Когда отец улыбается сыну, а сын отвечает ему улыбкой, оба получают удовольствие, удовольствие дает радость, радость - любовь, а из любви получается божественный треугольник Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой.
Поэт говорит, что самым сильным потрясением детства были голуби. Он однажды вышел из дома и увидел голубей, у них были крылья, но они ходили по земле. Так и поэт - он ходит по земле, но у него есть крылья, он головой может коснуться облаков.
Меня утешило деревянное окно серого цвета, покрытое еле заметными остатками белой краски, которая осыпалась. За стеклом – маленький горшок с цветами, за спиной которого заштопанные кружева занавески. Это как цветной подарок тем, кто проходит мимо по улице, от людей, живущих в доме, которые ценят нежность в жизни и одаривают ею других.
…Единственное, чем ты обладаешь навсегда – это те вещи, которые были у тебя в детстве. Мы уже побывали в раю. И часто, во всяком случае, я, возвращаюсь в него, когда вхожу в лабиринты памяти, где живет мое детство…
Теперь я более не верю ни в интригу романа, ни в грандиозность музыкального концерта. Ни даже в блеск и великолепие таких городов как Венеция. Мне нужны бедные, простые слова у горящего огня или же тайное присутствие природы. Подозревая, что искусство всегда было и остается пьянящим наркотиком, чем-то, что уводит тебя от собственной жизни к чужим берегам, в путешествие, которое не станет твоим.
Я должен вновь отыскать тропинки, которыми идут люди не искушенные знанием, где загораются иногда последние вспышки крестьянских поверий, истории обманных миражей, не предполагающих абсолютной правды…
…Вышел во двор и зачерпнул ладонями воду, которая держала на поверхности цветы и траву в тазике. Смочил себе лицо и глаза. Мне нравится твердо верить в то, во что не верю. Слишком трезвые мысли нашей цивилизации приносят вред, отрицая все. Часто смысл и красота жизни таятся в ошибке.
Я вытер лицо, смотря на солнце, которое поднималось над склоном горы Карпенья.
Конечно. Ты наверное представляешь себя на месте чеснока. И думаешь. В каких жутких условиях находится чеснок. Я бы - и 5 минут не выдержала под сугробом, а он - целую зиму... А ты представь по-другому.
Попробуй представить что ты чеснок пожалела и разложила на новый год для чеснока кушетку, включила для него телевизор, налила ему апельсинового сока дала чесноку любимую книжку, приготовила спагетти... И что? Ты считаешь он вырастет? Возможно наиболее живучие зубчики пустят ростки, но для них именно это будут жуткие условия как для тебя под сугробом.
Спасая Москву от наполеоновского нашествия, генерал приказал солдатам поджигать птиц, чтобы те разносили огонь по всему городу. Теперь, когда генерал доживает свои дни в Петербурге, сюрреалистические горящие птицы не только возвращаются к нему во снах - его преследуют и сами пернатые, и даже в солнечную погоду ему приходится ходить по улице с зонтиком. Птицы таким образом протестуют против людского обыкновения держать их собратьев в неволе. Спасение приходит через пса-найденыша, которого генерал нарек Бонапартом, он, призвав четвероногих единомышленников, устраивает на льду Невы собачью забастовку с требованием освободить всех птиц из клеток. Хозяева животных в ужасе - вот-вот вскроется река, и их любимцы погибнут! Тогда сам царь издает указ об освобождении птиц, и старый генерал наконец обретает покой.
…На сцене сидел очень пожилой джентльмен, практически старик. Однако, его неутолимое любопытство по отношению к жизни, эмоциональная, непосредственная реакция на происходящее выдавали в нем ту изумительную, непреходящую детскость, которая и позволяет гениям создавать вечное…
Автомобильные пробки наказывали себя нервными фарами, и свет фонарей растворялся в мире умирающих рекламных светлячков, и их красноватость вычеркивала слова. Волочу ноги по скользкой грязи, образующей необъятный ковер, который растет, поднимается, вбирая в себя мутные проблески фонарей, пока не становится небом. Редкие прохожие так увязли, закутали все части тела, что напоминают собой бесформенные узлы, которые двигаются как по наказанию, мне холодно, и я иду в этом деструктивном тумане, и все больше и больше становлюсь неким персонажем, и мне так легко чувствовать себя бедным Акакием Акакиевичем, чиновником Гоголя, утратившим шинель. Я ощущал себя персонажем, о котором читают.
Однажды один человек встретил на итальянской улице папу Римского. И почему-то не на шутку испугался… А папа посмотрел на него по-доброму, поднял руку и вдруг — перекрестил, «словно разрезал арбуз»…