Я хотел беспрерывно познавать истины, и вещие сны являлись мне почти каждую ночь. Одну ночь мне шептал Бог, другую - дьявол, но в чем же была разница, если каждую ночь я просыпался от оглушительных ударов собственного сердца, и одинаково верил и тому, и другому?
Я - пророк, - шептал я сам себе, и смешивал истины - и то, что получалось из них, говорил людям, ждавшим от меня правды. "Как ты можешь так?" - спросил меня самый проницательный из них, я развел руками: "Никто не заслужил полной веры...". Человек ушел, и в глазах его была растерянность и зависть. Я вздохнул устало, и мне не хотелось засыпать, чтобы не узнать еще одну истину, но сон закрыл мои веки.
Истины разъедали друг друга, одна вытесняла другую, я проходил сквозь них как сквозь заколдованные зеркала - сразу же забывая предыдущую, потерявшись в сером блеске, и пахло грозой, которая никогда не придет. Душа, полная крови, наивности и надежды, источилась до контура.
- В тебе появилось что-то жесткое, - бросил как-то друг, тоже упражнявшийся в вере.
Еще бы. От меня остался только каркас, и сквозь него просвечивала пустота. Он был совершенен, этот каркас. Губы мои кривила презрительная усмешка, когда я слушал ту - или иную - истину. Я не знал, кому не верить, и в итоге решил не верить самому себе. Я стал свалкой божественных слов, но уже никому не говорил их. Слова толклись в душе, как колорадские жуки в банке, я не выбирал их. Иногда одно или два вырывались на поверхность, я бросал их тем, кто просил моего совета. Пророк - тот же юродивый, только говорит гладко.
Я утешал ослабевших, и моя улыбка казалась им кроткой. Никто не думал, что это свет - мой последний свет, потраченный впустую, что я выбрал - не звать на помощь, а быть мужественным, давить эти слова - колорадских жуков, слушать чужие истины, чтобы не сказать свою, чтобы не сделать шага, чтобы не оказаться не здесь, чтобы не рвануться туда, куда мне дороги уже нет... Я терпел, чувствовал себя скалой и улыбался жалеющей и снисходительной улыбкой.
- Вот праведник, - говорили про меня одни. - Вот лицемер, - шептали другие.
Я кивал и тем, и другим.
А потом наступала ночь, и шорохи, и не слышные никому, кроме меня шаги, и истины - которые никак не кончались...