Да, я обещал быть рядом. И не раз. И не одному человеку. И я стоял рядом. До конца. Даже когда весь мир отворачивался от этого человека. Неважно, был это мужчина или женщина. Я старался помочь, делил тепло своего сердца на двоих: ведь мне его и самому не хватало, длинными бессонными ночами. Но я отдавал его и верил, что когда-то оно вернётся ко мне с лихвой. Иногда возвращалось, но чаще этот "долг" мне не возвращали. И я уходил. Чаще без слов. И всегда без ссоры. Тихо, молча, без скандалов. Сначала втягивался в себя. А потом уходил в ночь, оторвав корни от этого человека, и устилая свой путь густыми каплями разорванной плоти собственной души. Забирая себя и оставляя обрывки своего сердца, висеть плетью безжизненных и отмирающих воспоминаний. Человек смотрел мне вслед, и думал, что это его собственная кровь. А мне не хотелось ни в чём его убеждать, пусть думает: ведь разорванную пуповину отношений всё равно не восстановить.

Каждый думает, что я жесток. Нет, отнюдь. Я просто не могу приспособляться по заявке человека, с которым связан узами чувств. Он считает, что я должен поменяться, я считаю, что моё сегодняшнее видение отшлифовано годами борьбы за своё пространство, и я не могу и не буду его менять. И эти старания отстоять свой мир, свою независимость, свои убеждения скоропалительно называются "жестокостью".

Я обещал быть рядом. И всегда оставался рядом. Поддерживал, помогал расти, советовал, освобождал от сомнений, подталкивал к трудным решениям, объяснял что будет, не давал в сомнении ночи оставаться одному, и расчищал тучи дня, требовал роста, как морального, так и интеллектуального. И человек рос, поднимался, становился другим, не знаю, лучше ли, но без сомнения более сильным, более уверенным, более востребованным, более надёжно стоящим на своих ногах, более уверенно решающим свои проблемы. И что потом? Я часто вспоминаю японских кузнецов, тех, которые ковали лучшие самурайские мечи. Процесс деланья самурайского меча, говорят, не считался завершённым, пока он целиком не погружался в чью-то живую плоть. Поэтому, приняв меч от кузнеца, самураи вскакивали на своих лошадей и пустив их вскачь, погружали свой новый меч по самую рукоятку в чье-то тело: в лучшем случае, это был крестьянский вол, в худшем в самого крестьянина. Но хуже, жесточе и безрассуднее всех поступали те самураи, которые получив своё новое оружие убивали им самого кузнеца. Если бы вы знали, сколько раз "убивали" меня самого, после того, как я поднимал человека, замуровавшегося в своей келье, "серых мышек", неуверенных молчунов, закомплексованных и махнувших на себя рукой.

Я обещал быть рядом. И сейчас меня нет рядом по той простой причине, что я просто "убит" мечом, выкованным долгими годами стараний и упорного труда.