[533x400]

Если сказать, что я специально так подгадала поездку, чтобы попасть на день смерти и связанный с этой годовщиной вечер поэзии Блока, это прозвучало бы очень литературно-одухотворенно и сознательно благородно. Но это была бы неправда. Впрочем, совпадением это тоже не назовешь, поэтому мое присутствие там можно связать с судьбой и ее планами на тот день. Изначально я сочиняла себе эту поездку с оттенком "литературного Петербурга", читая специальный путеводитель, выписывая адреса всех памятников и музеев-квартир. Так уж совпало, что свое в последнее время усилившееся тяготение к Блоку я хотела обозначить, именно его поставив на первое место в моем списке. Именно потому в 15 минут одиннадцатого, седьмого августа я подходила к музею-квартире Блока на улице Декабристов, бывшей Офицерской. Я не могла не удивиться, что у музея толпятся люди, в основном пожилые бабушки и дедушки, несколько молодых женщин и одна совсем молоденькая барышня. Многие держали букеты цветов. Обычно вяло-пустые, тем более летом, во время школьных каникул, музеи-квартиры писателей посещаются лишь немногими нацеленными и увлеченными. Моей радости не было предела, когда по прикрепленному к двери листу с черным профилем поэта я узнала, что сегодня, в связи с годовщиной смерти Ал. Блока, проводится день-памяти: посещение музея, далее Смоленское кладбище, где в час в храме Воскресения Христа будет проведена панихида, потом Волково кладбище и, наконец, музыкально-литературный вечер. Русский музей и прочие меня ждущие музеи были сразу же отменены: в меру греющее солнце обещало волшебный день, день насыщенный стихами Блока, его поэзией и поэзией его времени, равно как и поэзией людей в 21 веке помнящих, и любящих, и понимающих.

Хотя совместный осмотр музея я пропустила, добродушная и очень застенчивая смотрительница, поправлявшая букет из белоснежных, с тончайшими тычинками, пропитанными золотом пыльцы, которые стояли в огромной вазе у портрета Блока, пустила меня на экспозицию (увы, сама квартира закрыта на ремонт). Экспозиция очень интересная, насыщенная, пестрящая фотографиями, лицами, эпохой, цитатами, бережно и творчески оформленная, но как и любая исключительно литературная экспозиция отчасти похожа на все прочие и даже чуть скучновата. Я, боясь не пропустить автобус, вышла к ожидающим, не торопясь и с умиротворенным азартом рассматривала этих людей, с которыми я намеревалась провести целый день, полный Блока и Петербурга: здесь были замечательные люди, почти все женщины, одна из которых постоянно писала стихи в линованную тетрадку, другая была знаменитый и в высшей степени патриотически-начитанный экскурсовод по Коломне и другим интересным маршрутам, была еще дама в шляпе с огромным пером и пожилая сухая, но еще красивая актриса, которая манерно и с претензией читала стихи Блока. Я любовалась ими, все время обсуждавшими культуру Серебряного века, как было, как есть и как будет и мне было радостно просто находиться вместе с ними.

Пока, в этом есть какая-то необъяснимая необходимость, опаздывал автобус, я не могла надивиться, как все удачно совпало, начиная с того, где я в этом году остановилась. От моего дома на Адмиралтейском канале до квартиры Блока всего пять минут ходьбы, так что я каждый вечер гуляла по тем же местам, что и он, видела ту же грязную воду Пряжки, краны Адмиралтейских верфей, унылых, но отдыхающих рыбаков, остров Новая Голландия, временно весь пронизанный и разбитый масштабной стройкой. А вечером, уже вернувшись домой, с гудящими от усталости ногами я вкрадывалась в кресло и еще долго читала в сборнике поэзии серебряного века именно его стихи, которые были такие новые, хотя уже давно изученные, такие верные и почти всегда именно о том, над чем я тогда мучительно ломала голову.

Автобус приехал, вели вечер две замечательные женщины: еще молодые, в красивых платьицах и на каблучках, преданные, увлеченные, работающие в музее, но сохранившее влюбленность в свою работу, не позволившее ей стать рутиной. Я сидела одна, жадно смотрела в окошко и изучала теперь уже не лица, а затылки. На Смоленском кладбище я купила огромных, жизнерадостных и глазастых ромашек, нас провели к могиле, к Блоковской дорожке, где одна из женщин-хозяек программы провела ненавязчивую экскурсию, из которой я наконец узнала, почему в программе целых два кладбища: в советские годы Смоленское кладбище хотели уничтожить и сделать на его месте Парк культуры и отдыха! В панической спешке небезразличные и имеющие хоть какую-то власть люди начали переносить прах людей, ставших частью культуры России, на Волково кладбище -такая стало и с Блоком. Парк так и не устроили, а у Блока получилось две могилы. Положили цветы, читали стихи, царапаясь о бурьян и пробираясь через жгучую крапиву, нашли захоронения семьи и родственников Блока - Бекетовых. А потом была служба. Храм Воскресения Христова - уникальный архитектурный памятник нарышкинского барокко. Вы правильно помните, что этот стиль был более характерен для Москвы, так вот этот храм как раз и строился, чуть ли не дословно копируя московский храм, который был в советские годы уничтожен, а в Петербурге вот остался. Впрочем, он значительно пострадал и сейчас весь в строительной пыли и затянутой, ленивой восстановительной работе. Именно поэтому внутри такая пещерная пустота, гулкое эхо, не рассеивающийся запах ладана и едва дрожат огоньки свечек. Я зажалась в уголок, поближе к холоду стен и с упоением эстетичностью и красотой наблюдала за службой. Глаза слезились от сильного аромата ладана и казалось, что поэзия - Бог, если и правда Слово есть Бог. Значит, поэт не пытается воспроизвести действительность, он ее создает, "отнимает аромат у цветов". Мысли во время панихиды вышли далеко за очерченную грань блоковской темы, достигая каких-то откровений сущности поэзии вообще. Но как и всегда бывает: лишь только мне показалось, что еще чуть-чуть и все станет ясно и разгадано, как вдруг батюшка перестал петь и заговорил обычным голосом, а я, не различая еще слов, по интонации догадывалась, что он благодарит, просит пожертвований на восстановление храма, благословляет. Мне было досадно, хотя я и понимала, что что-то всегда будет мешать этому полному пониманию, постижению...

Ко мне уже попривыкли, хотя я ни с кем и не знакомилась, но на обратном пути со мной ехала та самая актриса, которая была приглашена на вечер читать стихи, так что я была вознаграждена интереснейшей беседой про Блока, про Петербург, про музеи и театры - беседой с настоящей ленинградкой, всю жизнь прожившей в этом городе и потому пропитанной им. Она вышла у музея, чтобы готовиться к вечернему выступлению, а мы поехали на Волково кладбище, которое находится на окраине города, поэтому мне было особенно интересно смотреть в окно на промышленные и фабричные районы, вспоминать блоковские "окна жолты" и читать новые и старые стихи на распечатках, заботливо подготовленных хозяйками музея. Среди них особенно хорошо и торжественно, насыщенно названиями и именами мне близкими было стихотворение "Равенна", напоминавшее мне о моем первом выигранном гранте и грядущей в декабря поездке в город мозаик, Юстининиана и величавости христианства. По четвергам кладбище, являющееся теперь музеем "Литераторские мостки", закрыто для посещения, но для нас молодой парень в форме открыл решетку ограды, запуская нас в пустынность и отдыхаемость кладбища. Мы шли направленно только к Блоку, но я не могла не заметить могилы Петрова-Водкина и Гаршина. У Блока положили цветы, зажгли свечки: две желтые розы гармонично вторили двум желтым палочкам-свечечкам. Здесь, в вакууме тишины и безлюдности, мы гораздо дольше читали стихи, я даже осмелела до своего любимого "Девушка пела в церковном хоре" и, по-моему, они любовались: не мною и тем, как я читала, а молодостью и поэзией. Я странно выглядела среди этих пожилых, столько проживших и переживших женщин (хотя был еще и один дедушка). Но то что я была одна, вовсе не говорило, что молодежь не читает Блока и вообще деградировала и опошлилась, нет! Просто молодежь не ходит по кладбищам, а гуляет по паркам, пишет свои стихи, видит мир своими глазами, любит и ценит и Блока, и много кого еще. Это у меня все как-то не здорово, не вовремя, с кладбищами и чужими судьбами...

Когда мы вернулись всех ждал чай, большое прямоугольное сдобное печенье и конфеты в веселых фантиках. Все сидели: у всех устали ноги и лишь у немногих глаза. Я, любезно отказавшись от настоятельных предложений выпить чая, побежала, пока успевала в Юсуповский, из которого бегом на вечер поэзии в ставший за тот день родным музей на Декабристов, 57. Я пропустила выступление скрипача и слышала только последние, самые нервные перед последовавшей тишиной звуки, смешанные с моим частым дыханием, пока аплодировали, я вошла, не смущаясь от ставших знакомыми глаз, встала в конце небольшого, плотно и густо усиженного зала. Было хорошо, директор музея и еще одна девушка читали очень интересное и оригинально подготовленное выступление из набора стихов, цитат и связок. Очень пророчески и исторично прозвучали стихи "Шаги командора" в исполнении слепого с белоснежными волосами дедушки, друга и знакомого Ахматовой, который читал стихотворение с места, встав и мерно пошатываясь: голос звучал монотонно, но мощно, и тогда я верила, что главное не как читать, а кто читает. Под конец читали свои стихи молодые поэты Петербурга: то были очень интересные, местами добрые, местами грустные, но непременно гуманистические, человечные стихи. Уходя, я прощалась с всеми, как с родными, благодарила, обещала прислать фотографии, сделанные мною в тот день. Я растягивала дорогу домой, вспоминала отрывочные строчки стихов, шла вдоль Пряжки. Услышала окрик, повернулась: мимо шел домой тот единственный дедушка, который был в тот день с нами. Я помахала ему в ответ, улыбаясь улыбкой, обычной у меня только для самых родных людей.

За время дальнейшей поездки Блок присутствовал в каждом дне: либо в адресах, либо в вечерних стихах и прогулке по Пряжке, даже в ночном шуме крана на острове Новая Голландия. Прошла мимо дома, где он жил на Петроградской стороне и на улице Лаптевых нашла-таки дом, в котором Сомов рисовал графический портрет Блока по заказу Рябушинского для "Золотого руна". Уезжала из города я с новым, дополненным и богатым пониманием поэта Ал. Блока.

Нервозность и досада ожидания в Юсуповском дворце теперь, в ретроспективе, кажется верным дополнением атмосферы этого шикарного особняка, где в свое время хозяевам было привычно, что их вечно кто-нибудь ждет. Билетов на 4:30 не было, и я была вынуждена ждать до 5, а потом бежать на вечер в музей Блока, который, благо, находится совсем близко. Странно было мне, тревожно-спешащей, просидеть полчаса в гроте со стульями по кругу в покорном ожидании экскурсии. Впрочем, то что в залы можно пройти только с экскурсоводом или группой, что по вечерам тут проводят концерты и театрализованные представления по дорогим билетам, нравилось кому это или нет, придавало дворцу верное настроение роскошной жизни. Музей очень хорошо сохранил - а точнее воссоздал - этот аромат вкуса, роскоши, развлечения, тайников, кладов, шедевров-картин, о которых непременно расскажет экскурсовод, но ощущение присутствия Юсуповых, их именитых гостей, сплетни, обманы, благотворительность и возвышенное благородство остались забыты. Несомненно, это могло зависеть и от гида, постоянно опекающего нас и не дающего затеряться в интерьерах. Несмотря на это, у нашей группы была хорошая смотрительница, шикарная женщина с шелковыми черными волосами и на высоких тоненьких шпильках. Она постоянно обращалась к нам "господа", что вызывало маслянистые улыбки большей половины группы (явно россияин из провинции), а мне звучалось скорее снисходительно-иронично и останавливающе.

О Юсуповых, знакомство с которыми у меня началось с Архангельского и продолжилось портретами Серова, не пристало говорить небрежно и вскользь. Богачи, у которых в каждой комнате тайники и столько вкуса и какие неожиданные жизненные выборы (чего стоит вся жизнь Феликса Юсупова). Запомнилась также процитированная фраза Юсуповой: "Человек, которому много дано, обязан и более отдавать". Удручающее зрелище производят заметные неподлинники картин, некоторые полупустые залы, но замечательно восстановлены витражи, мавританская комната, а самым органичным, целостным интерьером, бесспорно, является театр. Близость сцены, шик красно-золото-белого сочетания качественных материалов, плотность рядов и сумрачность освещения - в этом миниатюрном помещении такой бесконечный размах! В этом последнем зале экскурсионной программы магически-гипнотизирующе звучат слова: "И вы видели далеко не все комнаты, так что, господа, возвращайтесь к нам", - и околдованная, я знаю, что вернусь. Логической связкой прозвучали слова, что на сцене этого театра в разное время читали свои стихи Маяковский и Блок. Блок, на поэтический вечер в честь которого я бежала сразу после Юсуповского опьянения.