Сияющая, вошла и гордо положила чемодан на середину. Взяла сначала самое дорогое, сдула пыль, завернула, чтобы не поцарапалось, и положила в чемодан. Выпрямилась, окинула взглядом и представила, как одиноко будет пылиться остальное. Отобрала еще несколько вещей, затем остановилась в раздумье, вспоминая, о чем это они. Вспомнить не смогла, запуталась, что мне нравиться, а что нет, в истерике покидала как попало оставшееся в чемодан и ушла, хлопнув дверью, подняв за собою облако пыли.
Вобщем, я съезжаю. Если кто вздумает меня искать, то пускай ищет на здесь.
Всем спасибо.
Люди просят у меня совета. Льстит, конечно, но что отвечать, если я сама его никогда не прошу? Если все люди разные? Сказать, что не знаю, что им посоветовать, нельзя - это будет понято как "все безнадежно". И я брякаю что-нибудь бодрое, что нашлось на потолке. А они уходят - счастливые, как Маленький Принц. (Или просто вежливые? Но откуда эта неожиданная забота обо мне?)
Мне остается смотреть им вслед и думать, кто же вылезет из этой коробки, когда они ее откроют. Но этого я уже не узнаю.
Ощущения полного краха нет. Значит - либо упрямее, либо равнодушнее.
С детства совершенна в одном - наступать собственной песне на горло.
В любом случае - начало конца. Теперь уже не удержаться. Если не удержат. А удержать некому.
Принимаю упреки, замаскированные под соболезнования.
Зато судьба лета кажется предрешенной.
Хочется быть свободной. Хочется быть нужной. Первое притягательно своей доступностью и неуязвимостью. Второе - уверенностью и неизбежностью вознограждения, хотя качество последнего еще неопределено.
Хочется быть нужной свободной людям. Потому что это единственный способ не идти на компромисс.
Игра стоит свеч. Шампанское не гарантировано. А свечи догорят не скоро.
В этом все - цель, смысл, способ. Я не вижу не одного изъяна. Мне так нравится, что я даже не хочу его искать.
Желание 1. Хочу знать, что потеряла.
Желание 2. Хочу знать что могу приобрести.
Желание 3. Хочу знать цену первого и второго.
Многого хочу.
Не могу отделаться от ощущения, что свинство это - писать в дневнике только о себе. Но писать о других тоже как будто нехорошо - за спиной, лишив возможности оправдаться и оправдать, мол, говорите, что хотите, а я все равно так думаю.
Во мне очень много правил, установленных самой собой в каком-то глубоком детстве. Это непрактично и до добра не доведет, но они мне дороги и я не понимаю, во имя чего я должна с ними расстаться.
У него еще нет имени. Его вообще еще нет.
Невский для меня – банально особенный. Время идет, а я по-прежнему ищу все ответы за его горизонтом. Как будто на этот раз он все-таки закончится чем-то иным.
Все началось с Индии. В этом нет ничего важного.
Я не собиралась этого делать. Просто я снова забыла, что же я собиралась делать.
Я нашла свой июньский путь. Я прошла его обратно сквозь Выборг и Москву, нарезала пару кругов вокруг Горьковской. Я подобрала все, что на нем тогда растеряла. Теперь я спокойна. Но я ведь никогда не придавала значения ритуалам!.. Осталось лишь дойти до Петроградской или до Чкаловской, но мне подумалось, что с родителями ссориться рано. Да и не люблю я, когда свет в лицо…
Но мы еще вернемся туда, на ту улицу, где всегда утреннее солнце и дождь, где стекло, камень и все сияет. Может, мы даже залезем на крышу, как ты того хотела.
Все закончилось Лабораторией. В этом нет ничего необычного.
Я не стану жить одним днем, как ты того хочешь. Тебе легко об этом говорить. Ты – человек без прошлого. Тебя каждый перекраивал и сшивал, как хотел. Я даже различаю во швах руки мастеров. Ты предлагаешь, если не нравится, сделать лучше. Похоже, меня это унижает больше, чем тебя. Чем тебя вообще можно унизить? От постоянных подгонок под чужие нестандартные фигуры ты весь вспорот и на тебе не осталось живого места. Как долго ты уже неживой?
Телевизор, Дашка, телевизор!..
Ты опять собралась плакать? А смысл? Да ладно, кто же против…
P.S. Прорезывается знакомый мерзкий слог;) Нахваталась… НВ, нельзя так надолго уезжать! Все мои критики от меня отвернулись, куда же без Вас?
В такие моменты я ее ненавижу, хотя вроде бы считала себя неспособной на такие сильные чувства.
Я сижу и знаю, что надежда, как юродивая, счастливая и невинная, смотрит на меня со снисходительной улыбкой. И все, что я есть – весь мой опыт, смысл, выбор – летит к чертям. Весь пафос моего поражения, как и все остальное, она сводит к одному знаменателю. Я пытаюсь ее убить, но с каждым ударом она лишь отходит назад, но и когда она скрывается в тумане, я чувствую ее всепрощающий взгляд.
А если подходит счастье, или то, что должно им быть, появляется сомнение.
Эти двое сговорились не выпускать меня за рамки обыденности.
Что-то жизнь последнее время повадилась давать мне советы…
Стоит мне начать сетовать на неравномерное распределение между людьми, казалось бы, случайных ситуаций, как я тут же спотыкаюсь о нечто, что при ближайшем рассмотрении оказывается той самой ситуацией, но настолько жалкой, уродливой и забрызганной городской грязью, что остается только перешагнуть через нее аккуратно, дабы не запачкаться, и поскорее смыться, хихикая над самой собой и своими недавними мыслями.
Случайные прохожие зачастую формулируют те невольные ощущения, которые я хочу в себе подавить.
…Я выхожу из дома, с единственным желанием воскресить вчерашний день, а затем навсегда стереть его из мировой истории и своей памяти. Встречаю маму своей подруги:
- Ну, как концерт?
…Ах да, ведь все же началось с концерта… Не скажу, что особо невинно, но началось, как всегда.
И вот, когда с неосуществляемостью первой мечты я уже смиряюсь и начинаю притворно сомневаться, а было ли это вовсе, – приходит троллейбус. Тот самый – сомнений нет. Я его никогда не забуду. Вот и лоскутный узор объявлений, вот кондуктор-сообщница, вот тот самый поручень, за который я держалась, чтобы не упасть… Это все – чтобы я ни в чем не сомневалась. Чтобы ничего не забывала. Чтобы не надеялась договориться со своей совестью. Все было именно так.
Я далека от любой мистики, но ощущение, что кто-то пытается меня воспитывать. Жестко, но справедливо и из лучших побуждений. И у этого кого-то очень изящное чувство юмора.
Я не люблю тех, которых вижу насквозь, потому что хочется хорошо относится к людям.
Результат предсказуем.
Все-таки я выросла (выросла?) в очень комнатных условиях. Потомучто самое страшное для меня - я сама. А это и вовсе несерьезно.
Когда остатки моего времени подойдут к концу, то среди бесплодных сожалений о том, что не свершилось, единственным утешением мне станут мои дневники. Завернувшись в плед, я буду перечитывать их и задумчиво скажу: "Нельзя не признать, что с того момента, как я научилась писать, я сильно поумнела"...
Снова бродила по чужим дневникам. Снова ничего не нашла. Натыкаюсь на симпатичные мысли, но потом...
Видимо, чужим ничего не прощаю. Близким, знакомым - можно: все равно они уже рядом и с этим придется мириться. А вот чужие недостатки пускай остаются там, где были - от своих тошно.
Дневник - редкая возможность подумать над тем, что говоришь. Не пользуются - не надо.
P.S. Стоит мне зачитаться, как тут же натыкаюсь на Белую Гвардию, Мельницу и Джонни Деппа. С последним вообще что-то странное - преследует он меня...
Все мои фразы, в сущности, похожи одна на другую. И эта тоже.
Надо научиться говорить что-нибудь новое. Или молчать. Или делать.
Надо опровергнуть собственную теорию.
Но дело не в теории и не в том, что я говорю, а в том, что я от самой себя, какой бы то ни было, - очень устала. Я слишком часто была права. Теперь я хочу помолчать и послушать других людей. Только кто мне теперь станет что-либо говорить?
Имею дурацкую привычку строить гипотезы интуитивно, видеть закономерность в паре схожих случаев. А ценность достоверной, но банальной зависимости для меня не больше ценности случайного тезиса, если последний отличается новизной. Если писать в каждой записи объем выборки, то мне будет стыдно здесь появляться...
Вот почему наука - не для меня. Журналтстика, правда, тоже. Но в ней хотя бы все останется только на моей совести.
А совесть мне надо бы потренировать. Она, конечно, берет на себя всю ответственность, но от ворчания "Нельзя ли в следующий раз как-нибудь поаккуратнее?" не удерживается.
Меня уважают только плохо знающие меня люди.
А животные сразу понимают, чего я стою. И пользуются.
Я не умею объяснять людям, как они мне нужны. И тем более не могу сказать, что вполне без них обойдусь.
Так что люди предполагают и выбирают, как им быть пропорционально своей смелости и гордости, а также согласно своей расстановке приоритетов - быть рядом, но ненужным или находиться на расстоянии, зато в твердой уверенности, что никто никому не навязывает свое общество.
Мне от этого хуже и хуже несоизмеримо больше, чем в тот момент, когда мне нужно бы честно отвечать на вопросы.
За словами "я предоставляю окружающим свободу выбора" часто скрывается "я перекладываю ответственность на других, чтобы крепче спать". Я не люблю рисковать и поэтому всегда действую по второму шаблону.
Когда замечаешь свои первые ошибки - те самые, которые совершал, приговаривая "Так всем будет лучше", неожиданно понимаешь, что никогда уже не сможешь сказать, что нужно было сделать, а чего не следовало, а главное, что на самом-то деле никто на свете этого не знает и уже не поймет.
Значительная часть нашего опыта - всего лишь предположение, которое никогда не будет проверено.
Вероятно, ощущение "конца света" и "а деревья раньше были выше" должно бодрить, задевать за живое и стимулировать, но от слишком частого использования превратилось в ленивую монотонную грызню, на фоне которого монотонно звучит: "а если это никому не нужно, так зачем..."