У барда Юры водилась чудесная женщина. Она в палатке спала за просто так, не требовала поутру БМВ в подарок. И от ля-минора её не тошнило. Почти. Мы все Юре завидовали разноцветной завистью.

Но Юрино небо рухнуло, как штукатурка в борщ, внезапно и с обидными последствиями. Его жещина ушла к джаз-мену. На слёт гитаристов с большой буквы «Г» Юра приехал соло. Быстро-быстро напился и стал нервно петь про поезда, про закурить и разом всё перечеркнуть. Понятливые мущщины посуровели лицом, заныли солидарно-надрывное, про бетон мужской дружбы в противовес испаряемости женскоого рода.

На первом же ай-на-нэ, тряхнув воображаемым монисто, в круг вскочила чужая тётка в малиновом трико. Белая, огромная, сладкий сон иллинойского негра.
Бардов этим не проймёшь. Нас не занимают здроровущие пляшущие бабы. Мы вообще считаем абсурдом танцы на трезвую голову в одетом виде. Должно быть эта женщина приблудилась от ролевиков. У них там, судя по лицу и попе, она была предводитель гоблинов.

Игнорируя ритм, женщина сделала несколько опасных прыжков. Сосед справа опознал в них школу пьяного паровоза, такое секретное кун-фу. Сосед слева сказал, что видел похожую пантомиму у Марселя Марсо, она называлась «обрубок удава умирает» А бард Виталик, который в пьяном виде способен видеть будущее, сказал - нет, это цыганский танец «Ручеёк».
Когда женщина подбодрила зрителей криками «хоп! хоп!», стало ясно, щас она споткнётся на кого бог пошлёт и мы будем извлекать из-под завалов тушки бардов. Стоящие поодаль взялись прикидывать на сколько увеличится их порция шашлыка, если дама упадет удачно – сразу хотя бы на троих.

Но тётя сменила концепцию. Она придумала кокетливо сесть мужчине на колени. Не знаю, почему именно Юрины мослы выбрал её автоматический задовый прицел. Наверное, у некоторых женщин есть ТАМ специальный орган чувств для различения свежих холостяков в толпе.
Юра видел какая всеобъемлющая попа близится, понял что вместо ужина будет реанимация, но спастись уже не успевал. Женщина-тролль села.

И что-то хрустнуло. Два раза. Первым понятно, был стул. А потом, когда они упали, когда слились в единую большую фрикадельку был ещё второй «хрусь», пронзительно-печальный, похожий на веру в Любовь. Все ясно слышали этот скорбный звук.

Юру достали, отряхнули, вправили что вправилось, ненужное отломали, выбросили. Женщине сказали, что она блондинка в малиновом трико, она обиделась, ушла.
Юра молчал весь вечер, а к утру написал сразу тридцать матерных частушек.
Я вам не могу их тут спеть, вы сразу разбежитесь.
Прослушайте лучше самую прекрасную пеню про Нищасную любовь.