А знаете, в чем еще проявляется читательская натура – ну та самая, которая не писательская («Летум, вы не хотели бы писать за деньги? – Да я и бесплатно, хи-хи, не умею»)? Вот уже битый час слушаю Шаова и под наизусть знакомые строки руки рвутся ваять! Кабы мог – стихи, когда не могу – прозу. Но слова в наушниках толпятся, напирают, и сколько ни открывай рот, ни бросайся на клавиатуру – не выйти им, кроме как в крике, в судорожном каком-то флуде. Восторг, шестое чувство, для которого нет органа.
А вот настоящий писатель вдохновляется не так. Он смотрит за окно, видит синицу – и вовсе не вспоминает «Птичка какала на ветке», даже ни разу не начинает ваять про живую природу, нет, он тыц-тыц и сочиняет роман «Prometro». Поэтому и не до конца я верю в историю о Льве Толстом, который, почесав в бороде, вдохновился фразой «Гости съезжались на дачу» и, судорожной рукой схватившись за перо, отчеканил «Все смешалось в доме Облонских».
То есть я о чем: это только нутряные читатели вдохновляются чужими словами. Это только они, неловкие, влюбленные в чужие слова за неимением своих, бедные мертвые писатели. А вот писатели живые – те, ну в точности по сэру Максу, рады сами себе, полны собой, своим синтаксисом, стилем, воображением. Эх я, недовылепленный из вполне, впрочем, высокосортной глины, Цехерит…

И отдельным изящным жестом со стороны Лиры выглядит вопрос «Не о чем написать?» и предложение «Вот популярные темы: Технические проблемы Liveinternet». «Два» за идею, «пять» за самокритику.

О чем бы ни написать, лишь бы написать. После целого дня чтения фигни (Орден Внутренних Рецензентов на страже вашего рассудка!) радуешься уже самим выскакивающим из-под пальца буквам: они твои, они родные и верные, не то, что те, брехливые, лукавые, жадные…
Но ведь не о чем написать – пусть даже и происходят всякие события, но никак не тянут они ни на войны, ни на революции. Множатся сплетни и дрязги. Вот, например, «закончился для Летума конкурс Учитель года. По его результатам участнику за непрохождение во второй тур был вручен альбом акварелей о Москве, выпущенный издательством «Московские учебники».
Как говорится, скромненько и со вкусом. Альбом, конечно, был оставлен в бном заведении, впихнут первому же попавшемуся на дороге ученику – владей! – но осадок остался. Я, видите ли, не люблю акварели. Почему-то и как класс. Живопись – она должна быть такой, уухх! Густой, непрозрачной, насыщенной. Если зелень – так чтоб зеленая, если красный – так чтоб кровь с картины капала, если черный – так чтоб проверить за окном, что это так быстро ночь наступила. А акварель ваша – тьфу! Ни кожи, ни рожи, кривенький карандашный контур и какие-то потеки-подтеки, «вытри меня!»
Ах да, еще Летуму вручили грамоту… Вот куплю я бланк и размашисто, с закорючками и вензелями, напишу… Хотя, впрочем, висит уже где-то в жж про «покорение мира». А повторяться – это моветон, оправдываемый только склерозом.
И вот еще замечено – не тянет в последнее время на философию. Чуть было тут на днях не изваял каких трагичных мыслей про бытие «Радость Канта», да удержался, а потом и вовсе удалил. Как помню, начиналось все фразой «В жизни нужна цель». Ну, или, во всяком случае, смысл был примерно таким. А все отчего чуть не наваял-то – ссориться меньше надо, ругаться. И наконец задавить в себе до конца такого, мелкого, который все на постамент лезет поорать – за шкирку сдергивать, если что – а то ты обижаешься, не понимая, что это – пережиток и недобиток ста лет одиночества во мне подпрыгивает и петушится. В Сибирь его! В острог Илимский! В Петропавловку!
И вот еще выборы грядут, день, хи-хи народного гнева и единства. Какой-никакой – а праздник, зарубка на календаре. Грядут выборы, а за ними и Новый год уж не за горами, ожиданием которого и живем – елка, мандарины, туда-сюда… Салаты из Рамстора – сельдь с орехами, а как же! – непременные Ессентуки, стоящие рядом со мной – о, гордецы! – какие-нибудь пирожки (с начинкой, гы-гы), наливочки, настоечки, вода живая, вода мертвая, пупки кощеевы – в общем, вы поняли.
И все-таки. Несмотря на все и не взирая ни на что. Как хочется в Башню – пусть она обзавелась пристройками, пусть раздвинулись стены, потеснилась кладка – и из маленького кабинета с вогнутым потолком протянулся ход в спальню, пусть окна цветут орхидеями, но грифоны парят над окрестностями, химеры замерли над водостоками, а система ПВО в полной боеготовности. «Никогда не читайте перед обедом советских газет…»

Пришло письмо от Озона под заголовком "Просим Вас потратить бонусы в OZON.ru до 31.12.2007".
Внутри: "Сообщаем Вам, что в OZON.ru на Вашем счете накоплена сумма в размере 1 рубль 00 копеек".

В жизни всегда есть место празднику.

Это цитата сообщения Крыластая Оригинальное сообщение

Сказка про кражу Принцесс.

Необыкновенно, совершенно немыслимо
Сбывались сказки у меня на глазах.
Вон Принцесса, найденная своим Рыцарем,
Утопает в счастливых слезах.

Дракон повержен, снятая шкура
Поблёскивает, свёрнутая в рулон.
Рыцаря жадно целует Принцесса...
Принцесса любит, Рыцарь - влюблён.

Я наблюдаю: даже без зависти,
Моё-то счастье с чешуёй из стали!
Но родной мой, любимый, не кради Принцесс!
Я не хочу, чтоб тебя убивали.

Вот не удержусь и выложу собственную Внутреннюю Рецензию на дивную книжку. Сцылко прилагается. Фтыкайте, возлюбленные мои, грех такое (да не мое, а а книжку такую) не воткнуть... А то и сразу читатйе - ведь вы же верите мне на слово? А то посмотрите пересказ сюжета, и хоть немного романтики - а пропадет.

http://www.proza.ru/author.html?zemnata777 (Хроники Шеридана)
фтыкать

Настроение сейчас - навеяло...

Почему-то (ну ведь мы-то знаем…) захотелось написать о поросенке с кашею. Таком, знаете, классическом, ухмыляющемся, с пятачком, на фарфоровом блюде, которого даже и не знаешь, как есть, вилкой ли, ножом, а то и вовсе не есть, а любоваться и радоваться. Ведь прелесть поросенка не в свинине и даже не в каше, а именно вот в этом почти волшебном словосочетании – «поросенок с кашею», за которым из тумана сразу выплывает и бабушкина скатерть, которую по праздникам достают из сундука, и стоящий рядом с сундуком буфет, полки которого ломятся от наливок, одни названия которых уже поэма – ах, почему я не Гоголь! – потому что не видел, не открывал скрипящих дверец этого стража семейных традиций. И вот уже где-то рядом кухарка, добрая, располневшая за столько лет на кухне, вот уже и кладовая, и погреб, куда обязательно надо спуститься, если пришли гости; вот уже и сам помещик средней руки, в халате и с чубуком, зычно хохочет в дверях (только никаких, никаких антоновских яблок!)… И обязательное парадное серебро с вензелями рода, и все эти закуски и разносолы со многим множеством приправ и специальных, самих по себе вкусных уже названий – соус бешамель – это вам не колбаса «Любительская»!
В провинцию, друг мой, в провинцию!

А еще горы не сворачивают, пиная камешки у подножия. Горы вообще не сворачивают, их либо покоряют альпинисты, играя в царя горы, либо ждут, когда эти горы рассыплются в прах от дилеммы – идти к Магомету не получается, а не идти нельзя. А мы вот камушки пинаем.
Это я про учителя года. «Зачем вы хотите участвовать в нашем конкурсе?» – И правда, зачем? Первый презрительный смешок был услышан в ответ на написанное «для жизненного динамизму». – Ну, -у – это партитивный падеж. Однако падеж не помог, и динамизму не случилось, а случилась вполне своеобычная сцена «И истину ослам с улыбкой говорил». И улыбка, и истина были вымучены. Потому как после «конкурсного урока» про «Гранатовый браслет» выясняется, что говорить надо было не про модернизм и прочие прелести – это вы на филфак идите! – а про любовь…
«Здравствуйте, ребята. Сегодня я хочу поговорить с вами о любви. О великой любви, которую воспел великий русский писатель Александр Куприн. Давайте вместе вслушаемся в его замечательную повесть…» И мне, конечно, возразят, что это утрировка, или, не зная таких умных слов, демагогия (да, члены высокой комиссии спутали парафраз и аллюзию, символ и деталь – но на то они и члены, на то и тянет меня сегодня на Батюшкова…). «Можете ли вы любить, как Желтков? – Нет, вы не можете!» И это было, и это слышал я у образцовых учителей.
Еще одно важное замечание: все мнения, высказанные на уроке, необычны. «Они что, субъективны?!» – А хоть бы и так. Не неверны, нет, необычны – вот это я понимаю, подход, вот эта старая закалка, классики марксизма-ленинизма ухают и хлопают. А если обсудить – так «Дума не место для дискуссий».
И ни разу на уроке нельзя опуститься до человеческого языка – это несовместимо с моральным обликом. «Молодежный сленг!..» Пусть представление о нем – «колеса» и «ширяться», высказанное с совсем не затаенной ненавистью в голосе, по-декабристски далеко от народа, но высокая комиссия даже не хочет услышать, что такое тот самый сленг, она знает только язык словаря Ожегова – не Ушакова.
Ламинированная швабра блондинистым голосом: «Ваше педагогическое кредо?» А я педагогический атеист. Но ведь и этого не поймут.
Так я ведь вовсе и не хотел никакие горы сворачивать, я по жизненному динамизму скучал…
– Лопай, что дают.

И идешь ты весь такой обрадованный замечательным конкурсом, и сквозь тонкую кожу мира опять проступают абсурдные кости – вон сумасшедшая в булочной с лицом-шаржем, вон пенсионерка, пьющая на улице фанту из горлА, – и дома бордельер, и деться от абсурда уже совсем некуда, накатывает Сартр во всей тошноте своей, а ты редактируешь за морями в редакции, и Пушкинские горы за горами, за лесами город Т.
Один Салтыков-Щедрин в папке – надежный якорь, чугунная гиря сарказма. Ах, и я, и я хочу в свое Монрепо!
[448x336]

Ну вот, дневник мы закрыли. Как там говорил профессор Жаринов, назидательно и гулко стуча пальцем по столу? – «От ликующих (бам!), праздно болтающих (бам!), обагряющих руки в крови! (ба-ба-ба-бам…)» На самом деле, конечно же, вовсе не от них, а просто от назойливых и глупых, не по-нашему умных, которые еще тогда, давно, не дотянулись на йух журавлиным клином. А в общем, это такая новая стадия внутреннего развития. Бабочка окукливается. Зачем? – Ну как же, чтобы превратиться в птичку, птичку-колибри, а вы разве не знали? Дым в дом, дом в даму, дама в маму, колибри в кольраби, кольраби в коллаборанта, лаборанта, кандидата, но это уже не наша колибри. Наша колибри все еще никак не решит, перестать ли ей быть бабочкой, у которой такие, ах, такие сны!..
Но я опять увлекся словами, поигрушками в звуки, просто-таки тру Андрей Белый (перечитывал пародии Измайлова на символистов – прелесть!). Почему все-таки закрыл – да ведь может и открою. Просто надоели _несочувственные_ взгляды. Ты про Фому, а тебе про Ерему, ты про осетрину с хреном, тебе про революцию. Я и так знаю, что одинаково криво мало кто думает – ну так хоть примерно бы совпадали, в какой-нибудь там плоскости эклиптики – не, ни разу. Вот и решил я себя не мучить и других не смущать (ах, малых сих!).
К тому же сам смысл дневника изменился. Раньше он был мне и друг, и товарищ, и резонатор. А теперь – все то же, но как-то отдалился. Будто в другой город уехал, а звонить я по другим городам стремаюсь. Так, по праздникам да по почте и напомнишь о себе. То ли времени нету (да как же!), то ли сил… И где та всеобнимающая любовь к кришнаиту? Стучались на днях в дверку с Ветхим заветом – не открыл, пробурчал сурово «Не интересуюсь» и играться ушел.
«Вы, сударь, бука!» – БУУУ!!!

Вырвавшись из суетной и судорожной круговерти, идешь по подземному переходу и вдруг слышишь музыку: инвалид играет на аккордеоне. Рядом, конечно, лежит собака, правда, спит, а не подвывает. И вот кажется, будто – ауфидерзеен, майне кляйне, ауфидерзеен! – сейчас обогнешь наконец стену. Но нет, выходишь наверх, черные (а как же!) кожистые крылья мелко дрожат, недоуменно топорщатся посреди осеннего воздуха, полупрозрачного, густого, в который вплавлен Рижский вокзал. Подъезжает троллейбус – мушка шевелит лапкой в янтаре, древнем, каменном, выцветшем в мутноватую белизну, – и ощущение проходит. Опять не получилось.

Может быть, и про Арсения нашего Дежурова заодно рассказать? Благо что-то он сегодня приснился – а к снам надо прислушиваться, их лично дедушка Фрейд в гипоталамусе сочиняет – никаких вам Оле-Лукойе, все сам, все сам.
Арсений Дежуров – замечательный человек. Умница, эрудит, артист каких поискать, но есть в нем одно «но» (впрочем, почему только в нем?), которое немножко портит этот фаюмский портрет.
И вот, как всегда, когда начинаешь задумываться, как бы лучше написать, понимаешь, что проблема не у физики с энергетикой, а все-таки у тебя. «Но» не у Арсения Дежурова, «но» у Цехерита, а Арсений Дежуров – зеркало, на которое абсолютно неча пенять. Ведь вот на что я хотел пожаловаться: будучи замечательным рассказчиком, Арсений Дежуров никакой слушатель. Главное не то, что скажут ему, а то, что он ответит, в каком ракурсе обворожительно улыбнется. Отсюда и холод, который чувствуешь рядом с ним, если только не сидишь на излюбленном пятом ряду, и неловкость, когда надо подойти, потому что ностальгия и все такое, а вместе с нею и вечный вопрос: что я Гекубе? Вот она, претензия к Арсению Дежурову, однако же кого отражает это зеркало – угадай-ка с трех раз, смотрящийся в него Цехерит! Может быть, ты умеешь говорить с посторонними людьми? Может быть, ты не отводишь глаза и не изображаешь холодильник (гарантия три года!), когда они так рады тебе, приходят с приветом и словом «здравствуй»? А уж о том, что ты их, этих посторонних, и вовсе не помнишь, я даже и промолчу. Нету у тебя специального навыка «легкость», недоступен этот навык классу некромантов, будь они хоть и на спокое.
А потом еще: посторонние-то бывают разные. Одни как палочки – по барабану, а другие наоборот, умел бы – змеей бы в их жизнь ввился, что там змеей – змеем! Но не умеешь и при встрече тушуешься вдвойне. Так чего же ты хочешь от Арсения Дежурова, коли сам такой, так же (ладно, пусть хуже) блистаешь в свете ламп у школьной доски, а перемены проводишь скукожившимся бутоном на стуле, потому что не знаешь, куда пойти, с кем поговорить и что сказать?
Другое дело, что у Арсения Дежурова, к которому ты, умей змеем виться, обязательно бы ввился в знакомцы, есть свой ближний круг избранных – о, как завидовал ты им всегда, красивым и остроумным, любимцам дам, роскошным кавалерам, и роскошным дамам, боевым подругам! Завидовал, подозревая, конечно, что лоск – как воск, того гляди начнет некрасиво стекать, но завидовать-то это не мешало.
Ну да ничего, превозмог. У меня есть собственная компания, Арсений Дежуров шутит те же шутки, что и Цехерит, стремительно приближающийся к нему по блеску… А смотреть на великолепного все равно что-то слепит. Привычка.

А чтой-то я опять давно не писал? Ну и напишу, раз такое дело.
Потому что обидно – бывает все на свете хорошо, просто здорово, хочется поделиться, выговорить свою радость кому-нибудь – а кого-нибудь-то под рукой и нет. Стыдно вам должно быть, товарищи кто-нибудь! Причем я даже не знаю, что важнее – плакать в жилетку, когда плохо, или смеяться, скажем, в галстук, когда хорошо. Потому как слезы они и сами по себе вытекут, никаких сорока дней с ночами не потребуется, все высохнет и будет затерто батистовым с инициалами платочком. А вот радость – не вытечет, уйдет внутрь, там перебродит и на свет обратно появится уже желчью с горечью, которые так впитываются в слова и взгляды, что не вытравишь ни чем.
Так что там у тебя за радость-то? – Да все просто, пустяки фактически. Вот из издательства позвонили, сказали, что я крутой рецензент (ах, Оля, Оля, я ведь так и не стал учиться на критика), давай, говорят, мол, дальше сотрудничать, ты нам суровую правду в глаза, а мы тебе скромное материальное воспомоществование. А и правда, а и давайте, тут ведь не в нем дело, а в процессе, потому как чувствуешь, что работаешь (муки совести затыкаются), получаешь от этого удовольствие (школка может откусить), ну и вообще – престиж! Не «я озперанд», так «я рицынзенд», что звучит вполне себе пафосно. «Добро пожаловать в тайный орден Внутренних Рецензентов!»
А еще вот завтра выйдет аддон к Невервинтеру, по какому поводу можно уже заранее делать новый тэг: «Я и аддон к Невервинтеру прохожу нейтралом».
А еще ремонт вступает в новую стадию – он наконец начинается. А еще – да мало ли еще, чтобы почувствовать себя тру? Ах да, еще речуге-талисману – быть, я таки выступлю на «Учителе года», хотя, скорей всего, и безуспешно – никогда Летум не был педагогом – не умел любить детей. Даже педофилом Летум и то не был, не сложилось. Ведь смутил уже первый вопрос в специальной пчхихологической анкете – «Что для вас успешный ученик?» Ну я и написал, что плохо это, когда «успешный», что есть разница между счастливый вообще и счастливый непременно для себя – в общем, много чего я неправильного написал, потому как по уставу Тайного ордена Внутренних Рецензентов правду надо говорить в лицо, а в таких случаях и вовсе плевать в хари.
А теперь о погоде. Включили калориферы и теперь в комнатах снова комнатная температура. Это не может не радовать.

Смотреть это видео

Йа не люблю.

Отсутствие тебя отрицательно сказывается на самоощущении. То есть просто хреново. Опять начинаются извечные мысли про свою бесполезность – а как им не начаться, когда из компьютера пялится чОрными очками мальчик Нео, избранный до невозможности, мама античным театром (первое полухорие – парки, второе – эринии) распевается о моей лени, о том, как нет у меня ни разу амбиций и много чего еще у меня нет жизненно важного – и начинаешь соглашаться: да, нет… Да, да, нет, да, Избранного – в президенты, План Путина – победа Матрицы, а вовсе даже и не каннабис, зря что ли ВВП фоткался в тех самых элрондовских очочках… Потом еще посмотришь программу Вести (никогда не смотрите перед ужином российское телевидение! – никакого не смотрите) – стошнит от людишек. И даже не от конкретных людишек стошнит вроде там плюшевого медведова или выхухоли той же небритой, нет, от всей череды разных лиц стошнит, которые все такие ответственные и озабоченные. Вот случился пожар в институте – да, страшно, да, плохо. А ответственное лицо, одно из скучной карусели, отчитывается скучным голосом, пытаясь (не верю!) изображать взволнованность, о забитых пожарных выходах и съеденных мышами планах эвакуации. И понимаешь ты, что ничего не изменится, что, повесь даже над каждым столом в этом богонеспасенном заведении по плану, ничего бы не изменилось, потому как против случая нет приема, окромя пожарного лома. Но отвественное лицо продолжает пыхтеть в камеру, его сменяет второе, третье, и все они тужатся, шевелят губами, и, если выключить звук, ничего не изменится.
И за окном уже ночь, хоть только девять часов, и осень, и пепел этих кораблей, которые, как всем известно, ежегодно жгут в небе, вьется на землю, гарью оседает на деревянных и пластиковых окнах, и книжка «Паутина» оказывается хренью, и завтра опять не будет тебя.
А в общем-то все замечательно – на самом деле замечательно, тру, и просто под вечер я разнылся, без повода жалеючи себя и любуясь собственными словами.

Вообще, конечно, вышло жуть как оригинально. Сказать, что ухожу, мол, из аспрнтрки, и исчезнуть. Типа мареонедка решила оборвать нити и бесславно погибла, распластавшись на посыпанных опилками подмостках. Таки я вам скажу – не дождетесь! Все совсем наоборот и ни разу не так: кукловод сам портняжными (большими, внушающими такими) ножницами, чик да чик, обрезал все нити и отправился покорять льды Снегарктиды. Он об этом всегда мечтал, а теперь вот даже и тельняшку настоящую купил. Значит – готов.
Что-то какую-то хрень несу, но это с отвычки. Раньше ведь в кастрюле жизни супа было на самом донышке, болтался кусок вчерашнего мяса да художественно нарезанная морковка плавала (помните «тибетскую подводную лодку»?) – вот и приходилось все остальное, до самой крышки, пока не снесет, специями по вкусу заполнять. И солью, и перчиком, и таинственным бергамотом, и гвоздичкой, пряной до невозможности. А теперь отличный вкусный борщ – как в Пскове, только лучше, – налит до краев, и специй вроде там жж вовсе не требуется. Табличка «сублимировать сюда» сдана в архив гипоталамуса, а там уже, подозреваю, и списана-продана ушлым завхозом aka Фрейд.
Ведь сколько про те же самые две недели прошедшие можно было бы рассказать: и про то, как харизматичного нашего Арсения Дежурова встретил, и про то, как ехал вчера в угаре по улицам темной стороны Ехо, и про «Мочи козлов!», которое меня пронзило в самую хулиганскую архистратигическую суть – но будут это слова пустые, потому что у Ивана Сергеевича Тургенева не было Полины Виардо, а у Лермонтова вообще никого не было, что уж там о Гоголе-то говорить. И они исходили слезами и кровью на бумаге, а вот хороших стихов про любовь совсем мало, их почти просто совсем нет – без истерик, без надрыва и революции духа под соусом бешамель.
Хотя я очень постараюсь собраться с силами, вспомнить, сколько на меня возлагалось надежд, сколько со мною связывалось мечт – и написать таки и про картину маслом семь метров на пятнадцать «Арсений Дежуров в жюри», и про дихлофос и способы его применения как химического оружия, и даже – ну да это уж совсем под замок – про старинные аллеи дворянских гнезд.
Но сейчас – нет, сейчас не получится, сейчас не могу никак. Я счастлив.

Даже и не знаю, как начать – так оно все перемешалось и сплелось в клубок. Вчера я решил уйти из аспрнтрки. Исправить ошибку, которую совершил два года тому назад. Казалось бы – решил и решил, что тут такого, зачем нервно заламывать руки и сжимать тонкие пальцы? – Иногда (сейчас, например) так и кажется, что, мол, вовсе ничего, только пережить как-нибудь неловкую в духе Ельцина сцену «я ухожу», уважаемый научный руководитель и почтенный завсектором. Пережить – и все будет хорошо. Неслышен, невесом, слетит с потолка дамоклов меч и угнездится в ладони – да, одни рубятся текстолитом, другие какой-нибудь катаной, а я вот – дамокловым мечом. Кто на новенького?
Но так замечательно все было бы, если бы не. Не, конечно, много. И, во-первых, замечательные и добрые окружающие. Одни удивленно морщат бровь – как, ну ты же типа умный – как же ж так? Другие сочувственно вздыхают – ничего вернешься еще, в душе-то, чай, филолог, не хватит тебе маленького бесплатного счастья. Но бог бы с ними, кришна и аллах, когда б не мама, все надежды которой порушены, смысл жизни разбит, и полный крах мечт трещит откуда-то сверху звуком раздалбываемого на дрова контрабаса. Хотя я ведь никогда не просил что-то там на меня возлагать…
Казалось бы, ну чем так плохо в аспрнтре? – Дотерпеть год, испытать пять минут позора и и выйти кандидатом наук с двадцатипроцентной прибавкой к зарплате. Хорошо? – Отлично! А мне вот невыносимо, до скрежета зубовного. Ведь все же знают, как я боюсь городского телефона? – Это я научного руководителя по нему боюсь. Как даже в самые свободные летние дни червяком в яблоке грызет в голове мысль: надо писать про дядю с лисьим прищуром, надо высасывать из пальца и снабжать ссылками, а потом с бесконечно покорно-умным видом исправлять, дополнять и компоновать. «Ты лентяй!» («Ты пустышка!») – Хорошо, пусть я буду лентяем, мои любимые трудоголики, как дурак мыло, пережевывающие бесконечные дни на скучных работах, – но я не хочу так. Я не хочу лицемерить (никогда Воробьянинов..!), лебезить, трусить и сторониться – не хочу. И пусть это будет лень, которая испортит всю мою дальнейшую вечную жизнь (как же без звания-то!), пусть – все равно. «У тебя нет амбиций!» («Ты не мужчина!») – Нет. Мои амбиции – они за пределами карьерной лестницы, на вершине которой Шалтай-Болтай заправляет Газатомэлектролеспромом. Такая уж репка уродилась – не хочет расти на радость бабке и дедке. Она для себя хочет. Вверх. Наша репка совершенно бесполезна.
А то, что бегу от трудностей – ну да, бегу. А что я забыл в соседней комнате, в которую так хорошо пробиваться лбом? Вот английский надо учить – тебе трудно, ты и не хочешь. Да, мне трудно, это мой персональный камень преткновения – а уж каково заискивающе мычать «Зе риз, зе ра» перед преклонных лет экзаменатором на трижды проклятом Университете – так этого и представить-то нельзя. Мне трудно, мне противно – так ведь я-то и ухожу. А уж как это – сидеть аутистом (светлой памяти профессор Шапир, решпект!) на этих говорильнях данаид, где слова падают в бездонные головы – так это и вовсе сказка. Из тех, что на ночь рассказывают. Про Черную руку.
Ну, в общем, убедителен я всегда умел быть – вот и сейчас разгладил пошедший волнами омут души – и хорошо. И правильно. Так что поздравления принимаются.

ЗЫ. А еще благодарность надо сказать, большое спасибо. Есть такой замечательный блог – URA2008. И если бы не его ведущий, который все мне объяснил, лучше Фрейда избавил от фобии – вот как выскочат злые военкомы, как заставят отдать Родине и долг, и честь, и еще что-нибудь ценное… Оказалось – не выскочат. И аспрнтрка больше не есть необходимое условие моего пацифизма. Так что еще раз спасибо, и будем считать это маленькой благодарной рекламой.

Господи, а ведь почти уже две недели прошло с последней записи! И причина молчанию не обычное «отсутствие вдохновения», а простое «нет времени». Это у эльфа-то шимурэдского – и нет! Жизнь совсем меняется, безо всяких скрипучих колес Дхармы. Надоели они, колеса, надоела вся эта метафизика с мерлихлюндией, опрощаюсь я, патриции, и жму мозолистую руку Льву Николаичу – так вот в чем сила, граф…
Железобетонная картина мира крошится по краям. Для этого одним нужно сливаться с народом, другим отправляться в Непал искать снежных людей, а на самом деле все проще, легче. Это ведь так банально, так известно, только пока не испытаешь – не поверишь. Любовь, ага, «маленькое бесплатное счастье», и вот уже вроде все неизменно – и все изменилось. Какая-нибудь школка та же – а не та, часы в сутках те же – двадцать четыре – а всё другие. Но главное, может быть, даже не в этом, в конце концов – мало ли как я чувствую, говорят, если выпить настоящего матэ, так душа в рай понесется – дело в другом, да.
Старой «сказкой для себя» была совсем нелогичная мысль, что если однажды мимо балкона пролетит летающая тарелка, то пора будет отправляться ловить в Останкинском пруду золотую рыбку. Потому что если картина мира – та самая, железобетонная, перекосится с одного угла, то и прочие три не выдержат. Только вот – в духе Блока, «страшно, мол, изменишь облик ты» – я чуть не пропустил летающую тарелку. Ведь вовсе нигде не сказано, что перекос рамы картины мира начнется именно так. А если проще, а если удивительное – рядом, а если вывеска «Преставительство» на самом деле и не теряла никогда буквы «д», если двоемирие своими тонкими пальцами ерошит волосы на макушке, и не отличишь его от ветра, когда не музыкант? Если так – а ведь так – то мне просто и наконец повезло, ссылка в Березове заканчивается, пора убирать Библию в рюкзак и собираться в дорогу. В ту самую дорогу, в конце которой русалочьи озера с колдовским над ними туманом.
И это не метафоры, обычные для метафоричного Цехерита, это тот максимум правды, на который я отваживаюсь, чтобы не спугнуть неведомое нечто, робкой птичкой присевшее рядом со мной. Я очень вонт ту белив.

Я все удивлялся, читая «Камо грядеши»: что же такой умный, такой брезгливый, такой изящный Петроний возится со всей этой нероновской камарильей, что же не пошлет ее по известному уже в те давние времена адресу и не уедет писать «Письма с Понта», знаете там – «Я сижу в своем саду, горит светильник…» И, как это теперь всегда бывает, до меня дошло – не сразу, о великий государь. Для того, чтобы дошло, нужно было самому _вступить_. Зато понял.
Маленькое лирическое отступление. В школке у меня сегодня скандал случился. Должен был знатный педагог Летум в трех классах сеять, а тут ему взяли и объявили – не по чину, мол, Мальчик, берешь. Один-то класс непростой, один-то класс золотой… Объявили с улыбкой на устах, с реверансами да доводами – ну да они дела не меняют. И вот теперь на школку смотреть я, пожалуй, не смогу. Особенно на тех, кто объявлял да по плечу похлопывал. Брезгливость у меня такая специфическая. И ведь все-то было известно, все крошечны коровки на миллиметры измерены уж давно – но лениво было как-то трепыхаться, под стеклом они вполне ничего смотрелись. А тут вылезли, жвалами задвигали, крылышками застрекотали, а я ох как не люблю крыльев насекомских, они всегда так резко движутся, так опасно воздух режут…
Вот, значит, и Петроний также – развлекался Гай наш Арбитр, от лени своей ни на какой Понт не уезжал. А как Агенобарб-букашка застрекотал – так и вены себе вскрыл. От великолепного презренья. Ну а я вен не вскрою – на всех их не напасешься, но руку-то с венами перестану подавать нашим маленьким Агенобарбосикам, это точно. И, как и в случае Петрония, как и всегда и везде, это их ни в коей мере, нерончиков наших, не заденет и не всколыхнет. Ну и бог с ним.

Перечитал Анахрон.