другому нельзя.  Иначе посчитают тебя сумашедших и выгонят из города.  Или же просто запрут в охраняемую пещеру.

Я учился в их школах.  И сейчас я ем не руками, а железками.  Я смотрю в большие белые листы и вижу там речь других людей.  Чаще я не понимаю, о чём они говорят и что им надо по жизни, но я продолжаю читать.  Ещё я могу выводить свои мысли палочкой с синей краской.  Но это ещё не всё, ещё я могу вбивать свои мысли, если они посещают меня, конечно, используя очень сложную доску, на которой эти мысли уже есть.  Надо их просто найти и привести в порядок и набрать, что тут называется напечатать.  Потом эти мысли могут прочитать другие.  Такие же.  И даже случается, что они отвечают.  И могут даже свои изображения отправлять.

Ещё тут я делаю детей.  Вернее, детей почти не делаю.  Или вернее, совсем не делаю.  Но тут делают детей всегда.  И утром, и вечером, и ночью.  Могут с разными людьми.  Делают детей даже те, которые не могут иметь детей.  Старики, например.  Или даже мужчины с мужчинами.  А женщины с женщинами.  Но я пока делаю детей с женщиной.  Или, вернее, женщинами.  Разными почти.  Тут не так, как у нас, делают детей только в период хорошей охоты или урожая.  От этого дети у нас получались здоровыми.  Дети тут чаще рождаются больными.  Но их вынашивают, выращивают.  Тут это называется проявлением гуманности.  Но потом эти больные дети дают таких же больных детей.  Дальше, больше.  И я думаю, что племена тут живут очень больные.  И болезни не такие, какими страдали мы.  Тут у них сложные названия: аллергия, акрания, кретинизм, варикоцеле, идиотизм, рахит, аллопеция, эпилепсия, шизофрения.  Но выжившие больные продолжают помогать ещё более больным детям выживать.  У них нет естественного отбора.

Женщины уже почти не рожают сами.  Они рожают в пещерах, называемых родильными домами.  Здесь часто убивают детей.  В зародыше.  А ещё чаще уже в семени.  Для этого тут придумали очень много средств.  Одевают на естество резиновые покрытия.  Резина - это особый материал.  Я его не знал до прихода в город.  Женщины часто глотают маленькие, как ягодки, лекарства.  Это тоже убивает детей.  Одним словом детей тут убивать могут.  И поэтому я не могу понять, что они творят: убивают одних, возможно очень здоровых детей, и выхаживают других, очевидно больных.  Может они и сами не понимают, что делают.

Я, да и все прочие вокруг меня.  Мы не видим солнечный свет.  Мы заходим в пещеры, где добываем меру своего труда, когда темно, и выходим оттуда уже когда садится солнце.  Так что, большую часть своей жизни мы проводим как пещерные летучие мыши.

Я уже забыл, что такое холод, ветер, жара или даже жажда.  Мне кажется, что нынче всё это может убить меня намного быстрее, чем раньше.  Даже моё тело отказывается служить мне.  Оно стало слабым к желаниям, стало уступчивым перед трудностями.  Я не хочу этого, но это уже выше моих сил.

И хотя сейчас, по прошествии столького времени среди этих людей, я чувствую себя сильнее, я понимаю, что это не совсем правильно, не совсем так, как должно быть.  И если я вернусь к себе, скорее всего я умру.  И, наверно, поэтому я не хочу возвращаться.  Кто хочет умирать, даже если живёт не совсем достойной и правильной жизнью?

ПН