Ластик


Одна девушка сказала мне, что я - мутирующее чмо. Я набрал звездочку-стодва-решетку и понял, что наступил ластик. Это состояние, когда недостаток информации превращает сознание в пористую субстанцию. Во что-то такое, что – еще не пенопласт, но уже и не сознание. Впору садиться в кресло и включать телевизор. А девушку зовут Тюка. Странное создание. Беспечное и жизнерадостное. Стоит ей в кого-нибудь влюбиться, как избранник теряет голову от обилия чувств, обрушившихся на него.
- Я решила проверить. – сказала она, доставая из сумочки
кусок гашиша размером с чупа-чупс – Просто прошла мимо таможенников и все.
- А если бы тебя обыскали?
- Мне это было необходимо. Я везла его тебе.
- Сумасшедшая.
Египетский гашиш – редкостная дрянь. Зачем его везти
сюда? Один раз нам с Тюкой попался алкоголик, он сказал: "Да-да, я такой – плохой, и что с того?".
- У тебя осуждающий взгляд – ответила она мне, а ведь это
я должен был ответить алкоголику – Ты не способен принимать людей не такими как ты. Тем более, прощать им их слабости, что я в тебе нашла?
Если вам приходилось внимательно разглядывать рекламные стикеры в метро, не думайте, что они висят для того, чтобы вы купили товар. Эти плакаты нужны для того, чтобы вы зафиксировали момент своего существования в чужой шкуре. Я – средство от насморка, я разрушаю ваши сопли. Или я - дешевая дубленка на плечах у проститутки с интеллектом инфузории, возомнившей себя Марией Медичи. И я смотрю на вас с рекламного щита, чтобы вы почувствовали, как мне неуютно, потому что утром моя модель проспала и не пошла в душ после вчерашней дискотеки. От нее пахнет потом. Я спросил Тюку, как она себя чувствует, покурив свою контрабанду, но лучше было не спрашивать. Она заговорила. Или что-то промычала. Или это она меня спросила?
- Да что же это такое? – донеслось справа – Мне необходимо выйти из метро иначе я поцелую этого Аполлона. Вот он, поднимается по эскалатору нам на встречу. Боже мой, какая лапа. - (пауза) - Я тебя бросила?
- Лапа. - я заподозрил, что она спросила меня. - Я не видел у него лапы.
Она легла на траву, я разжег костер и закрыл глаза.
- Тюка, Тюка, Тюка... – повторяла она.
- Мое имя слишком длинное, сосны не поймут, что я
имею ввиду. Говори одна.
- Ай-яй-яй? – спросила она – Надо держать себя в руках? Я чувствую себя дурой. Если меня в таком состоянии увидит мама, она даже не подумает, что я обкурилась. Я поцелую ее, потом спрошу: «Как твое здоровье мамочка, не отслаиваются ли у тебя ступни после стольких лет приплясывания вокруг меня? И почему папа опять рубит дрова на даче?
- Куда ты смотришь? – спросил я. - Это твои руки.
- Красная рука.
- Зачем он рубит дрова?
- Извините - это, по-видимому, был голос того самого алкоголика.
Значит, он следил за нами, и теперь он уселся на мху и слушал наши разговоры. Как же я ненавижу мох. И болота. Мох и болота! Если бы их не было, то этому козлу негде было бы присесть. Даю ему пять минут, потом бью.
- Видимо, судя по всему, не помешаю.
Куртуазничает, гад.
Я сделал вид, что сплю. Лежал с закрытыми глазами и причмокивал губами.
Тюку понесло:
- Наше вам с кисточкой! Как настроение? Что вырабатываете? Номер конвейера? Обитель разонравилась? Байконур не принимает? Гуляете-подглядываете? Или курить бросили, запахи вдыхаете? А мы вот не согласны с вашей позицией. Мы - наркоманы. Любим дым. Пьянство - самообман. Нет цензуре.
Я проснулся:
- Ошибка! Цензура вводится непьющими. А самообманом занимаются и пьяницы.
Она замолчала.
Алкаш улыбался. Он сидел в роденовской позе. Фильтровал информацию. Затем ковырялся палочкой в ногтях, и что-то многозначительно шептал. А потом сказал:
- Развалились тут и разложились.
Зачем он так? Я почувствовал, что разлагаюсь и распадаюсь. Я –
полдник санитаров леса. Файф о’клок. Я растворяюсь в почве, но это несерьезно. Через полчаса все вокруг модифицируется.
Я видел, как Тюка упала на живот, и запричитала: «Прости, ваше высокоблагородие, прости милый». Мне стало еще хуже. А он все бормотал: «Развалились. Разложились. Развал. Завал. Завод. За водкой!». В это время во мне уже росла осока и подорожник и еще какая-то неприятная на вид, но вполне безобидная бурая флора.
Алкоголик ушел, а осока разрослась. Наверное, я только притворялся разложившимся, потому что кости ощущались. Суставы, хрящи, плечи и ключицы.
Плечи. Когда раскапывали захоронения древних воинов, у царских стрельцов оказались невероятно широкие плечи и очень маленький рост. Наверное, рост определили по длине позвоночника. Через столетия позвонки рассказали нам о стрельцах, больше, чем они сами того хотели. Причем рассказали не только тем, кто их видел, но и тем, кто о них слышал. Тайны хранятся в позвонках и сообщаются друг с другом, от одного к другому, возможно, и обратно. У меня есть с десяток подобных тайн. В будущем они, быть может, станут единственными памятниками истории. Их расшифруют, и по ним будут учиться. Школьники узнают, что я хочу затащить в кровать лучшую подругу Тюки, которая очень похожа на Изабель Юпер, но не делаю этого, потому что потом будет противно смотреть на себя в тюкино зеркало. Что в школе я написал порнографический роман «Контрольный выстрел». Мои позвонки расскажут человеку будущего о религиях советских людей, поклонявшихся КПСС, КВН, МTV. Какой-нибудь студент напишет реферат о набегах евреев на арабские земли, о том, какое это было потрясение для семитов-мусульман. И не будет уже Али-Бабы и сорока разбойников, Алладина и Шахерезады, будет Ясир Арафат, успевший зарыть черно-бело-зеленый флаг в песок до прихода Моше Даяна. Ясир Арафат был знаменосцем, но флаг ему до поры до времени пришлось зарыть в огороде, потому что в огород вошли евреи. Евреи с пистолетами и автоматами, пулемётами и миномётами. Евреи на мотоциклах, евреи на танках, лёгких и тяжёлых, евреи на самолётах и в подводных лодках. Евреи в городах и сёлах, лесах и болотах, на дорогах и тропах. Евреи в воздухе, евреи в песке, евреи в библиотеках, евреи в стратосфере. Сбой системы?
На станции мы встретились с тем пьяницей, нашим лесным гуру. Чего он только не употребил за свою жизнь, настоящий Сид Баррет из «Пинк Флойд» или, может быть, Бэррет, Берёт, Врёт. Точно врёт, что мескалин пробовал. Мы обменялись телефонами, он обещал рассказать мне про современные виды самогоноварения, а я ему про телеиндульгенцию для касты офисных менеджеров среднего звена.
Информация растворилась в моем теле. Ее не стало. Мозг пуст. Мозг превратился в ластик

Я продолжаю делать умное лицо. Привычка. Следствие детского убеждения, что девушку можно сразить силой своего интеллекта и оригинальностью суждений. Но я и так нравлюсь Тюке, и она считает гениальным все, что я говорю: "Два кольца, два конца, посередине гвоздик", "Тюкина кошка - сволочь". Поэтому я стараюсь молчать. А когда нам не о чем говорить, мы читаем. Она в ванной, я на диване.
Я подыскиваю подходящий термин в энциклопедии. Хочу написать разговорник для общения с ее кошкой. Это очень важно, если я хочу прожить с Тюкой всю оставшуюся жизнь. Там будет два раздела: «Приветствие, прощание» и «Как объесть хозяина». В нашей жизни с Тюкой есть ещё и "хелекоптэр" - стотысячесмысловое понятие. Это ее ответ на все мои вопросы. Например, если на мой вопрос "Мы сегодня в театр?", Тюка ответит " хелекоптэр ", это всё равно, что ответ "само собой". Или " хелекоптэр " означает скандал в Тюкиной семье и невозможность остаться у меня на ночь. Я вмешиваюсь в ее семейные дела - прошу ее не портить из-за меня свои отношения с родными. Зачем мне это? Наверное, затем, чтобы хоть что-то сделать для нее.
- Что вы можете сказать о вкусе «Ферри»? - спросила она и щёлкнула пальцами у меня перед носом. Она – единственный источник отпора моему помешательству. Я вспоминаю, что сейчас - конец января, что я приложил ко рту бутылочку с моющим средством для посуды, и собираюсь погрызть ее, как карандаш и, что моя жизнь похожа на театр абсурда.
Через час Тюке нужно домой. Она хочет целоваться и садится ко мне на колени. В такие минуты я не могу отделаться от мысли, что ей нужен не молодой человек, а спутник жизни, о котором она будет говорить со своими подругами, и этот спутник жизни - я. Являясь спутником жизни, я не располагаю ни одной из возможных идентифицирующих характеристик - в представлении Тюки я - нечто вроде ее мамы и ее гороподобного брата – гибрид тотальной опеки и богатырской силы. Проблема в том, что я ей не мама, и не богатырь. И уж тем более никакой не гибрид.
В это время ее папа рубит дрова на даче.

"Как там мои на айсберге?". У белого медведя был потерянный взгляд. Он сходил с ума. Он не понимал, как он - большой, огромный медведь вдруг оказался в зоопарке. И что ему делать дальше. Он был в панике. В кино с нами был ее отец. Спокойный добрый гигант-авиаконструктор, который без всякого умысла подарил мне миниатюрную модель турбины какого-то прадедушки современных истребителей. Достал из кармана брюк и подарил.
Я очень ему благодарен за Тюку и за турбину, но всякий раз, когда я его встречаю, мне вспоминаются глаза того белого медведя из зоопарка. Может быть, потому, что у ее отца взгляд несчастного человека и огромные ладони, которыми он, наверное, рубит дрова на даче. Видимо, он испытывает муки совести перед Тюкой из-за того, что женился на ее матери. О чём бы я ни говорил с ним, перед глазами у меня возникает этот медведь, а в голове у меня вертится одна та же фраза: «Как там мои на айсберге?
Я только тогда в кино я заметил, что они очень близки, Тюка и её отец. Только она этого еще не понимает. А вот я ей дорог как плюшевый медведь младенцу – оба мягкие, оба безмозглые, и ни одного общего эволюционного предка. "Как там мои на айсберге?". Сказать об этом Тюкиному отцу - не поймёт и обидится. Сказать Тюке, учитывая опыт нашего с ней "хелекоптэра", - как знать. Она никогда не даёт закончить мысль, она слушает музыку. Старые группы: "The Birds" ("Птицы"), "Jefferson Airplane" ("Аэроплан Джефферсона"), “Led Zeppelin” («Железный Цеппелин») – проявление наследственности. Особенно "Птицы". Мне у них нравится только одна песня, и я, не зная птичьего английского языка, постигаю в ней каждое слово по интонации, с которой оно спето. И каждый раз нахожу в песне новый смысл.
"Я не знаю, нравлюсь тебе или нет. Я узнал тебя в третьем ряду. Среди бесцветных лиц. Ты что-то записывала. Ты посмотрела на меня. И отвернулась. Ты ушла. Вернись, я не хочу, чтобы ко мне пришла другая. Вместо тебя".
Или: "Когда это закончится, я стану лишним. Жаль, но если стихи - это всё, что у тебя есть. Как последний вздох умирающего. Они будут в тебе. До конца.".
Я попросил ее перевести для меня эту песню. Она усмехнулась:
- Ты будешь разочарован. Там нет никаких откровений.
Я настоял, она прокричала:
- Давай, давай, прямо сейчас! Я хочу тебя! Прямо здесь! Всю ночь, весь день! Ну, как, тебе всё ещё нравится?
Я рассказал ей про белого медведя и почувствовал, что наступил кризис.

Мы познакомились в Петре Первом. Я поднялся на самый верх памятника, чтобы взглянуть на Москву глазами императора. Охранник оказался сговорчивым, ему хватило ста рублей. Она сидела в глазнице и измеряла трещины. Странная профессия.
- Какая у вас интересная работа – сказал я.
Тюка (девушку звали Тюка) предложила мне помочь сматывать и разматывать сантиметр.
Потом, мы сидели на корточках в глазнице и курили. Со стороны наши сигареты, наверное, напоминали те самые сумасшедшие огоньки, периодически наблюдавшиеся во взгляде великого царя. Я сказал ей об этом, и она засмеялась. Так становятся спутниками жизни.
Сейчас Тюка хочет целоваться. А я хочу спать, но демонстрирую склонность к пониманию ее намерений. Она сказала, что по ее наблюдением изучение психологии приводит к отсутствию связи между восприятием мира и реальной жизнью, поэтому является незаменимым средством для всех, кто интересуется процессами мышления. Начитанная Тюка - продукт спецшколы с уклоном. Она не пошла домой. Мы разговаривали о психологии целую ночь. Не могу сказать, что этот разговор как-то структурировал мое восприятие реальной жизни или, хотя бы, память. Я забывал свои ответы на ее вопросы, она забывала свои вопросы. И я понял, что пришло время освоить технику забывания. Тогда с ней можно будет о чём-нибудь договориться. Может быть.


Мы опять в кино. Уже без ее папы. Раньше режиссер фильма специализировался на видеоклипах, хотя изначально пошел учиться во ВГИК, чтобы снимать кино «со смыслом». Но на съемках клипов он все равно боролся за идею, потому и попал в струю. Струя вынесла его на склоны кинематографического Олимпа, и он снял многобюджетный триллер.
Там были таинственные перечеловеки, воевавшие с таинственными недочеловеками. Тигры рычали. Вампиры торговались. Начальство колдовало. Победила любовь. Полное дерьмо.
От кино до метро я нес ее на себе и распевал песенку из фильма: «И крякнул мир налапапам… ля-ля, ля-ля!»
Прохожие оборачивались:
- Ах!
В подземном переходе нам попался артист, игравший
одного из недочеловеков. Она сразу его узнала:
- Смотри, смотри, - кричала мне Тюка, - артист! Круто!
Артист растерялся, поспешил скрыться, он явно чувствует себя неуютно без волшебного жезла в кармане. Хотя, я знаю одну актрису из любительского театра, которая утром играла Дюймовочку, а вечером Соню Мармеладову, играла одинаково хорошо, в начале неуверенно, под конец расходилась. Актрису звали Тюка. Она ещё и актриса.
Застаревшая информация. Я ее люблю, но с ней я тупею.

У меня ее подруги со своими спутниками жизни и одним бесхозным самцом, которого, очевидно, привели ради нее. Сижу между ними и слушаю отдельные реплики: она же говорит со всеми сразу:
- Да. Нет. О! В другой раз! Да. Двадцать три.
Бесхозный самец хочет её закадрить, кричит мне в ухо свой параноидальный бред, а смотрит на ее просвечивающуюся майку:
- Обитель! Мох! Контракция! Гениально! - какие-то стихи.
Я встаю, расстегиваю ширинку.
Всем весело, они видят, что я разозлен его поведением, им интересно, что я сделаю дальше.
Неужели достанет?
А какой он у него?
Я трясу членом у его носа.
- Мне по херу до всего того что ты говоришь. – отвечаю я.
Гости замолчали. Никто из них уже не улыбался. Только она знала, ждала чего-то такого, и процедила сквозь зубы:
- Скотина.
Я пошлепал свою жертву ладонью по щекам:
- Если вопросов нет, до свидания.
- За это морду бьют, - буркнул кто-то из будущих.
С него хватило взгляда.
Они ушли. Тюка осталась.
- Я не хочу ничего говорить, - сказала она, - я устала. Убери это обратно! Немедленно!
- Я устал, он устал, они устали. - ответил я.
- Если тебе не нравятся мои подруги, ты их больше никогда не увидишь.
- Почему же, пусть подруги приходят. Просто мне не нравятся невежливые гости.
Холодный взгляд, подразумевающий холодный душ и фраза, которая должна была заставить меня стушеваться: "Если бы ты действительно меня ревновал". И еще:
- Честно говоря, ты слишком много о себе воображаешь, при твоих-то достижениях.
Это было первое "честно говоря"… уж лучше "хелекоптэр" или "белый медведь". Я парирую:
- Честно говоря, невозможно не зафиксировать, симптоматично что, подобно как.
Она включается в игру:
- Хотелось бы оспорить, невозможно отрицать.
Мы смотрим друг на друга в упор и продолжаем произносить штампы. Ударяемся лбами, потом, как это водится, хохочем, а потом, естественно, целуемся.
Через пропасть.
- Почему ты не убираешь эту гадость?
Без пяти минут пенопласт. Мозг заполнен капсулами для информации, но вместо информации в них просто воздух.
- Ты ничем не лучше того с "контракцией", - она толкает меня на диван.
- Хелекоптэр, - вырвалось у меня.
- Что?! Это мое слово!

Итак, я сижу за столом в Тюкиной комнате, ее родители на даче. Чупа-чупс почти выкурен. Она ходит по кровати и вспоминает свой сон:
- Я стояла и ждала. Вдруг слышу голос научного руководителя, который проник в мою кухню через вытяжку над плитой. "Игорь, говорит он, почему Игорь, я сама не пойму, но обращается он именно ко мне, и я понимаю, что я - не Тюка, а Игорь - помоги профессору Прикуси (до чрезвычайности неестественная иностранная фамилия). Профессору неудовлетворительно, он угаснет, если ты не удлинишь ему бытие, сбегав в Грот существований".
- Какая чушь, - взбунтовался я, - и ты хочешь из этого написать роман?
- Но я, в самом деле, пришла на выручку профессору, когда опустила в лампу, где догорала его жизнь, клок из бороды Тучной Бородача. И хорошо, что Бородача тогда не проснулась, тогда она оборвала бы себе всю бороду, и началась бы баталия. А там был ещё Горыныч, в которого я стреляла из ножек табуретки. В Грот существований я летела на табуретке, как посоветовал мне фея-научрук. Я тебе продиктую, как все было, пиши.
И она запрыгала на кровати, пока не упала на пол. Ударилась. На глазах слезы. Отталкивает меня. Встает сама. Потом достает из ящика тумбы рядом с кроватью муляж пистолета, и направляет на меня.
- Когда мы будем жить вместе?!
- Я еще не определился.
- Любящий человек так не отвечает. Ты меня любишь?
- Я устал. Мне надо измениться. Я мутирую в идиота.
- Ты не любишь меня, потому что ты – мутирующее чмо!
- Я мог бы стать профессором Прикуси и ты бы меня
спасла.
- Уходи.
- Два.
- Что два?
- На счету два доллара, два цента.
- Я тебе о нас, а ты о том, сколько денег у тебя на счету.
- Давай разойдемся.
- Я же сказала, уходи.