Тихо-тихо, касаясь клавиш, ты начинаешь прикасаться к жизни.  Обнявши плечи стоишь на берегу, и от весеннего ветра кожа пупырышками, но мысли и чувства далеки.  Ты смотришь на горизонт, и ветер об волны помогает тебе заглушить твои тревоги и переживания.  Жизнь сзади подталкивает тебя в воду, потому, что это логическое продолжение того, что должно происходить с человеком, который разделся и ступил на кромку берега, но ты думаешь, может повернуться и пойти назад.  Вопреки правилам.  Пойти против, уже в который раз.  Но внутри тебя живёт преграда, последняя преграда, сродни той, которая живёт в сознании тонущего человека, и порвав которую, он уже не противится воде, которая врывается и разрывает ему лёгкие.  Это ещё не конец, однако ты понимаешь, что ни один из компонентов твоего сегодняшнего мира не перевесит желание почувствовать эту последнюю преграду.

Когда человек перепивает?  Тогда, когда он слышит свой собственный голос и свою речь, как исторгаемую другим человеком.  Он говорит и слушает себя.  Если у кого этого не было, значит он на самом деле не перепивал.  Он просто слушает себя, возможно не удивляясь, и, конечно же, не восторгаясь, но он понимает, что в этот момент разошлись как ступени эскалатора два человека, живущих в нём с того момента, как он осознал себя и окружающий этот мир.  Удивительным в этом является то, что до сего момента, ты не мог разделить этих двух людей, как сиамских близнецов, сросшихся головами и сердцем.  Но именно в этот момент ты понимаешь, что они могут жить раздельно и ты с любопытством наблюдаешь за своим вторым я.  Раскрепощённое Я витает в твоём мире, не замечая тебя и ты не можешь, взяв его за плечо, осадить и посадить на место.  Оно расплачивается с тобой за годы вынужденного молчания и ты, как будто ощущая свою вину, перед забитым насмерть человеком, думаешь больше не о том, зачем ты его убил, а о том, во имя чего ты растоптал в себе эту душу.  А когда ты пытаешься натянуть стальной трос памяти, ты не вытаскиваешь из прошлого ничего стоящего, ради чего стоило становиться убийцей.  Люди вокруг смотрят на твоё неожиданно освободившееся эго и чаще морщатся от нелицеприятности оборотов, которое оно использует и несоответствия твоему обычно такому правильному портрету.  Ты шмякаешь об тарелку ложку салата, рядом приземляешь кружок колбасы, предлагаешь кому-то долить водки, смотришь в окно, отворачиваешься от чужих взглядов и тебе становится тоскливо в этом балагане.  Ты отжимаешься от стола, вызывая встревоженные взгляды дамочек и грозные взгляды мужчин, готовых дать тебе в рыло, отступаешься, не удерживая равновесие, слышишь недовольное цоканье тех, кто умеет правильно и достойно вести себя за столом, бросаешь прощальное и ненужное никому приветствие за столом, одеваешь пальто на одну руку, роняешь шарф, просишь извинения у хозяина дома и уходишь в ночь.  На улице таксисты, готовые везти тебя домой, ловят твои взгляды, и предлагают свои услуги.  Ты направляешь было к ним, потом останавливаешься, смотришь себе под ноги, вспоминаешь, что тебе плохо, нет, не потому, что тебе хочется блевать, а просто, по человечески тоскливо, одиноко и поэтому плохо, сплёвываешь и закуриваешь.  Поздние продавцы, те же таксишники с интересом наблюдают за тобой, что же ты такого сейчас выкинешь: пьяные ведь ведут себя не так, как трезвые.  А что ты можешь сделать?  Что вообще человек может сделать в такие минуты?  Посмотреть на звёзды, попытаться кому-то позвонить, чтобы тебе не ответили и зашагать, задавая колючие вопросы своей памяти.