Я вижу ясно. Ясно до боли, до последнего волоска, который режет мне зрение. Я прогоняю иллюзии небрежным взмахом руки и улыбаюсь, доходя до дна чьей-нибудь души. Души - как ровные сосуды - толкаются боками, иногда видна неровность лепки. И разбиваются быстро. А потом всю жизнь - склеивай по осколкам, но вон того уголка уже не найдешь. Потерян безвозвратно. Как каждый вдох и выдох. С каждой минутой их остается нам все меньше.
Я думаю об этом. Это помогает видеть.

Но когда уходит свет, мою пещеру наполняют черти. Золотыми тенями сползают со стен, знакомо шелестят листьями, тихо открывают мою дверь, и я вижу тонкую руку, медленно опускающую ручку, я узнаю цвет кожи.
И пещера превращается в дом, в ней загорается свет, и мы сидим на кухне и смеемся, и камень на полу кажется мягче, чем ковер, а вода из ледяного источника нежит тело, как и все, что будет потом.

Я целую ее, и ее нежность будит во мне гнев. Я хочу покорить ее, сжать, чтобы хрустнуло, чтобы сломать ее - и сделать навеки моей, но она улыбается, и ускользает, оставляя только теплое прикосновение руки.

А потом - тоска, самообман, трагедии, и срываешь обои со стен пещеры, чтобы тупо уставиться в камень, который никуда и не девался.

И снова шелестят листья, и вновь в бездну тесных объятий, и собственных промахов, и желания коснуться, и страха потерять, и глупости, и нежности, и черте чего... И она усмехается, а потом вдруг:
"Пиши-пиши, я тебя никогда не оставлю".