Скажем нет кисточкам и фотошопу.
[589x572]

Ярость улеглась, янтарно светятся концентраторы в суставах, зубы отблескивают медово-желтым: спокойные, плавные тона, вялые интонации, широкие вольные кофты. Внутренняя жизнь больше не прорывается наружу, Бронемальчик-На-Паровом-Ходу за время покоя, простоя навесил броню даже на лобовую фару. Тем верней в нужный час заслонка упадет, и ночные рельсы ослепит сияние. Тогда вырвется из недр пар, дико взвизгнут колеса и к чертям отлетит стоп-кран.

Пока же время зимних квартир, дальних перегонов и запасных путей.

Потом огонь.

Когда нет дела – это полбеды, но вот если кончилась книжка… Всех родственников и знакомых я уже утомил вопросом «А что бы мне почитать?» Как ни странно, но ни одного толкового совета (даже самые классические любовные романы не про меня, Анют) не было: одни отмахивались, говоря «да ты все читал уже», а другие скучающе тянули «ну я даже не знаааю»… Третьих, как ни странно, не нашлось. Складывается странное впечатление, будто из всей бурной филологической компании книжками до сих пор интересуюсь я один. Ну ладно, пусть *** говорит, что устала от литературы, и читает дешевую эзотерику. Пусть ***, и раньше с увлечением заглядывавший в конец словаря (да, о тебе речь, о тебе), теперь не может назвать чего-нибудь съедобного и приятного, кроме мемуаров стареющих див. Но уж от *** и *** я ожидал чего-то большего. А вместо этого – увы, они логично напомнили мне о двух вещах: я всегда рекомендовал книги сам, и мои вкусы все же несколько специфичны. Не Кастанеда, не известные каждой книжкой Стругацкие. И даже, боюсь, не немецкий экспрессионизм.
Конечно, тут не поможет никакой Имхонет, не спасут рецензии записных критиков – вот и остается тыкать на удачу, брезгливо читать аннотацию и откладывать не глядя.
Полезные френды и бесполезные пч, посоветуйте что-нибудь, на ваш сугубый вкус, а?

Итак, о ЕГЭ мы сказали все. Осталось сказать, что потянулось за ним следом. Считалось, что до этого года в школах идет «эксперимент» по внедрению новой формы сдачи экзамена. Как всегда, оставалась надежда, что злые баре одумаются и пощадят, ну да как же. Эксперимент закончился полным и оглушительным успехом (все выпускники получают тройки – а это главная задача), и теперь его внедряют как обязательную практику. Что же мы в итоге получаем?
Остаются два обязательных экзамена в форме ЕГЭ – русский и математика. (Все остальные - по желанию, и ЕГЭ тоже.) Благодаря этому русский и математика в школе летят к черту, потому что из курса практической грамотности и что там было в математике превращаются в хоровое разучивание парцелляций и правил постановки галочек.
Если ученик сдает эти два экзамена (вместо нынешних пяти – казалось бы, хорошо), он получает свои сертификаты, с которыми и идет в вуз. Но! Не будем забывать, что ЕГЭ – экзамен общий для школы и института. Поэтому наш ученик должен заранее (примерно за полгода) решить, в какой институт он идет, узнать именно его экзамены – и именно их, дополнительно к обязательным, сдавать на ЕГЭ. То есть определиться в последний момент, передумать, сориентироваться по конкурсу уже будет нельзя – ты заявил что будешь сдавать химмю, а не биологию – и не можешь поступить на сходный по тематике факультет, где один экзамен заменен другим. Ну, или сдавай все предметы сразу, чтобы повалил дым из ушей. Конечно, есть плюс: кончится самый популярный школьный экзамен – по ОБЖ. Однако на его место не придет ничто другое: средняя дурища в равной степени неспособна сдать что химию, что биологию, а уж средний учитель вряд ли способен подготовить двух учеников из класса к сдаче своего предмета при том, что остальным он абсолютно не нужен. Вот тут мы и подходим к главному: роль школы окончательно нивелирована. Можно учиться или не учиться – в конце у тебя все равно будет ЕГЭ, вполне заменяющий собой аттестат. Аттестат стал формой зачета – есть или нет. Какой он есть – это абсолютно неважно. Ситуация и была таковой последние годы, но реформа обнажила цинизм окончательно.
Дело в том, что аттестат с двойками выдать нельзя. Невозможно. Справок вместо аттестатов у нас по нынешним временам не бывает. Поставите двойку вы – зачеркнет директор. Не директор – методист… Каждой твари по паре, на всех хватит образовательного милосердия. Потому как Москва – город с поголовным обучением. Обучением выпускников с восемью двойками в году, сидящих в школе потому, что на них висит незакрытая судимость…
Итак, вы заранее выбрали свою судьбу – тот самый ЕГЭ, от которого не увернуться. Дальше хуже. Наивная надежда «Я сдам на сто баллов и поступлю» разбивается в прах. Ну да, в Усть-Клоповский агротехникум вы поступите сколько угодно. А вот в приличный вуз – вряд ли. Дальнейшее смешно, но именно так: 24 крупнейших института России сохранили свои экзамены (МПГУ, кстати, тоже). У них, видите ли, слишком много отличных сертификатов ЕГЭ. Простите, таки зачем все затевалось? Ради Ханты-Мансийска, кажется? Чтобы уничтожить взятки, да?
Почувствовав, что выходит уже совсем неприлично, Минобр зашевелился. И… вернул школьные экзамены, стыдливо назвав их «контрольными по допуску к ЕГЭ». Сочинение по русскому/литературе и письменная математика остались на своих давно сгнивших местах. Если ученик напишет эти контрольные (экзамены) – его допустят, нет – дадут справку об окончании школы. Да сколько же можно пугать справкой! Вы сомневаетесь, что допустят? Вы не знаете, почему школьные сочинения на экзаменах проверяют так долго, почему ученикам закупают одинаковые ручки? Да потому что учителя зачеркивают лишние запятые и исправляют неправильные буквы – иначе приедет методист, и будет скандал. Нет, конечно, можно не исправлять – тройку поставят и так… (Видит бог, из года в год читать один и тот же списанный бред – или наблюдать бред оригинальный, про всех доставшую Катерину и обрыдшего Луку – это выше сил. Литература закончилась «На дне».)
Но! Вернув сочинение, Минобр отчитался: ученики снова будут любить литературу! Конечно, литературе нужен свой контроль – больший, чем всем остальным предметам, – это связано с объемом самостоятельной работы, который предполагает чтение текстов. Однако сочинение здесь не панацея – хуже, оно трупный яд. Такой же опасный и архаичный, каким был древнегреческий язык в дореволюционных гимназиях.
И после этого вы говорите о допуске? А как ваши контрольные-сочинения будут согласовываться с полугодовыми оценками? Зачем они – полугодовые – вообще нужны? При смешном, невозможно низком троечном балле ЕГЭ, выставляемом после подсчета результатов по всей стране – чтобы школы не захлебнулись в крови идиотов, получающих справку, – на уроки можно не ходить вовсе. ЕГЭ сдаст (пересдаст в июле, через год…) любой – а если нет, то платные институты все так же раскрывают свои объятия, не взирая ни на какие сертификаты.
Итог реформы прост: для нормальных учеников вместо двух экзаменов (школа и вуз) Читать далее...

Ну что, побуду, пожалуй, на полставки совестью народа – раз уж речь зашла о ЕГЭ. Итак, мои неведающие друзья, Герцен звонит в колокол.
Что нынче происходит у нас с реформой образования, к которой я испытываю ностальгический интерес? Реформа образования у нас, благородные доны, профанируется. Как и военная, к которой я, слава богу, не имею прямого касательства. Как, подозреваю, и любая другая – но, впрочем, не об этом речь.
Благой целью введения ЕГЭ было обеспечить равный доступ учеников из Москвы и Ханты-, скажем, Мансийска в столичные вузы, дать объективную оценку знаниям учеников (заметьте, не повысить оные, а сугубо оценить) – и, в общем-то, все. Потому как нивелировка статуса школы и пренебрежение программой (то есть непосредственно школьным материалом) были достаточно очевидны. Для «повышения качества знаний» таинственные люди пытались разработать невнятные новые учебные планы, не зная о том, что уже существующие удовлетворяют всем разумным пожеланиям – их достаточно было просто воплощать в жизнь. Да и скажите, кто из учителей, кроме лентяев-формалистов, когда-нибудь смотрел на эти самые учебные планы? Н-да. Учебные планы были даже, кажется, разработаны, шило поменяли на мыло, освоили очередные бюджетные деньги – и по этому направлению реформа закончилась. Зато продолжилась, к сожалению, по другому.
Как ни крути, а все сводится к пресловутому ЕГЭ – все благие намерения, все высокие порывы остались именно там – похороненными под частями А, Бе и Цэ.
Итак, что же такое ЕГЭ и чем он плох. ЕГЭ – это тест, то есть та самая штука, о которой мы говорили вчера. Тест априорно – какими бы хорошими и правильными ни были его вопросы – не сможет выявить знания. Навыки, тип нервной системы (для теста нужно обладать нервами-корабельными канатами, особенно для его разновидности под названием ЕГЭ с надсмотрщиками и походами в соседнюю школу, очередями перед ней, запакованными пластиковыми конвертами, грозными аббревиатурами, подконвойными прогулками в туалет…), способность к выполнению определенного типа заданий – не понимание сути предмета, а именно конкретные частности, в которых скрыт отвергнутый небом дьявол. Простым примером служит многострадальная парцелляция, из года в год возникающая в ЕГЭ по русскому языку. Парцелляция, нулевые суффиксы, согласование-примыкание-управление, синекдохи-метонимии, орфоэпия… Все просто: если вы не знаете, что такое парцелляция, то знать это не обязан и школьник. Коллеги-гуманитарии вряд ли вспомнят тонкие отличия между метафорой и сравнением, так что зачем, скажите, нам нужно это на экзамене по русскому языку, единственной целью которого должна быть проверка практической грамотности и умения связно излагать мысли? Конечно, теория – надежная опора практики, но ее, теорию, всегда видно из-за конкретных запятых. А если добавить, что большая половина выпускников физически не может связать подряд пять слов, чтобы не вышла пошлость, канцелярщина или бред, – то знания о согласовании и управлении становятся жизненно необходимыми.
Собственно, к насущным вопросам парцелляции и сводится нынче ЕГЭ – если забыть о части Цэ. Но мы о ней не забудем, сначала только одна поучительная история. На одной из районных олимпиад по русскому языку учеников спросили, как называется прием, употребленный в тексте следующего рода: «А отцего? – Никто не ведает притцыны». Ученики спасовали, спасовал и педагогический состав школы вместе с умным мной. Прием, как выяснилось, назывался макаронИя», какое название (это тоже должны были указать ученики) происходило из итальянской поэмы эпохи Возрождения. Потом я эту макаронию вспомнил – в учебнике Леканта по СРЯ она упоминалась двумя строками – на все пять лет моего профильного, далеко не самого плохого обучения. Видимо, в этом и была высокая цель авторов олимпиады – выявить тех учеников, кто прочитал те самые две строки… Авторы ЕГЭ мыслят сходно: все то, что никогда в жизни не понадобится людям, выбирающим своей стезей не филфак (да и последним тоже), они с радостью включили в ЕГЭ по русскому языку – экзамен, обязательный сегодня для всех.
Я не буду снова говорить о психологической вредности тестов как формы – об игре в угадайку, о галочках только черной ручкой и не дай бог не в ту клетку (не забудьте и ошибки в самих заданиях) – тут все описывается фразой из «Кин-дза-дзы»: «Женщину вынули, автомат поставили».
Перейдем сразу к части Цэ – так называемому сочинению. Так называемому – потому что это не оно. Составить текст по строжайшим правилам (вплоть до количества абзацев (5)) и начинающих их слов – чтобы проверяющий не запутался – это опять-таки называется навыками, мартышкиным трудом. Тема исходного текста, который нужно прочитать, понять, после чего сказать, «что я думаю на эту тему», всегда маразматична до дрожи – это морально-нравственное самосовершенствование, извечный вопрос «стоит ли переводить бабушек через дорогу». Сами понимаете, что не соглашаться с исходным текстом не стоит. Но и это бы было ничего, если бы грамотность письма и связность мыслей Читать далее...

Я все сомневался, когда ругал ЕГЭ. Вдруг это у меня просто привычка, косность – а нам предлагают самую прогрессивную форму сдачи экзамена? Честные галочки, никакой предвзятости, вон и вопросы-то по всем уровням языка – прелесть, одним словом. Если не очень присматриваться, то дело ведь так и обстоит: достаточно забыть о психологии, плюнуть на тот простой факт, что буковки – те самые буковки, которые сейчас набирают мои привычные ручки, – отдохновение и восторг, в них виден человек и все его знания – в них, а не в галочке самого идеального теста.
Вот сейчас я три часа пытался пройти «сертификацию на пользование программой «1С: Битрикс», тяжелым и навороченным гробом для управления сайтом. Не прошел – в тесте 33 вопроса, выше 28 верных ответов подняться не удается. И не потому что Цехерррит – дурррак, а потому что сами по себе тесты – чушь. В основе своей чушь, в этих обгрызанных формулировках, в этих пуантах информации, которые не имеют никакого отношения к настоящим знаниям. Тем же Битриксом я могу сколько угодно крутить и вертеть в жизни. Но вот ответить на вопросы о нем – сделанные его собственными разработчиками (неумными, честно признаться, людьми – достаточно почитать их же инструкции) – ответить на эти вопросы за гранью моих способностей. Подозреваю, впрочем, что классическое «знание программ Ворд и т.п.» также разбилось бы вдребезги, сделай по ним тест Виндо Уз. Потому как есть практика, а есть сушеная вобла теории, которая идет только под пиво, а иначе – никак.
Поэтому ЕГЭ – зло, зло и любые тесты, которые столь любимы сейчас доморощенными психологами и методистами всех мастей. Рулят только тесты на Этерне, но они, как известно, чисто поржать.

Бывает, значит, и этак – об стену лбом!
Не ждал, не гадал, вдруг выросла на пути.
Упал, ушибся, не умер, что ж, погляди,
Откуда она. Не знаешь – стоишь столбом.

Как резво прыгал, смеялся, почти что пел.
И солнце светило ярко из пустоты.
Ты знал, что там пустота, но для этих дел
Был слишком собою горд, мой маленький ты.

Допрыгался, выпел, споткнулся, и вот – стена.
Кирпич ли, базальт, асфальт – кто там разберет.
Стоит, уверенная, как из витрины цена,
К которой от страха никто и не подойдет.

Пытался понять: смотрел же перед собой.
Смотрел назад, под ноги, по сторонам.
Там не было стен, там только шумел прибой.
Прибой прибил. С шумным плеском – да по ногам.

Теперь идешь – нервно смотришь на все вокруг.
Молчит прибой – он звучит уже не тебе.
По скользким камушкам прыгал, мой юный друг.
Теперь и на выстрел не подойдешь к воде.

Пост, посвященный книжной ярмарке, нужно начинать с цитаты из Бродского: «Был в горах, сейчас вожусь с большим букетом», тонко намекая на то, что обладаешь изысканным вкусом и принес с собой кучу книжек, которые сейчас, вывалив на диван, разбираешь, листаешь, вчитываешься в оглавление и прочим образом предвкушаешь.
Однако эта заметка-мемория, посвященная десятой нон-фикшн, эпиграфа не удостоится. А почему? – А по той простой причине, что с выставки я принес только диск с нравоучительными беседами г-на Лайтмана, Бен-Бецалеля нашего времени. Диск был воткнут к прослушиванию, на голову надета кипа, но после десяти минут и тонких девичьих стонов (не Лайтмана, не подумайте), отключен – за навеянную скуку. Потому как рассуждения о том, создал ли Б-г деньги, или деньги создал Б-г, не порадовали. А ведь на выставке молодые люди с нездоровым профессионально-миссионерским блеском в глазах так вкрадчиво спрашивали «Вы хотите быть богатым и счастливым?» и всовывали заветные диски с неприлично веселой раскраской прямо в загребущие руки. Видимо, опять придется искать другие пути к бессмертию, хотя все-таки никак не могу отвыкнуть от мысли, что переведенная через дорогу бабушка очень даже окажется Афиной Зевсовной Палладой, оперативный псевдоним Головная Боль.
Н-да, но продолжим о выставке. Книжек было много – не буду грешить против истины, ЦДХ оказался забит ими, пожалуй, на одну шестую. Но – вот беда – новенького, интересненького (мне) и пригодного для чтения в метро – такого не было ни разу. В метро ведь нужны особые книжки – какие-нибудь очень публицистические, исторические, чтобы можно было закрыть на любом месте, не сильно прикипая к сюжету. С этой точки зрения идеальны какие-нибудь мемуары. Но ни мемуаров, ни сборников статей (если не считать за такой пятитомник речей Горбачева), ни уж тем более исторических трудов я не встретил. Нет, конечно, они были – но это все я вижу в магазинах последние лет пять. Ярким примером скудости книжного рынка стало больное на все редакторские головы и тем забавное издательство Энигма – их красная мистическая серия давно уже скуплена в своих лучших образцах, а бесконечные труды унылого Р.Штайнера меня не заставит прочесть даже тот факт, что с ним рассорился Андрей Белый.
Много мистики (христианской, мусульманской, блаватской), меньше всяких убогих не пойми какого метода современных романчиков (из них половина – скандинавских, а на тамошнем полуострове литературы, извините, почти нет), Жан-Пьер Милованофф, одетый под Остапа Бендера (как, вы не знаете Жан-Пьера? Вот и я не знаю.), – а дальше тишина. Усталому книголюбу было абсолютно не на что позариться, даже располагая неплохим начальным капиталом – простите, репринт «Медного всадника» Бенуа 1923 года форматом метр на метр смутил меня объемом.
Так что расстроенный вечер кончился в «Москве» новой Верой Камшей, а Цехерит в очередной раз должен был напомнить себе, что филолог он в прошлом, где осталась жажда скупки всего умного и печатного, а также литературный модернизм в любых видах.

ЗЫ. Это был слегка экспериментальный пост с элементами массвой стилистики и литдыбра.

Вот я понимаю, если у человека фамилия, скажем, Борноволоков. Или там Болховитинов – тоже вполне ничего себе. Такую фамилию не грех и вывести любовно на всю строку, а то и на полстраницы, уснащая завитушками и снабдив финальным росчерком. Но, с другой стороны, писать такое ручкой за пятнадцать рублей, а не гусиным пером – невозможно, а уж разменивать на мелочи вроде утреннего журнальчика или счета за электричество и вовсе пошло (скажите, вам часто приходится подписывать судьбоносные документы?). Так что в витиеватом автографе придется отказать и Борноволокову – пусть он даже любезно одолжил мне как-то ночью свою фамилию, которую не смогло испортить даже глуповатое имя «Ибрагим».

Ну и еще немного – о родственных душах, которых нет ни в школке, ни в конторке. Специфический круг интересов Летума, утыканный на границе острыми кольями снобизма, всегда отпугивал неграмотных персонажей его жизни. Школьные коллеги делились на дурочек-девочек, старых учителей (у которых литературный энтузиазм давно уступил место педагогическому) и тех, кто к кругу интересов подходить даже и вовсе не думал. Снобизм, конечно, сродни маразму, но иметь возможность свободного (без вежливых умолчаний в местах явной пробуксовки собеседника) разговора «про книжки» – это роскошь, являющаяся для меня почти необходимостью.
Естественно, что в конторке рядом с юношей, путающим Дали и да Винчи, попутно читающим серию «Сталкер» и в силу этого бесполезно носящим очки, к эмпиреям не воспаришь, а периодически вырывающиеся лирические отступления выглядят, как это сам понимаешь, неуместными: тут про, я извиняюсь, 1С: Битрикс, а у тебя стихи на языке. Диссонанс.
И куда же от него деться? – Правильно. С криком «Швабода!» бежавший из аспрнтрки, Летум на досуге интересуется расписанием публичных лекций в Доме Лосева. «Мы никогда не знали лучшего, чем этой жизни пустяки». Но Дом Лосева любезно сообщает, что «в медиатеке можно услышать голос почетного профессора МГУ Азы Алибековны Тахо-Годи», и это сразу отрезвляет. Прививку от научного дискурса я получил на всю свою бесконечную жизнь. Шприц тогда засадили так, что до сих пор ойкаешь при словосочетании «Академия Наук».
Другим же средствам публичных филологических увеселений я не обучен.
Вот и снова получается, что надо сидеть ниже воды, дышать через трубочку, в метро почитывать «Последние дни императорской власти» и терпеть, разговаривая в аську и дневник. Самый лучший совет из всего «Теоретического курса выживания филолога в компьютерной конторке средней руки».

Вот в конторке, говорят, задержат зарплату – ну не то чтобы совсем критично, однако неприятно. И что, спрашивается, делать? Нет, не так, что _было_ делать – вот наш вопрос. Оставаться в школке – выше сил, пусть там все и регулярно.
Этими рассуждениями я мучусь уже который месяц. Есть школка, да. Бывает, она снится по ночам, и тогда просыпаешься с запасом ностальгии на целое утро. Но не стоит путать сны с реальностью: если ученики прыгают из окон второго этажа покурить, то уход из школки был абсолютно правильным. Конечно, сейчас я целыми днями убиваю время, пялясь в интернет, пытаясь пережевывать какую-нибудь дэбыковскую «Орфографию» (господи, тоже мне классик земли русской!), и понимаю, что более ничего тут светить не будет. Зато есть почти что слоновье спокойствие, Джим соблюдает дня режим и может заниматься самообразованием в меру скромных сил, пока это самообразование буковками с экрана не намозолит к вечеру глаза.
А в школке была дикая тревога, пустая суетность и все то же ощущение тщеты – при отсутствии, кстати, интернета, самообразования и говорливой аськи.
Снова контраргумент: а там я был самый умный, сам себе начальник. Все методисты и директористы обходили десятой дорогой, а я делал то, что считал нужным, пусть толку от этого и было чуть. В конторке же я – подчиненный: пусть мне никто и не указывает, как что нужно делать, но не знать всего процесса, пребывать где-то на его обочине со своими буковками – одним словом, казаться самому себе пятым колесом кривой телеги – это натуральный моветон.
Идти снова искать работу? – Куда? На дворе кризис, под дверью скребется инфляция, да и опять же халявный интернет. Вот и получается, что задержку зарплаты нужно проглотить не поморщившись, скрепить сердце и выждать – хотя бы до летнего тепла, когда можно будет прокормиться подножным кормом.

А вместо дешевого «В царстве смекалки» я упорно вижу «В царстве смерти». Эт’хорошо, эт’здорово.

По подписи о человеке можно сказать довольно много (банальность). Так, скажем, я интуитивно не доверяю тому, кто тратит на свой автограф больше секунды. «Коррряб!» – и готово, вот оно, правильное отношение к внешнему, – ты же расписываешься не для себя. Но иные смакуют буквы своей, самой нехитрой зачастую, фамилии, и кружат, кружат вокруг них, заполняя каждый клочок бумаги разрастающимся синим, показывая, как их много, как они важны. На это очень забавно смотреть, но быть зависимым от такого человека я бы не хотел, будучи всегда уверен, что если уж тебя заставляют следовать ритуалу подписи, то пусть и останутся с носом. В лучшие годы я просто ставил крестик – когда в школке был зван на совещания бегающими по этажам девочками с бумажкой, еще раньше – педантично, высунув от старательности язык, издеваясь, вписывал буквы фамилии одна в другую, так что получалась настоящая хламидомонада , раскинувшая свои жгутики, а иногда, как это было в военкомате и почему-то на красном читательском билете Приюта, рисовал нечто достаточно похожее на скругленную латинскую «W».
Нынешняя же подпись выработалась раз и навсегда где-то к концу школы, и до сих пор не имеет ничего общего с именем, фамилией и адресом. Желающие могут долго гадать, разглядывая ее, что бы это значило, – но им знать не след, да и я по возможности стараюсь подписями не разбрасываться: в утреннем журнальчике, лежащем у входа в конторку, каждый раз остается что-то неузнаваемое, вьющееся и умирающее книзу строки.
Если вдуматься, то невозможно даже понять, откуда взялась эта традиция – требовать оставить под любой бумажкой (папирусом, глиняной табличкой…) свое имя, окаменевшее в одной форме. Наверняка это что-то магическое, очередная душа под залог, но оно, в общем-то, не важно. Достаточно помнить, что «блажен, кто менее зависит от людей», и не обнадеживать жадных до тебя собратьев даже закорючкой.

Ну конечно же, дьявол рядом. Вы думали, сбежав из старого мира, вы сбежали от дьявола? Нет, он последовал за вами, слабые души, он здесь, среди вас, и достиг невероятных, невозможных высот.
Что мог дьявол в старом мире? Рогасто-клыкастый, он прятался от дневного света в заброшенных склепах и покинутых шахтах, призрачно-насмешливый, шептал вам в уши гадости про знакомых да копил под землей силы, чтобы однажды выступить с развернутыми нечестивыми знаменами. Выступить – и быть поверженным в прах у престола Сил. Эту участь готовил ему сам порядок вещей, магия, которая пронизала Вселенную, широкий мир, где для каждого было место любить и творить.
И вот – попустительством божьим – произошло Совмещение. Признаемся себе, это был тонкий ход. Взять доску и дать ей сопернику по голове. Бог устал от того, что нужно постоянно враждовать с дьяволом, чинить все, что тот ломает. Выход – извергнуть врага, пусть и разрушив при этом всю планету. А что – планет много, зато дьявол один.
И вот наконец в новом мире дьявол нашел возможность развернуться. Местный бог – младенец, поглощенный самопознанием, даже не смог понять, что с ним произошло, как был уже раздерган на части. Разделяй и властвуй!
В одного-то из этих юных богов, этих ошметков смысла, и вселился дьявол. Именно он подсказал ему создать башни. Именно он внушил такую прелестную самоубийственную идею, и именно он веселился, когда один за другим вы возносились в небеса. Кто из вас там, где нет ничего земного, отринул земные мечты? Кто из вас не жаждал славы, мощи, силы – пусть они и выражались одним словом: место? Кто согласился смотреть на свой пуп, как учат эти старые святоши из …? О, вы хорошо усвоили уроки дьявола. Вражда! Война! Хаос!
А потом, когда происходило вочеловечение, – кто из вас подумал, что больше уже не один? Почувствовал, что во всем теле разлит наш маленький бог-изгой, как зовут его незнающие? Знайте же, что дьявол теперь царит не только в ваших душах, но и в ваших телах – вы стали едины с ним – и бессмертны в этом единстве!

Бандит: Хей-хо, родное сердце, куда ноги несут? Эй, ноги, а ну стойте, а то голова дальше одна пойдет. Да, к тебе я обращаюсь, добрый человек, к тебе. Подари-ка мне сто денег. А то у тебя ноги вон как резво бегают, а у меня-то совсем устали, убегался я за такими, как вы. Ох, устал. Только руки еще и могут поднапрячься, стрелой тебя в спину порадовать. Али между глаз хочешь, родное сердце?
Ой, как это у тебя ста денег нету? А если найду? Что, не найду говоришь? Ах ты нищеброд-нищеброд… Что же мне с тобой делать-то, и откуда ты только такой взялся… И одежонка-то, тьфу, дрянь, стоило убегать. С такими капиталами тебе бы милостью было умереть от руки Личарды Грозного!
Что ты там говоришь? Осмелел, смотри-ка! Куда дорога ведет? Ну ты чучело! В город, конечно. Самая что ни на есть большая дорога, и я на ней самый большой разбойник (смеется). А что там, в городе? – Да ты никак ушибся где-нибудь. Башня в городе! Самая что ни на есть первая Башня на всей Чаше, пусть другие города и врут безбожно, что у них первая была. Из этой башни прямо на небеса можно попасть, богом заделаться, с другими богами грызться начать – тесненько-то там, на небесах. Посмотрел я однажды, вознесся, шестопер им в спину. Ничего Личарда не боялся в жизни, а тут – испугался. Представляешь, вокруг вроде ничего, и двинуться не можешь. Только Чаша где-то – маленькая вся такая. Не успел осмотреться, чувствую – больно! А это меня со всех боков (хотя какие там бока-то) бьют, и тычут, и жгут… Потом-то в башне объяснили – тоже это боги, которым места на небесах мало, все больше хотят прихватить, потому что – вот тут не врут – тесно там! Страшно, тесно, пусто…
Ну и сбежал я – уж лучше тут думаю, вас, дураков, щипать, чем там в пустоте от страха в самого себя жаться. Ни тела, ни глаз – а все видно, слышно, только чувствуешь, как вокруг что-то шевелится… Да вот – их Манифест Небес, у святоши одного отобрал, перед тобой он тут проходил. Почитай, ты ж грамотный небось, хоть и выглядишь оборванцем.
Да пошли они, боги эти, и что все на небеса так рвутся? Не, я уж лучше тут. А ты как, паря, хочешь небесного пирога укусить, али не сошел еще с ума-то? Если что – я сегодня добрый, иди себе в башню, дураков учить надо.
А то ли дело здесь – на дорогу-то духу не всякому выйти хватит, а уж в наемники какие податься - это любой сможет. Жить у бога, хе-хе, за пазухой… Так что?


Служитель: Здравствуй, путник. Чего ты хочешь? Я служитель башни и привык отвечать на вопросы. Сейчас за стенами города я собираю топливо для того, чтобы каждый из жителей города мог занять должное место на небесах. Нет, путник, я не шучу, эту истину в мире Чаши знает каждый ребенок. Любой, кто находит в себе силы и желание, может прийти в башню и вознестись на небо, став вровень с богами. Может он и вернуться обратно, башня даст ему такую возможность.
Все очень просто. Тебе стоит лишь войти в башню и пожелать стать богом, как ты вознесешься, а служители обеспечат твое безопасное возвращение в человеческое тело (гм, а оно у тебя поистрепавшееся…)
Почему я не захотел?.. Каждый должен выполнять свое дело. Небеса – странное место. Вечная теснота и вечная красота… Совсем другие чувства, иные ощущения… Я люблю свою жену, люблю свой дом – ради чего мне терять их? Быть богом – удел избранных. Хотя один рыцарь, который каждый день ходит мимо башни и плюет в нее, говорит, что быть богом – удел труса. Настоящая жизнь – здесь, а там – только боль и пустота. Я не знаю правды. Войны идут и здесь, и там. Здесь они разнообразнее, там они страшнее. Здесь тебя могут лишить оружия, одежды, денег – а там ты рискуешь только телом, самим собой, преображенным и обожествленным. Тебе решать.
Вот, прочитай это – каждый служитель всегда носит с собой Манифест Небес. Реши, чего ты хочешь, и если выберешь обожение, приходи в башню. Я или мои сменщики всегда ждем таких как ты – без крова, без дома, без друзей…
(Уходя) А это всегда видно, путник…

Бедняк: Да, брат! Да! Я смотрю, ты такой же, как я, – нищий и почти нагой! Пойдем со мной, я решился, пойдем вместе! Станем богами! Всю жизнь я чего-то ждал, трусил, боялся – а сейчас, когда все потерял, понял – чего еще желать человеку в мире, где каждый может стать богом? Я пришел к служителям Башни, и они сказали, что примут любого – бедного или богатого, умного или глупого… О, как я был глуп! Небеса, небеса ждут меня!
А ты знаешь, ведь служители еще пугали меня! Говорили, что на небесах тесно, что там постоянная борьба – ха, это меня, купца, у которого было три дома и сорок тысяч денег, они пугают борьбой! Разве я не боролся за место под Небесами? Но тогда я боялся потерять скарб. А теперь мне терять нечего, кроме тела – тут оно умрет через неделю – да я не ел уже неделю! – а там мне не нужно будет есть, там я стану бессмертен, и захвачу все небеса! Да! Это рай! Пойдем со мной! (Сбиваясь) Ведь это так страшно, это так жутко – лучше здесь, внизу, пусть тут войны, пусть тут …, но тут я привык!
(страдая) Плачет: о, что мне делать, о, что?! Посмотри, вот это Читать далее...

«В этих башнях люди становятся богами!» – ух, сколько шуму тогда было, когда они появились: за одну ночь посреди каждого города, двери открыты, стражи нет, окон, кстати, тоже, заходи-не хочу, если кто смелый. Конечно, сразу слухи поползли – как же не посудачить кумушкам: дня не было, чтобы по городу новая сплетня не ходила. Сначала с самого две партии было – говорить горазды, но входить в башни-то никто не решался. Одни – ну те знамо дело, «происки врагов». Непонятно, правда, что же все-таки за происки – да время такое было. Что ни день, соседи наши дрянь какую-нибудь техномажную изобретут – и испытывают в нашем небе: то дождь огненный прольется, то призраки на истребителях пролетят – то еще было времечко… Наши-то собьют бывало такого призрака, а он мало того, что в реку рухнет с воем – сколько народу от воя того с ума посходило, – так еще и воду отравит, гадина такая.
С горем пополам научились вроде небеса защищать под конец – от дождя огненного хлад-пушками оборонялись, по тучам стреляли; призраков отводили, пространство перед ними закручивая, – даже фрактальные небеса и те распутывать научились. Что, не слышал о таком? – Да где тебе, молодо-зелено, вы сейчас только и знаете, что со своим обожением носиться. Знаешь поговорку-то небось про небо с овчинку? – Это вот с тех времен еще сохранилось словечко. Выйдешь тогда на улицу, а над тобой как раз вражеские зонды фракталы творят. И кажется тебе, будто небо падает – маленькое такое небо, для тебя специально подпиленное. А как по голове-то стукнет – тогда уж и не кажется. Остается только на кладбище нового покойника снести – а для прохожих, что рядом-то, никакое небо никуда и не падало.
Это, значит, соседушки наши так развлекались в те годы – вот многие из нас на башни грешить и начали. Понять-то их можно, но ума никогда терять не надо – стояли те башни день, два, никакая магия с технологией на них не действовали – ну да и они никому не вредили.
Тогда и начала верх вторая партия брать, исходники-церковники. Эти кричали, что наконец-то сжалились боги старой земли, снизошли к нам, грешным. Кто посерьезнее был – те о сородичах потерянных вспомнили, решили, что нашли они наконец способ с нами связаться. Да только что уж – после Исхода вряд ли там кто остался, – представь только: из планеты почитай половину выдрало и бог знает куда забросило. Это сейчас мы понимаем, что да как, почему здесь даже на половинчатой земле – Чаше, как ее теперь зовут, – жить можно, а тогда только удивлялись, но в спасение извне все равно мало верили. Чудес не бывает.
В общем, победила все-таки вторая партия: победила и продавила решение (там же жрецы да ученые все были, военных застращали и богами, и особенно новинками техномажьими – мол, не дадим вам больше их, коль в башни не пустите): охрану с башни нашей сняли… Ну, а ты как думал? Охрана в ту же ночь вместе с башней словно из-под земли выросла – их, солдатиков, тогда грибами так и прозвали. Умник какой-то на них шлемы нацепил – ну чисто шляпки грибные, от излучений там каких-то защищались, хотя какие они у башни излучения… Ну вот, сняли, значит, охрану с башни-то и, как говорится, «в торжественной обстановке» туда добровольцев запустили. Знаем мы, что за добровольцев, конечно – по всем тюрьмам смертников набирали. Ученых тоже пара-тройка затесалась – которые побезумнее, пропадут – и не жалко, и товарищам их спокойнее.
У кого там ноги подкашивались, у кого нет – это я тебе не скажу, накачали их всех, добровольцев-то, лекарствами тогда по самые глаза, снадобья на лбу потом проступали. В общем, зашли они, наконец… – А ты что, хочешь, чтобы я тебе всю тогдашнюю церемонию описал? – Да вон, выйди на любой парад – она тебе и церемония. Все эти исторические моменты один на другой, как боги, похожи. Зашли смертнички-то – и ни слуху от них, ни духу. День прошел, два, неделя, месяц… Вторую партию запустили – но этих уж ночью, тайно, как овец на заклание вели – и снова ни гу-гу. Тогда все просто решили. Башню стенкой огородить, ежели кто подходит, штырьки специальные в него чтоб огнем плевались. Заклятые были, значит. Если ж у умника доспехи, допустим, асбестовые, то его в кармашек пространственный прямо на входе механизмы дозорные пеленали. Оп – и нету храбреца, жди, когда через недельку стража за тобой с обходом придет, худей, значит, да уму-разуму набирайся.
Вот после одного такого обхода – а года два уж почитай с гаком минуло после добровольцев-то-смертничков – из кармашка одного такого и вынули. Себя не помнит, лопочет под нос что-то, и глаза безумные. Ходить даже толком не мог, ноги его не несли. И заметь, что еще любопытно было: все забиться куда-то пытался: то к стенке прижмется, то к конвоиру прильнет, будто он ему мать родная: роди меня, мол, обратно.
Стали выяснять, конечно, что это за чудо такое –а это – батюшки! – один из профессоров тех тронутых оказался, которых тогда еще в башню сплавили. Ну тут уж, значит, ему всемерный почет и уважение, медаль посмертно (все уверены были, что не выживет), соседям ноту на всякий Читать далее...

Из секретного доклада профессора Каспина на заседании Эсхатологической комиссии

В общем, мы так и не выяснили толком, что произошло. Не думаю, что удастся это когда-нибудь узнать, потому что вот уже много лет ясно единственное: каким-то образом часть нашей планеты вырвало из старой вселенной и перенесло сюда, в Тесный мир. Конечно, прогресс в знаниях есть: изначально казалось, что наша жизнь просто висит на волоске, а атмосфера не улетучивается то ли из-за остаточной гравитации, а то ли и вовсе милостью Божьей.
И каково же было удивление верующих, когда выяснилось, что да – действительно милостью и действительно Божьей. Впрочем, все оказалось не так просто. Почтенный Сельрот , воплотившись после обожения, первым приблизился к разгадке и, собственно, именно с его помощью и развивалась вся наша дальнейшая наука. По сути, та Чаша, которая сейчас является местом нашего обитания, представляет собой нечто вроде мухи в янтаре – или, пользуясь сравнением, которое более уместно в наших условиях, жемчужины в раковине. В результате Совмещения Сфер две формы изначально разнородной материи оказались вынуждены сосуществовать друг с другом, и более «податливая» (я понимаю, что термин, прямо скажем, не научен, но не буду утомлять слушателей цифрами) уступила. Тем самым Чаша оказалась в буквальном смысле со всех сторон сдавлена чужеродной материей, в силу своих свойств создающей для нас гравитацию, «сдавливая» атмосферу. Таким образом, сила притяжения зависит сейчас не от магии, сцепляющей атомы, как это было в старой вселенной. Магии здесь недостаточно, почему наша цивилизация и перешла на техномагический путь развития, не будучи способной осуществлять по-настоящему мощные заклинания – о воздействиях макроуровня остается только мечтать, мы живем старыми запасами магии, запущенными на этакий замкнутый цикл в Чаше. Сила притяжения приходит извне, ее дает божественное давление (я позволю себе опять-таки не углубляться в расчеты).
Таким образом, из нашей теории мы делаем очевидный практический вывод: Чаша устойчива и будет устойчива до тех пор, пока невозможность более сильного, чем сейчас, взаимодействия божественной и земной материи (да, я имею в виду пресловутые башни), остается очевидным фактом. В противном же случае – речь идет об усилении процесса обожения, столь популярного в нашем обществе, – последствия могут быть самыми катастрофическими, вплоть до нарушения баланса между двумя материями, исчезновения силы притяжения или ее возрастания. Если снова возвращаться к метафорам, то нынешнюю ситуацию можно сравнить с тестом, которому грозит либо подойти, либо быть раскатанным в блин – и все благодаря нашим экспериментаторам-богочеловекам.

Мы живем в Тесном мире. Это не красивые слова, которые мог бы произнести ворчливый Эльсамедь, окажись он в полдень на Праздничной площади... Не жалоба старой Ишисы, ютящейся в трущобной каморке с двумя мужьями и пятью детьми.
Нет, Тесный мир окружает нас со всех сторон не людьми, не деревьями жидких лесов Ллеелья, не косяками перелетных иглоглазов, когда горожане прячутся под железными кровлями и горе тому, кто останется без потолка над головой. Тесный мир – кошмар мудрецов, бред пророков, гнев правителей и отчаяние рабов. Ибо знайте, что мы окружены богами. Со всех сторон боги сдавливают нас, и только та земная чаша, на которой все мы молим судьбу об Исходе, спасает сынов … от божественного гнева.
О, будь у богов силы, они бы жарко обволокли тебя, мой маленький, обволокли бы, как безобидный ашшу ластится к своей не подозревающей дурного жертве. Нет, он не причинит ей вреда, просто не даст видеть и слышать ничего, кроме себя самого – ведь маленькому ашшу так нужна ласка! Так и боги: они не могут убить, уничтожить, стереть в прах, испепелить – оставьте эти выдумки для сказок о колдунах с севера. Боги хотят только одного – места во вселенной, и в борьбе за это место готовы вытеснить кого угодно – беззлобно или со злостью, страдая или радуясь – им все равно, они хотят только заполнить собой нашу земную чашу, пролиться в нее всевытесняющим дождем.
Посмотри, видишь там, за облаками, клубится туман? – Это боги смотрят на тебя с небес и ждут, когда ты освободишь им место. Они хотят сюда! И туда! И вон туда! Даже за самый дальний лес, мой маленький, хотят проникнуть боги, чтобы быть везде. Тебе страшно? – Не бойся. Я испугал тебя, чтобы ты знал: когда придет твой срок занять место на небесах, будь милостив к тем, кто остался здесь, в Чаше. Ты будешь испытывать соблазн стать больше, проникнуть в переплетение богов там, за облаками, раздвинуть их, поколебать Чашу и воцариться единым в мире. Я знаю, я чувствую это каждый раз, когда возношусь. Но проходит время – там, в небесах, оно течет вдоль-сквозь тебя серебряной сладкой лентой – ты еще узнаешь это, мой маленький , - и желание проходит, отступает (о, конечно, только на время!). Ты заворожен красотой, которую никогда не описать нашими словами – разве же похоже время на серебряную сладкую ленту?! Заворожен, восхищен, подавлен, сдавлен! Сдавлен! Сдавлен! Ты бьешься не в силах освободиться, в ярости бросаешься в стороны, вниз, но места нет, нет! И снова красота оглушает тебя. Успокойся, смотри внутрь, не наружу, а внутрь, только тот, кто может глядеть вглубь, будет возноситься снова и снова – поверь, зрение бога ты не променяешь даже на глаза любимой. Хотя откуда тебе еще знать о глазах любимой, маленький…
Да, так живем мы, ждущие Исхода, мечущиеся между небом и землей, не находящие покоя ни здесь, ни там. Ты готов стать одним из нас?

Вначале была боль. За болью пришел разум. И наступило одиночество.
Единый бог – потому что как иначе назвать существо, обладающее всеведением и всемогуществом? – не успел понять, что происходит, как уже стал мертв, разбит, раздроблен на множество частей, каждое из которых было им и одновременно чувствовало, хотя и не понимало свою ущербность. Что-то изменилось в том порядке вещей, который царил в мире с начала времен. Начало времен… Единый отлично помнил его – вот еще ничего не было – а вот уже есть он, бывший всегда, пролившийся в мироздание , как вода проливается в чашу (конечно, так он не думал, не зная ни чаш, ни вод), заполнив его до краев – а точнее, он и появился вместе с чашей, он и был ею. Больше во Вселенной не существовало ничего. Время, которое единый осознавал как сладкую серебряную ленту, текло вдоль-сквозь него, и он спал наяву, погружаясь в пучины своего необъятного тела. Змея кусала себя за хвост и у этого самопознания – больше Единому познавать было нечего – не было ни начала, ни конца, ни середины, ни края.
Пока не пришла Боль.
Неизвестно, какие ржавые шестеренки провернулись за пыльными кулисами мироздания, что с треском сломалось в вечном порядке, но тело Единого оказалось разорвано на части невыносимой, непонятной, чуждой всему его существу материей. Она пришла из другого мира, как нож масло, пронзила грезящего Бога – и даровала ему пробуждение, боль и смерть.
Некогда единое тело, бесконечное и вечное, оказалось разделено на множество малых тел со своей волей и желаниями. Поначалу желание было лишь одно – снова погрузиться в сон, забыть, перестать быть и чувствовать – о, как мучительно это оказалось для новых богов! Но желание оказалось неосуществимым. Время утекало вдоль-сквозь них, соединиться не удавалось –каждый новый разум хотел быть первым и единственным, поглощающим, а не поглощенным – и боль продолжалась, мука раздельного существования длилась, и конца переплетению – а не единству – не было.
В конце концов, однажды отведя часть сил от борьбы друг с другом, ощетинившись восприялями и поглотами, некоторые новые боги обратили свое внимание на чуждую материю. Они долго не могли научиться ощущать ее, потом столько же пытались понять – а затем пришла пора использовать: вытолкнуть Боль из мира не удавалось. Странное излучение чужой материи, вызывавшее Боль, боги почувствовали как Энергию – только в такой форме они и могли воспринимать и понимать убившее Единого. Боги стали собирать Энергию, выплескивать ее друг на друга – и наконец-то одерживать победы в ранее бесплодной грызне. Бесконечная война продолжалась, Единый был все так же мертв в своих частях, а таинственная чуждая материя продолжала причинять им Боль.
Так было, пока один из богов не вчуствовал Энергию в себя. Едва не умерев, он понял, что может, наполнившись ей до предела, приблизиться состоянием к чуждой материи – и поглотить ее, избавившись от Боли и наконец покончив с разумом и теснотой. Не будет материи – не будет Боли – вернется Единый. Проблема оказалась только в одном: Энергия принесла с собой Боль, Боль лишила бога воли, и процесс пошел обратно: не он поглотил Энергию, а она его, дав чуждой материи ранее невозможные свойства.