Делать нечего. Пока есть время, я пытаюсь ухватить его за хвост вместе с остатками моего вдохновения.

Я всегда видела впереди конец этой истории, но никогда не начинала писать с другой стороны. Мне казалось,что они сами дойдут до него как бы то ни было.А теперь я его не вижу, потому что эти люди идут своей дорогой и строят сами свою жизнь, а я просто стучу по клавишам.

***

    Прошёл месяц. Целый месяц. А мне кажется, что это всё было вчера. Хотя признаков того, что всё это реально произошло, мне не являлось. Ни звонков, ни сообщений. Я сменила номер, выкинула sim-карту еще на Троицком мосту, когда в то поганое питерское утро плелась домой, от самой площади Восстания, где стоят автобусы Санкт-Петербург-Хельсинки. Я не подходила даже близко к ноутбуку. Единственное, что меня интересовало в сети, это нет ли пробок на Васильевском острове, в районе Невского или на Ланском шоссе. Я лихачила, причем по-страшному, помню, въехала тогда какому-то мужику в зад и такой замес подняла, кричала, что у меня папа в ФСБ, так он с меня ни копейки не взял и поторопился поскорей скрыться. Я перестала бояться, чего бы то ни было. Я потеряла всё. У меня не осталось ничего, о чем можно было тревожиться.

     За это время я успела так подкосить саму себя, что во мне иссякло всё живого. Я повернула свою жизнь на девяносто градусов. Да так резво, что сама не понимала, я ли это, и своей ли я жизнью живу? Черти надо мной искусно поработали.

    Я взяла академический отпуск в университете, потому что сил на однообразную жизнь у меня не было. Не смотря на то, что я сама себя губила, я сама себя и спасала. Я делала всё, чтобы попросту не сдохнуть от того, что во мне творилось, чтобы не задохнуться. Я бросила свою неплохую, но достаточно однообразную работу и устроилась в крутой питерский клуб, ночным администратором. Илья тем временем втихаря отнес мои фотографии в модельное агентство, куда меня с радостью взяли. Я не была этому рада даже на йоту, потому что я понимала, чем они руководствовались при выборе. Я перестала быть похожа на человека. Я хорошо выглядела, но это было не живое существо, это было что-то неопределенное. Я сильно похудела. Из-за постоянных ночных смен, напряженного графика съемок и почти полного отсутствия пищи я стала похожа на беженца, только отлично прикинутого. У меня появились деньги, неплохие. Я помогала семье и не чувствовала себя бесполезной и беспомощной. Наоборот я вела себя властно и даже местами заносчиво. Я могла просто так выкинуть людей из клуба за то, что они косо посмотрели на меня или на кого-то из моих друзей. Да, в этом была новая я. Я была неразговорчива и строга к себе и, как следствие, ко всем меня окружавшим.

    Илья и Даша кудахтали вокруг меня почти беспрерывно. Они мне звонили, писали, приезжали. Илья пытался постоянно меня накормить, одеть теплее и слезно умолял меньше курить. Он был моим ангелом-хранителем. Сейчас я понимаю, что без него протянула бы совсем недолго. Он забирал меня с работы, когда я еле волочила ноги, а смена заканчивалась в семь утра. Он вез меня домой, готовил завтрак, к которому я ни разу не сочла нужным даже притронуться, поил меня чаем и уезжал по своим делам, фактически подоткнув мне одеяло. Я до сих пор не понимаю, чем я заслужила такое счастье в жизни.

Он прощал меня всегда. Что бы я ни вытворила и как бы ни изловчилась испортить всё. Однажды я ужасно надралась после работы и приехала домой, где меня ждал Илья. Машину припарковала почти посреди тротуара, едва не сбив урну. Илья орал так, что оконные стекла дрожали. Он начал с того, что у меня могли отобрать права, что я стала бы ездить на метро, что могла бы влететь на огромные деньги, убить кого-нибудь, а что самое страшное, могла убиться сама. Он кричал о моей безответственности, о том, какая я чокнутая, и откуда конкретно мне чихать на всех, для кого я значу чуть больше плевка под подошвой ботинка. В ответ на всё это я не могла сделать ничего глупее. Я помню, как подошла к нему вплотную и, посмотрев в глаза, совершенно серьезно сказала:

- Ты ничуть не похож на него, даже когда говоришь те же слова. Но ты же любишь меня. Ну, так давай, мне всё равно – я сняла кофту.

Я видела, как на шее Ильи начинает пульсировать жилка от злости.

- Дура! С глаз моих! Быстро в душ! – орал он так, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

Как мне было стыдно за все эти слова. Я столько раз извинялась, а Илья отшучивался. И я знала, что ему было больно, что я была жестока, что я доставляю ему ужасные неудобства. Я всё это понимала, но не могла ничего с этим поделать.

Я знала, что если успокоюсь, угомонюсь, как и просил Илья, я просто захлебнусь от жалости к себе.

- Что с тобой, милая? Ну что? – взволнованно спрашивала мама. Она гладила мою руку и смотрела своими глазами с поволокой.

Я сдавленно улыбалась, пытаясь выжать из себя все актерские таланты.

- Да всё в порядке! С чего ты взяла? У меня работа, дела, друзья…Всё хорошо! – а в мозгу в это время тикало, будто часовая бомба.

- Я надеюсь…

    А дела тем временем шли и, правда, не так плохо. Я начала летать в Лондон на съемки, покупала там дорогие шмотки и привозила подарки родным и друзьям. Я пыталась вести себя, как ни в чем не бывало, но близких не проведешь. Все знали, все были на миллион процентов уверены, что со мной что-то не так. Мне задавали самые нелепые вопросы. Не принимаю ли я наркотики, нет ли у меня проблем с законом, не ввязалась ли я в какое-нибудь дерьмо. Никто не мог допустить, кроме Даши и Ильи, что у меня  болит сердце. Порой оно болело так, что мне хотелось выть, у меня ломило всё тело от того, как я сама себя изводила. Но я стойко молчала. Я была бы неплохим партизаном. А эти двое знали, что это всё, всё, что меня убило, случилось там, в Хельсинки. Они деликатно пытались закинуть удочки, но я лишь односложно отвечала. Я скрывала всё так долго, как только могла.

    Однажды мне должно было прийти письмо на электронную почту от пиар-агента, участвовавшего в раскрутке клуба. Я знала, что мне нельзя соваться туда, где меня может достать и заграбастать в свои хитрые лапы хоть малейшая весть о нём. Я попросила Дашу.

Даша всегда отличалась природным любопытством, которое приводило меня в дьявольское раздражение порой. Она сделала всё, только не так, как я сказала.

Я варила кофе на кухне, стоя спиной к ней, сидящей за столом с ноутбуком, и спросила:

- Ну, что там?

Даша сосредоточенно щелкала мышкой.

- Какая-то реклама, не буду открывать.

- Давай по делу.

- Какой-то пользователь «Аннииии…» - Даша запнулась – Анникки! – победно провозгласила она.

- Не чита… - только и успела рявкнуть я, как Даша уже закончила фразу.

- Пишет, что будет в Петербурге 26 февраля и хочет тебя видеть.

- Дура. Я же сказала, не читай.

Даша захлопнула ноутбук.

- А сейчас, ты мне расскажешь, от кого ты скрываешься! Или я уйду через минуту – Даша мастер ставить ультиматумы, на которые я не ведусь.

- Дай подумаю…Что выбрать? Я говорила, что вас это не касается? По-моему говорила. Я говорила, чтобы вы меня перестали шантажировать, подлые людишки? Кажется, тоже говорила. Что тогда? Или уходи – я искусно играла в свою игру. Мне не было равных в умении вести почти односторонний диалог. На меня невозможно было повлиять ни одним, из известных этим двоим, способом.

Даша молча оделась, взяла сумку и, громко хлопнув дверью, удалилась.

Я бесшумно осела на пол.

Слёзы хлынули градом. Я рыдала в голос. Первый раз после ночи в автобусе. Голова моментально разболелась до невозможности, так что, казалось, она расколется на миллиард мелких частичек. Я, задыхаясь, всхлипывала и от беспомощности и злости смахнула чашку со стола, она угодила на пол, и горячий кофе брызнул мне на руки. Я закричала от боли и заревела громче, в ту же минуту вспомнив, как метнула чашкой в него на кухне Анникки. Воспоминания вихрем завертелись в моей голове, меня тянуло в них как в водоворот. Я уже просто не могла сопротивляться, ведь как только я закрывала глаза, передо мной вставало его лицо.

Я не слышала, как входная дверь скрипнула. На полу, рядом со мной опять сидела Даша. Она обнимала меня и перебирала пальцами мои изрядно отросшие ставшие почти черными волосы. Потом она быстро намочила полотенце и приложила его к моим обожженным запястьям. Я всхлипывала, а слёзы было не остановить никаким усилием воли. Меня будто прорвало, как еле стоящую, на последнем издыхании, плотину. Руки жгло, щеки щипало, а из-за проклятых слёз я не видела перед собой Дашиного лица. Она гладила меня по голове и шептала:

- Девочка моя. Ну что ты. Ну, поплачь.

- Я не могу так больше! – орала я, не слыша саму себя.

- Я знаю. Моя родная.

Я перестала чувствовать своё тело, я перестала чувствовать что либо, только ужасная жгучая боль. Как один человек может выжечь за собой всё? Как из-за одного человека, из всех невообразимых без малого семи миллиардов, тебя может так швырять от стены до стены? Ну как же так? Я задавала себе вопросы, на которые не знала даже приблизительных ответов.

- Даша! – рыдала я – Я не ненавижу себя! И его ненавижу! Он сделал меня такой слабой, такой беспомощной!

- Я знаю, милая, я знаю.

Я так кричала. Видел бы кто это, так сразу бы позвонил куда надо. Но знаете, это был переломный момент. Это было то, что доктор прописал. Мне стало легче. С меня упала стотонная гиря. И я вам официально заявляю, открывайтесь. Это помогает. Делите своё горе с близкими, или просто с теми, кому доверяете.

Даша отвела меня в ванную. Умыла, надела сухую футболку. Я была похожа на паралитично дергающееся, красное от слёз чудовище.

Она усадила меня на той же кухне, поставила чайник, убрала плоды моих мытарств.

Поставила передо мной кружку зеленого чая, сунула в рот какое-то травяное успокоительное из своей сумочки, чуть ли не проглотив его за меня. Ткнула мне в зубы сигарету и поднесла зажигалку.

Я шумно вдохнула. Даша больше ни о чем не спрашивала, просто сидела, поглаживая пальцами мою свободную руку. И меня понесло.

- Дашенька. Дашенька – я опять плакала, но тихо, слёзы просто бежали по щекам, а голос был осипшим и непослушно подрагивал – Я не могу так. Мне так тяжело. Я так скучаю. Я так хочу к нему. Я так устала. Я так хочу вырваться из этого замкнутого круга.

Я смотрела куда-то в пространство и шмыгала носом.

- Но я не могу. Я не могу вернуться. Я сама всё испортила. Как всегда. Но у меня не было выбора. Никакого – Даша молча сжимала мою руку – Я оставила его там, одного. Он ничего не знает. Нет, он догадывается, почему я сбежала опять. И я правильно поступила, ведь я ей не соперница. Она его прошлое, я чувствую. Она его знает, как облупленного, знает все его родинки – я нервно сглотнула и продолжала свой словесный понос – Она ведь такая, она всё знала обо мне, я не виню её. Это был всего лишь вопрос времени. Она лишь пришла забрать то, что намного дольше принадлежала ей, чем мне. Девушки с фотографий у кровати не приходят просто так.

И тут Даша, кажется, не выдержала.

- Он что, стул, что ли, который можно так взять, и забрать? – она одернула свою руку,  схватила меня за голову и повернула к себе лицом – Прекрати глупости нести. Как ты могла так взять и смыться? Боже мой, ну чему в жизни учат таких, как ты?

 Я положила ладони поверх её рук.

- Нет, ты не понимаешь! Её фотография! Я знала, я чувствовала, но не верила самой себе! Я не хочу, чтобы ему было неловко, чтобы ему что-то пришлось мне объяснять! Она стояла там, в дверях, смотрела на меня оценивающим взглядом! Я не переношу такое! Я всё и так понимаю, я ведь не дура!

- Ты сбежала только потому, что увидела на пороге какую-то девушку? Вот именно, что ты дура. – вынесла вердикт Даша – Ты можешь злиться, можешь не верить, но я тебе скажу одно. Как бы женщина не крутилась, если мужчина её не хочет обратно, она бессильна. А вот если мужик возьмется кого-нибудь вернуть, он это сделает. Но он был с тобой. А ты ему не верила. Получите, распишитесь.

Я понимала, что мне хочет сказать Даша, но я доверяла больше всего на свете своей интуиции. И никогда особенно не полагалась на женские мудрости, которых во мне самой  не было ни на грамм.

- Если бы он не хотел, её бы не было в его в жизни – процедила я, глотая слёзы.

- Мы не можем контролировать других людей, как бы нам этого не хотелось.

- Я сама себе противна, что обсуждаю это, что думаю об этом.

- Ты просто ребенок – Даша ласково погладила мою мокрую щеку.

     В ответ на то сообщение от Анникки я извинилась и вежливо написала, что сильно занята и не смогу вырваться с работы, не смотря на все Дашины уговоры.

Вскоре обо всем узнал и Илья, я думаю, не требуется называть источник. Даше нужен был соратник, поэтому я на неё не злилась.

В общем-то, после этого ничего особенно не изменилось, кроме того, что Даша и Илья были довольны своей явно сдвинувшейся с мертвой точки акцией «Спаси душевнобольную». Они напоминали мне свидетелей Иеговых, и я не удивилась, если бы они начали раздавать всем вокруг буклеты. Там было бы написано нечто вроде «Боженька знает, что ты сделал в своей жизни! Помоги душе, сбившейся с пути истинного! Тебе зачтется!», и еще к буклету прилагалось бы моё утреннее фото, которое повергало бы всех окончательный шок и становилось бы последним шагом на пути к самаритянству.

    Постепенно всё возвращалось в былое русло, только исчез вопрос «Что с тобой случилось?», теперь меня просто воспринимали как жертву собственной глупости.

Я всё так же работала на износ, в свободное время спала. Я стала чаще и больше пить. Но это как раз Дашу с Ильей не сильно пугало, потому что я больше не была опасной. Это как зверь, к которому находят подход и дрессируют согласно какой-либо методике. Тигры, скажем, боятся палки, волки огня, мыши кошку. Даша меня дрессировала, она угрожала мне тем, что напишет Анникки. Я боялась, что заставлю переживать столь милую девушку, как она о такой пропащей девушке, как я. Но больше всего я боялась, что это всё дойдет до него, и чувство, что он будет винить себя пугало меня настолько, что я переставала спать, из-за очередной стычки с Дашей. Следовательно, результат имел место быть. Я перестала садиться за руль, даже если выпивала один коктейль, приходилось звонить Илье.

Но я продолжала играть по своим правилам. Я начала пропадать. В свои выходные я уходила с девушками из агентства, и мы шли тусоваться. Да-да. Вы поняли, это значит море элитного алкоголя, гомосексуальных парней и наркотиков. Это именно такой мир. Но я не употребляла ничего, я не выжила из ума и не хотела быть зависимой, ни от чего, кроме него. Мне этой зависимости хватало с головой, я могла бы даже со всеми этими глупышками поделиться и еще бы осталось. Ко мне постоянно подкатывали парни, тряся кошельком, в котором содержится тройной бюджет Камбоджи. Им выгодно и престижно иметь девочку-модель. Она как тойтерьер, один умрет, другой родиться. С ними я тоже играла. Но ничего алчного. Я могла сама себя обеспечить всем. Я просто приходила и уходила, они пускали слюни, я их кидала, швырнув в разговоре одну незаинтересованную фразу. Я не общалась с незнакомыми людьми, я была настолько замкнута, насколько это вообще возможно. Да, прямо девочка-СССР. Это всех притягивало, не давало мне спокойно существовать и мне приходилось менять телефоны. И я сама себе была неприятна. Нет, я знаю, что вы думаете. Я выпендривалась и пыталась казаться лучше, чем я есть. Нет, это совсем не так. Я просто знала, какой я хочу быть и какой уже никогда не буду, потому что, такой я была только рядом с ним. Только он делал меня податливой, как тесто, наружу всплывали все мои лучшие качества. Я становилась ласковой, спокойной, уравновешенной, ну ладно, почти уравновешенной. Я была готова идти на уступки и изобретать самые серьезные компромиссы. Но это делал он, никаких усилий с моей стороны. А без него мне было плевать на всё, я могла творить что угодно, что только взбредет в дурную голову.

Так вот я пропадала. Могла уйти на неделю. Работать и не приходить домой. Илья или Даша приезжали ко мне на работу, и я клятвенно обещала вернуться к утру, но не приезжала. Я ехала к знакомым, проматывала много денег. Эмоционально я впадала в летаргический сон. Я не хотела не пить, хоть и могла. Я знала, что будет легче, будет проще, хоть на короткое время. Я хотела задушить эту боль и тоску. От тоски у меня ныло тело.

Не было такого дня, с той последней минуты, когда я засыпала рядом с ним в его квартире, разглядывая его мизерные морщинки у глаз, чтобы я не думала о нём. Одному Богу известно, как я скучала. Я никого к себе не подпускала, потому что не могла даже взять никого за руку, ведь мне всегда хотелось держать за руку только его. Я не могла даже подойти к кому-то, чуть ближе, чем на общепринятое расстояние для общения, я сразу чувствовала себя предателем.

И я пыталась бастовать. Нагло, решительно. Я понимала, что либо меня съедят собственные собаки в шестьдесят лет, либо я приду наконец в себя, хотя сама я в это не верила. Я ходила на свидания, с мало-мальски приличными молодыми людьми, в глазах у которых не зияли дыры, провинченные отцовским состоянием, а что еще хуже бесконечной глупостью. Они кормили меня ужином, ухаживали, дарили цветы, которые я терпеть не могла и отдавала их старушкам за первым поворотом, а молодые люди еще пытались разговаривать. Но меня бесконечно тошнило. И каждый раз я не задерживалась даже на десерт. И вскоре, чтобы не мучить людей понапрасну, я оставила эти тупые попытки что-то изменить.

    Я продолжала плакать, что Даше и Илье казалось хорошим признаком. С чего бы это?

И я чувствовала, что всё насквозь пропахло моей болью, но остальные просто принюхались и свыклись, а я каждый раз, как первый, ощущала её кожей. Я часто по утрам сидела в машине и ревела, включив финское радио, которое через раз у меня ловило. Вслушивалась в эти отрывистые словечки, которые соскакивали, словно бусины с языка ведущего утреннего шоу, пытаясь уловить хоть одну похожую интонацию. Но нет. Нарыдавшись до того, что в глазах темнело, я поднималась в квартиру и ложилась спать.

Говорят со слезами выходит боль, и ты даже иногда можешь почувствовать, что её становится меньше. Но это был не мой случай. Мне казалось, что боль во мне росла, крепчала, копилась и начинала меня душить. Я выплакивала все запасы слёз, которым не давала выхода с девятого класса школы.

Я перестала в чем-либо находить успокоение, посему даже мои побеги из дома завершились полным провалом. И я осознала, что единственными, кого я могла видеть и, что называется, «с чьих рук есть», были только мои ребята. 

Снег для меня больше не был холодным, как в Хельсинки, вода из под крана теплой, свитер мягким, поцелуи нежными, руки ласковыми, алкоголь согревающим, еда вкусной. Иногда, становясь особенно мнительной, я боялась, что во мне вымерли физические чувства, обоняние, осязание и все прочие. Да, и это тоже меня пугало.

В марте я сильно заболела, и Даша забрала меня к себе, потому что так ей было удобней за мной приглядывать и писать диплом одновременно.

- Нечего тебе здесь одной валяться. Собирайся, валим.

Я только кивала в ответ, потому что практически не могла говорить. Я взяла с собой ноутбук и книги. Больше ничего. Жила у Даши почти неделю. Она меня  насильно кормила и жевала за меня, поила малиновым чаем, и включала фильмы, и не было ни одного из них, который я бы не проспала от и до. Илья тогда был в Москве. Он звонил каждый день и зудел в трубку о том, что я хожу почти в трусах, поэтому и болею и давал Даше ценные указания по моему лечению.

Даша по-прежнему проверяла мою почту и каждый раз отмечала сообщения от Анникки определенной несколько загадочной интонацией.

Мне приходило по письму в неделю, а то и по два. Как странно. Она писала с того самого момента, как я отказалась встретиться на моей территории.

- Может пора перестать скрываться?

- Может мне самой решать? – прохрипела я.

- Нет, ну серьезно. Она-то не держит фото той дамочки в рамке. Так в чем проблема? Хотя бы ответить ей можно.

- Я боюсь – я отвернулась к стене.

- Чего? – снисходительно спросила Даша.

- Того, что она о нем напишет – я бубнила себе под нос.

- Что? – ошарашено завопила Даша – Нет, ты точно дурная! Что у тебя конечности отнимутся что ли? А если даже и так, то разве тебе ни капельки не интересно как он? Он же тоже человек, он ни машинка тебе, ни кукла, которую можно просто так кинуть и с ней ничего не станется! Мне плевать, я прочту, ты меня знаешь! И можешь возмущаться сколько хочешь! – Даша громко стукнула рукой по столу.

Я тихо и возмущенно сопела в стену, не пытаясь даже просипеть ни слова. А сердце колотилось с безумной скорость, казалось, вот-вот выпрыгнет прямо в ноги предательской подруги.

- Я буду читать.

- Не надо – взмолилась я, повернувшись лицом к Даше.

- Нет буду.

- Ты не имеешь права!

- Я? Я не имею права? Вот тут не соглашусь! Я тебя пасу всю зиму, нянчусь с тобой, не даю тебе загнуться, а ты мне говоришь, что я на что-то там не имею права? Сколько раз я тебя невменяемую в душе отмачивала! Так что слушай сюда, мой цветочек, только скажи мне еще что-то подобное и получишь по шее! И вообще, я устала быть побочной героиней дурацкого детектива с примесями бабского любовного романа, в котором никто ничего не понимает!

Возразить было действительно нечего.

- Первое. Получено двадцать седьмого февраля – строго сказала Даша – И помалкивай мне, пока я читаю.

«Здравствуй, дорогая. Вернулась домой и сразу пишу тебе. Как ты там? Говорят, у вас была холодная безжалостная зима, хотя, что я спрашиваю, мы не так далеко друг от друга. Жаль, что мы не смогли увидеться, а мне так хотелось поговорить с тобой, посмотреть на тебя и удостовериться, что у тебя всё хорошо. Но я понимаю. У нас всё по старому, с тех пор как ты пропала. Снег, много снега и как-то пусто. Мы с Отто иногда выбираемся покататься на лыжах, но почему-то делаем это вдвоем. Раньше С. присоединялся, но теперь всё никак не получается, говорит, что работает. Но невозможно же работать семь дней в неделю по восемнадцать часов. *Lol*

Ну, вот как-то так. Надеюсь на ответ. Обнимаю тебя, моя русская крошка»

 Я практически не дышала. Я вся обратилась в слух. Почему она так мало написала? Почему ничего не сказала о том, что я убежала? Он работает. А еще что? В свободные шесть часов они с «фотографией» пьют парное молоко, забираются в кровать, и она вяжет ему носки?

- Ну что трусиха? Еще читать?

- Как хочешь – я не хотела давать Даше понять, что мне интересно. Безумно интересно.

- Ладно. Я вот, например, в предвкушении.

«Третье марта и снова я. Привет, крошка. Звонила тебе много раз, но «абонент недоступен». Приходится атаковать твой электронный ящик. Сегодня приходили ребята, мы отлично посидели, но С. ушел рано, сказал, что есть еще дела. Он в последнее время мало говорит об этих своих делах, да и вообще. Может ты мне объяснишь? А то я боюсь его спрашивать, он может мне и шею свернуть. Я не говорила, что пишу тебе, чтобы его не злить, потому что я оставила попытки что-то узнать еще в первый раз, когда из своей пытливости спросила с тобой ли он пришел. Он тогда выругался и посоветовал мне засунуть моё любопытство туда, не буду говорить куда. В целом у нас всё хорошо. Отто недавно купил мопед. Он стоит в гараже и даже не заводиться. Собираюсь его по-тихому продать, потому что расточительность этого мужчины переходит всякие границы. По-прежнему жду ответа. Твоя Анникки»

О «фотографии» всё так же ни строчки. Каждое слово о нем впивалось колючками в тело, а голова начинала трещать от бесконечных вопросов, которые я задавала сама себе.

- Восьмое марта – Даша азартно открывала новые сообщения.

«Доброе утро! Прочла в интернете, что у вас сегодня женский день и принято всех поздравлять. Так вот, я тебя поздравляю! Решила написать тебе за чашкой кофе. Может ты сейчас тоже пьешь кофе где-то там, в своем прекрасном городе на Неве. Ведь так у вас говорят, верно? Он мне очень понравился, такой красоты и даже какой-то таинственности я еще не встречала. Несмотря на то, что зимой погода у вас такая же, как в Хельсинки, твой город выглядит как-то особенно завораживающе. Я продала мопед, Отто долго кричал и ругался, обвинял меня в ограниченности, а потом купил байдарку. Это уже просто смешно. Ладно, главное, чтобы ребенок не плакал. Одна моя подруга усердно бросает курить и меня подбивает, но я почему-то сразу вспоминаю твои тонкие изящные пальцы, то как ты выдыхаешь узорчатые клубочки дыма носом, и мои руки сами тянутся к пачке. Я скучаю по тебе. Ты появилась там, у нас, и стала целым новым миром, разбавила нашу обыденность и простоту. Отто часто о тебе вспоминает и говорит, что у тебя красивая улыбка, но я ничуть не ревную. А С. молчит. Я заходила к нему на днях, но дома его не оказалось. Я не говорила с ним уже неделю, хотя раньше мы созванивались почти каждый день. Читаю Достоевского. Преступление и наказание. Страшно, но очень интересно. Видимо, пытаюсь почувствовать себя ближе к тебе. Целую крепко. Надеюсь, ты прочтешь»

Анникки с упорством, вызывающим восхищение, не обращала внимания на то, что я полностью игнорировала эти письма, и продолжала писать. Так искренне, с такой трогательной нежностью и робостью, что мне становилось ужасно стыдно, за свой эгоизм и упрямство.

- Читай дальше – тихо пробормотала я.

- А то. Двенадцатое марта – увлеченно протянула Даша – Совсем недавно…

 «Девочка моя! Я не перестаю ждать, знаю, времени у тебя мало, но я уверена скоро найдется минутка. Сегодня по работе опять еду в Россию. Пробуду в Москве пару дней, а потом в Санкт-Петербург! Прошу тебя, давай увидимся! Это важно. Жду звонка» И номер.

И тут мне в голову пришла удивительная мысль. С. ни разу не попытался связаться со мной. Ни разу. От него не было ни строчки. Это ударило по самому больному месту с такой силой, что не могла даже вдохнуть. Я сильно закашлялась, пытаясь отвлечься от подступавших слёз.

- Что случилось? – резко обернулась Даша – Тебе плохо?

Я перестала кашлять и тут же начала реветь.

- Ну что ты плачешь? – Даша присела на край кровати.

- Он не написал ни слова…Ему и без меня хорошо…- заливалась я.

- А ты что думала, дорогая моя? Я бы тоже давно наплевала даже на самую прекрасную девушку, если бы она меня так беспардонно кинула в самый разгар лирики!

- Ты опять делаешь меня виноватой! – сопливо закряхтела я.

- Потому что ты сама и виновата! Ты бросаешься с места в карьер! Всегда! Тебе плевать на последствия! Ты сама себя уничтожаешь и задеваешь к тому же людей, которым явно на тебя не плевать! Ты падаешь в лужу, и брызги летят на других!

- Нет! Я бы не ушла, если бы не она! – я сопротивлялась, но понимала, что в словах Даши есть доля истины.

Я захлопывала все двери, сжигала мосты, плевала на условности. Это, видимо, получалось у меня в жизни лучше всего. Я всегда была лихим умельцем разбомбить в щепки всё, что хотела. Но никогда, понимаете, никогда я не думала о том, что это вызовет в моей же собственной голове и в моем собственном, как оказалось, хрупеньком сердце такие ураганы. Это была буря в моем стакане. Впервые я задумалась о том, что натворила. Голова прояснялась с каждой минутой. Все мои страхи начали выходить из темноты и представать передо мной во всей своей красе и уродстве одновременно.

- Ты просто обязана с ней встретится. Я больше не знаю, что сказать – сурово вздыхала Даша.

На следующий день я позвонила Анникки. Я долго, безумно долго, собиралась с мыслями, сидя на краюшке ванны. Потом встала, окинула взглядом свое мертвецки бледное лицо в зеркале и нажала зеленую кнопку телефона.

Спустя пару гудков её легкий голосок залепетал на другом конце провода.

- Эм…Это я.

Молчание. Гул машин, русский говорок на заднем плане, а потом вопль, казалось летящий ко мне с другого конца земного шара.

- Ты позвонила! Неужели это ты! Я так рада! Я в Москве! Я послезавтра буду в твоем городе! – как она всё же удивительно трогательно говорила.

- Я встречу тебя.

- Там написано, кажется…Погоди…Билет…Московский вокзал…Утром – она торопливо щебетала.

- Я знаю. Я приеду за тобой.

- Знала бы ты, как я жду!

Отбой.

     Всё следующее утро, и весь день и почти всю ночь, я лежала и пыталась заснуть, отгоняя от себя мысли о предстоящей встрече с Анникки. Я думала о том, что скажу ей, как она отреагирует, скажет ли что я глупая, а главное, может она расскажет хоть чуть-чуть о нём.

Я задремала только под утро, и, как показалось, не успела закрыть глаза, как у меня заорал будильник. Я торопливо умылась, влезла в спортивные штаны с растянутыми коленками, серую толстовку с каким-то хипстерским уродцем, большой серый шарф и дутую жилетку, выскочила на улицу и почти на бегу  прыгнула в машину, чтобы не успеть  замерзнуть. Я всё еще хрипела и говорила почти басом, но температура больше не поднималась, и чувствовала я себя значительно лучше. Я быстро завелась и покатила по утреннему субботнему городу. Машин мало, небо еще темное, но какое-то не по мартовски ясное, что, кажется, будто днем выглянет солнце.

Я спокойно катила через тот же Троицкий мост и слушала радио, где уже лениво шутили  ди-джеи. Как им не надоедает всё время трепаться? Я бы так не смогла. Я бы уже давно послала бы всех к чертям собачьим.

Доехала я быстро и без обычных приключений. Припарковалась правда достаточно далеко, потому что почти все места на привокзальных улочках давно были забиты юркими таксистами. Сходила, купила кофе и сигарет, я уже даже забыла как их в руке-то держать, потому что Даша постоянно прятала их от меня пока я болела. Уселась в машину. До прибытия поезда было еще полчаса. Я глубоко вздохнула. Анникки, Анникки. Она есть напоминание о реальности всего происходящего. Боюсь. Неловко как-то, просто ужас. Я ей не отвечала, стыдно. Не попрощалась тогда, тоже стыдно. В общем, я везде накосячила, где только могла. Обидела хорошего человека. Ладно, отлично, что у меня есть возможность извиниться, только это меня радовало.

Через двадцать минут я стояла на платформе и курила, нервно притопывая ногой. Поезд подошел, и я затряслась еще сильнее, когда вышли проводники, и из вагонов начали суматошно выгружаться пассажиры. Я стояла у головы поезда и, не дыша, вглядывалась в мелькавшие и сменяющиеся одно другим лица.

И вот она. Она неслась ко мне из толпы со всех ног, обгоняя опешивших сонных людей, с сумкой через плечо, в огромном пуховике и вязаной шапке с ушками. Анникки повисла на мне, кинув свои авоськи под ноги на перроне, и давай меня целовать. Она сжимала меня так крепко, что мне казалось, будто у меня хрустит позвоночник. Она всё приговаривала «My girl, my girl», а я невольно улыбалась, потому что не поддаться её буйной радости было просто невозможно. Потом она быстро подняла сумки, я только успела выхватить какой-то пакет, ничего больше она мне не дала, оправдав это моим хилым и даже субтильным телосложением, и мигом взяв меня под руку, бодро зашагала вперед.

- У тебя больной вид. Ужас.

- Мда… - скрипела я своим басом.

- Но это поправимо. Я сделаю тебе фирменное месиво моей мамы, она гуру народной медицины.

- Хорошо – я смущенно ухмылялась, поглядывая на Анникки, у которой улыбка расплылась во все её румяное личико.

   Сначала я решила накормить Анникки завтраком в своем любимом кафе, неподалеку от Невского, и мы помчались по внезапно, за какие-то безумные минуты, ожившему Питеру.

   Анникки с большим удовольствием уплетала сэндвич с морепродуктами, а я потягивала кислый кофе без сахара, к которому так привыкла в последнее время, и ковырялась вилкой в оладьях со сгущенкой, которые Анникки заставляла меня есть.

- Мне о стольком хочется с тобой поговорить! – восклицала она с набитым ртом.

- Да…Знаешь, мне тоже – я переводила взгляд с унылых оладьей на неё и обратно – И еще…Я хочу извиниться.

- За что? – она перестала жевать.

- За то, что не отвечала. За то, что так исчезла, не прощаясь.

- Так, ладно, перестань. Ты, конечно, свинья еще та, но я всё понимаю. Ты плохо выглядишь, я сразу смекнула, что всё не в порядке, совсем не в порядке. На больных и немощных не обижаются.

- Ну, спасибо – от неожиданности я поперхнулась – Лучше тогда обижайся.

- Нет, я серьезно - теперь она прекратила улыбаться – Ешь, ешь, не отвлекайся. Ты давно себя в зеркале видела? Где та розовощекая девица, которая щеголяла по моей улице в носках, распугивая ночных финских алкоголиков?

Я нелепо мычала. Я знала, что рано или поздно мне придется что-то сказать.

- Ну! Выкладывай! – она потормошила меня за руку.

- Да…Я даже не знаю… - насуплено протянула я.

- Ладно. Начни сначала.

Вот оно. Этого я больше всего и боялась.

- Куда ты исчезла?

- Ну….

- Прекрати мямлить, говори по-человечески! – Анникки была настроена решительно.

- Я уехала домой.

- Да понятное дело, что домой! Почему? Зачем? С чего вдруг? Прости, я может, лезу не в своё дело, но мне кажется, что вы оба больные. Бьетесь, как рыба об лед. И всё… Мне показалось, что у вас всё было хорошо! Или это не так?

- Всё было даже лучше, чем просто хорошо.

- Я знаю…- перебила меня Анникки.

- Просто я решила, что так будет удобней для всех.

- Как? Просто уйти в подполье? Ну, ты просто тактический гений. Из-за чего хотя бы? Причину назови?

- Ну…Ммм…

Анникки терпеливо ждала, пока я собирала остатки своей гордости и оборванные мысли.

- Я решила, что я вписалась в немного неподходящее время…

- А если точнее… - Анникки старалась вытянуть из меня всё до последнего звука, на который я было способна.

- Черт подери, хватит уже меня мучить! – взвыла я и с грохотом уронила руки на стол, так что приборы подскочили.

- Ладно. Не хочешь – не говори. Только, знаешь, что я думаю? И мне всё равно, хочешь ты это слышать или нет. Я думаю, что ты не должна была вот так его оставлять одного. Он, между прочим, переживал. В тот вечер, когда ты ушла, он позвонил мне и спросил, тихо так, серьезно, не у меня ли ты. Так вот, знаешь, когда я ответила, что нет, и поинтересовалась, что случилось, он просто кинул трубку. Он никогда так не делал.

- Я думаю, он выживет – скрипя сердцем и пытаясь изобразить безразличие, отвечала я.

- А кто его знает.

- Он сам ни разу мне не написал, почему мне пишешь ты? Он даже не спросил, почему я уехала! - не выдержав, я начала говорить несколько истерично.

- Тьфу, ты, черт…Говорила же ему, не проворонь…Думала, хоть ты нормальный человек. Вы оба придурки странные, ничего из вас не вытянешь.

- Он не виноват…Это всё я. Это я. Я, я, я, я, я.

- Что ты?

- Только давай никому не говорить?

- Слово скаута – Анникки почему-то отдала мне честь.

Я сосредоточенно вздохнула.

- Приходила девушка с фотографии.

- Какая еще девушка?

- Сату.

Это имя крутилось у меня в голове, я не забыла бы его даже через сто лет, оно гонгом било в виски, словно отсчитывая секунды до выполнения страшного приговора.

Анникки хлопала глазами и молчала. Потом поставила локоть на стол и опустила голову на свою ладонь.

- Тааааааааааак…. – протянула Анникки – Это начинает становиться интересным.

Спустя пару минут пугающего молчания, Анникки подняла голову и серьезно сказала:

- Пойдем отсюда, я тебе кое-что расскажу.

И мы с загадочным видом и завидной синхронностью движений собрались и удалились.

   Мы оставили машину, и пошли по Гороховой к каналу Грибоедова. Было прохладно, мягко говоря, но от ожидания чего-то страшного, как мне казалось, щеки горели, и холодный ветер приятно раздувал волосы. Анникки долго молчала, а потом начала медленно бормотать, протягивая слова, будто на ходу восстанавливая события в своей памяти.

- Они познакомились давно. Кажется, вечность прошла. Где-то, то ли в Брюсселе, то ли где…Случайно. Она тоже жила в Хельсинки. Его можно было тогда назвать еще юным. Она девушка простая, но, знаешь, от простых хорошего не жди – Анникки сдавлено усмехнулась, глядя прямо перед собой – Прости, что урывками рассказываю, мне что-то не собраться. Мы с ней никогда особенно не ладили, хотя С. хотел, чтобы мы подружились. Она была такой, знаешь, будто мы все ей не подходили. А он почему-то был с ней. Он говорил, что нужно прощать всем их мелкие недостатки. Но это другое. Я могу простить Отто его слабость к покупке всякой ненужной рухляди, или могу простить С., что он постоянно разбрасывает везде свои окурки. Но это не то, ты понимаешь? – Анникки жестикулируя, посмотрела на меня.

Я кивнула.

- Он так устал быть один. На него много, кто вешался, но он всегда искал что-то своё. И, как мне казалось, убивай она хомячков, он бы её простил. Ему нужно было возвращаться куда-то, нужно было, чтобы его кто-то ждал. Но ей почему-то всегда всего было мало. Ей хотелось больше. Больше его времени, больше его внимания, больше квартиру, больше салфеток на столе…Всего. И я всегда спрашивала у С., не думает ли он, что человеку для счастья надо совсем чуть-чуть. А он отмахивался, но я знаю, что он видел всё то же самое, но будто зажмуривал глаза.

И я никогда до этого не заставала его таким нервным. Он приходил ко мне, когда Сату делалась невыносимой. Она каждый раз придумывала всё новые ухищрения. И когда это стало совсем невозможно, он не смог больше молчать. И знаешь, что она ему ответила? – Анникки огорченно качала головой – Она сказала, что всё это время у неё был другой человек где-то заграницей, но она всегда любила С. и хотела, чтобы у них всё получилось, но не была в нём уверена! Ты можешь это понять? – Анникки открыто и искренне была раздосадована своими воспоминаниями – Она всегда любила только себя. И заботилась о себе. И тогда С. выкинул её вещи из окна. Она уехала куда-то, не помню куда, и пропала. Но спустя почти год, когда у С. наладились все дела, он занимался любимым делом, был весел, мы проводили много времени с ним и с нашими общими друзьями, она вернулась. И мне показалось, что за нами следят. Она была везде. Она просила у него прощения и ходила за ним попятам. И С. был сам не свой. Он со мной об этом не говорил, он вообще по части проблем скрытный парень, решает всё сам. Потом я узнала, что он ей отказал, сказал, что он не хочет ничего, и Сату испарилась. Спустя пару месяцев она снова приехала, но всё было спокойно. Она предложила С. остаться друзьями и подарила ему эту фотографию, которую сделал брат С., когда они отдыхали на озерах. Я помню эту картину, как сегодня. Сату ставит фотографию на тумбочку и уходит. Я при всем этом присутствовала и поражалась тому, как этот человек мыслит. Она, как мне кажется, достаточно ограниченна, но, знаешь ли, интуиция работает на неё безукоризненно. Каждый раз, когда у С. всё хорошо, она появляется и каким-то волшебным образом сбивает все его планы, мечты, радости…И он остается ни с чем. Я знаю, история слегка надумана, но это прекрасный пример непомерно развитого человеческого эгоизма. Но в этот раз виновата я. Не знаю, что меня дернуло. Но когда вы уехали, Сату позвонила мне – мы с Анникки стояли, облокотившись на перила, глядя в темную мутную воду, которая едва виднелась под еще нисшедшим льдом – Она спросила, как у С. дела. А я так взбесилась, что ляпнула про то, что у С. всё прекрасно, он познакомился с чудесной девушкой, и чтобы она, наконец, оставила его в покое. Вот вам и благие намерения. Ими, как известно, вымощена дорога в ад – Анникки расстроено сглотнула, и по её выражению лицо было ясно, что она ждет моей реакции.

- Фу, блин… - лишь фыркнула я – И все мы несчастными персонажами какими-то выходим. Хватит с меня этих трагичных историй. Я ведь не такая, Анникки, я совсем не такая. Я никогда не была сентиментальной, душевной и никогда не тонула в сахарных соплях. А теперь я превратилась в жертву. Если бы он хотел, эта фотография уже давно украшала бы ближайшую помойку – на меня накатила ужасная злость.

Я чувствовала себя опустошенной. Теперь я знаю всё. Ну и что? Теперь-то что? Только став посвященной во все потные подробности, я поняла, что это не меняет ровным счетом ничего.

- Я вот, знаешь ли, всю зиму себя безрассудно вела и опустошала все бары города и я совсем не готова ко всякого рода лирике.

- Я знаю. Но я хочу, чтобы ты всё понимала.

- Я понимаю, и от сознания этого мне снова хочется выпить.

- Неужели ты это всё так и оставишь?

- Оставлю что? Я оставлю ему его прошлое и себя там же в придачу с всеми моими книжками и побегами. Да, мне хреново, чертовски хреново. У меня болит каждый волосок, когда я думаю о нём, но что сделано, то сделано. Я только сейчас понимаю, всю соль ситуации. И чувствую себя ужасной дурой. Это смешно. Мне всё равно рано или поздно пришлось бы уехать, сбежать, уйти, дезертировать…Как хочешь называй.

    Анникки, поникши, шарила взглядом по другой стороне канала, по левую руку грустно поскрипывал под ногами прохожих Львиный мостик.

     Мне казалось, будто меня окатили ледяной водой, и я стою, как мокрая кошка и осознаю собственную неуместность, беспомощность и глупость. Я никогда не испытывала ничего подобного к человеку, но и бороться с обстоятельствами не могла. Да, это был прекрасный отдых, и С. - лучший, кто со мной случался в жизни. Но, несмотря на всё это, мой реалист, где-то спрятанный внутри, резко поднялся с колен и смотрел на меня с язвительным огнем в глазах.

Я не чувствовала себя живой, но и, кажется, все слезы во мне вдруг куда-то испарились. Я поняла, что ужасно, просто смертельно устала. И именно так, я, наконец, ощутила, тонкую тянущую боль в каждом позвонке. Это кончилась моя зима.