Луна, разрезанная ровно пополам, ровно посередине блеклого синего неба, уставшего от целый день палившего и дышащего с него жаром солнца. Привычная, ритуальная изнеможенность беспрестанного повторения перед завтрашним экзаменом. Смеркается очень быстро, но электрический свет зажигать не хочется, и потому читаю у самого окна, жадно насыщаясь красотой, пока совсем не стемнело. Вы только послушайте....

Свежеет, и блеск вечера меркнет. Меланхолично засинели поля, далеко-далеко на горизонте уходит за черту земли огромным мутно-малиновым шаром солнце. И что- то старорусское есть в этой печальной картине, в этой синеющей доли с мутно- малиновым щитом. Вот он еще более потускнел, вот от него остался только сегмент, потом - дрожащая огневая полоска... Быстро падает синеватый сумрак летней ночи, точно кто незримо сеет его; в лужках уже - холодно, как в погребе, и резко пахнет росистой зеленью - только изредка повевает откуда-то теплом. В сумраке мелькают придорожные лозинки, и на них, нахохлившись, спят вороны... А на востоке медленно показывается большая голова бледного месяца.
Как печальны кажутся в это время темные деревушки, мертвую тишину которых будит звук рессор и бубенчиков! Как глуха и пустынна кажется старая большая дорога, давно забытая и неезженая! Слава богу, хоть месяц всходит! Все веселее...

Бунин, "Золотое дно", 1903

И я знаю, что если можно так красиво писать, так полно чувствовать и так проникновенно любить свою страну, то мне есть к чему стремиться и я не одна. Я завтра напишу вам про далекую Византию, про рождение Константинополя и про святого Симеона Столпника. Напишу так, чтобы вам, мои драгоценные экзаменаторы, было бы также хорошо, душевно и вдохновляюще, как мне сегодня, когда читаю Бунина.