Это я вчера посмотрел «Дикое поле», которому посвящено столько записей в блогах.

 

3. У тебя есть домашнее животное? Если нет - какое бы ты хотел?
 

Стишок! 8 месяцев, 4, 4 кг (а с переноской все 6 с половиной), полуперс, иногда трактор, под настроение – Стихотворение.

[650x488]
 

А вообще, я бы сам никогда не решился. Было так страшно, так странно: зачем мне - и кот? Он ведь так быстро надоест, разговаривать никогда не научится, будет только ходить по квартире, есть и спать. И смотрите-ка: ходит по квартире, ест, спит... Правда, еще мяукает,  спит на спине, сдит в позе "суслик на стреме", балдеет от букетов, бегает за мячиками, сосет пальцы (рано, рано оторвали от мамы) и просится на балкон, где бродит соседский кот и столько интересного можно увидеть, опершись с тумбочки на перила.

Этого оказалось совсем не мало - пусть гениальные остряки язвят, что "в Москве есть секта, котора воспитывает котов вместо детей" - он ведь, и правда, как ребенок, такой же, в сущности, беззащитный и доверчивый. А у меня отцовские инстинкты, само собой.

Теперь бы еще в деревню, собаку во дворе и стадо гусей. Тяжелое детство, заводные игрушки...

 

4. Если бы можно было прям завтра куда-то поехать - куда?

О, это, конечно, Питер. Он чует, когда я хочу в него поехать, и бьет превентивно, влет. В первый раз – майским снегом, во второй – простудой, которая разыгралась аккурат в тот момент, когда на Аэропорту садились в автобус, в третий раз – ну, в третий раз и вовсе было одно большое желание побродить по Невскому проспекту. Питер скосил меня загодя – и вот сейчас я набиваю это, хлюпая носом и кутаясь в халат.
И все же Северная столица – идеальное решение. Во-первых, она знакомая. Не настолько как Москва или город Т – всегда есть пара новых переулков, но на тот же Невский невозможно не выйти. Во-вторых, атмосфера – так странно, как в Питере, было только однажды летним вечером на Маяковской, где в подворотне, в сгущающихся сумерках, метал грома великолепный Филиппенко, каждое объявление намекало на скрытую суть вещей, а заброшенный подъезд вдруг становился театром. Ну а в Питере так всегда, не надо даже ночных прогулок возле Пяти углов. В Питере для меня каждый день – вечер, и каждая улица маячит в конце зеленой дверью.
Да, можно было бы пожелать уехать и во многое множество других мест – «и Берлин, и Париж и тоскливую Ниццу»… Но я свято верю, что когда-нибудь доберусь туда и своим, вполне прозаическим паровым ходом, знаете там, 27 лет, свобода от марсовых забав, – а вот в Питер нужно попадать волшебным путем, высекаться из плотных сумерек рядом с памятником Кутузову и как ни в чем не бывало отправляться в соседнюю кофейню.

 

В рамках прекрасной акции «Принуждение к вдохновению» Maugli_of_North спрашивает вопросы. Цехерит невпопад отвечает ответы. Кто хочет того же – милости просим в комменты.

5. По какому принципу ты выбираешь друзей?
Друзей мало, и их не выбираешь. Они появляются и исчезают сами по себе, и давно уже остается с тихой покорностью смотреть, как человек берет и становится – за какой-нибудь год – другим. Или, наоборот, остается таким же, когда меняешься ты. Тут уж удерживай-не удерживай – не поможет. Так что радоваться тем, с кем интересно (чтобы еще и, по Гиппиус, интересным интересовались – это уже называется семья), вспоминать о тех, с кем интересно было, – и ждать новых удивительных встреч.
К слову о встречах. Ни разу не удавалось познакомиться на улице – нет, только после долгого (чем многолетнее – тем вернее) обнюхивания, неосознанного, но от этого не менее тщательного. С одной стороны, хотелось, конечно, чебурашкиной легкости: к первому встречному подойти с ушами нараспашку: здравствуй, Гена-крокодил! А с другой – он такой зеленый, а ты такой плюшевый, он работает в зоопарке, а ты живешь в ящике из-под апельсинов. И о чем вам после этого говорить?
Незабвенные математики (один физик, другой экономист), как-то подцепившие меня на потанинской стипендии, так и остались короткой нелепицей. Один забег по Воробьевым горам, мучительное ощущение, что третий здесь лишний, и коренной вопрос о том, можно ли сделать атомную бомбу размером с рюкзак – простите, ребят, мне нечего сказать на эту тему. А ведь тогда была лучшая из всех попыток случайных знакомств, уши Чебурашки просто-таки колыхались от предвкушения.
Так и вышло, что с мальчиками-математиками не совпало. Да и вообще никогда не получалось с мальчиками. Их было мало, они были слишком погружены в жизнь, чтобы выныривать из нее для неторопливых разговоров. Так постепенно и выработалось подозрение, что сам Цехерит – мальчик неправильный. Когда же становилось обидно (сами вы неправильные!), приходило утешение, что одинаково заряженные атомы отталкиваются, и м+м никак не будет дружба. Побарахтались и утонули в Лете одноклассники – среди них, кстати, были вполне замечательные люди. Один, тезка, несколько лет ходивший в воскресную школу, отслужил в армии, вернулся, поступил в семинарию и даже успел как-то поговорить со мной о старославянском. Человек прекрасной души, почему-то так и не ставший важным для меня.
Ну а в институте мальчиков почти не было – само собой, откуда им взяться в наших скудных пределах. Один из этих полумифических персонажей стал врагом на всю жизнь (приятно вспомнить до сих пор), другой, подняв воротник рубашки и вдев в уши плеер, так и не вернулся «из-за пределов мозга», и только Олег по странному совпадению, остался в умах и сердцах. Признайся, Олеже, чем мы с тобой отличаемся от мальчиков?
Трагически кончались связи и с «внешними» персонажами мужского пола. Как с ними не вяло сталкивала жизнь, а все-таки от нескольких успел шарахнуться: кто неприятно тянул при каждой встрече руку, кто эпатировал бритой макушкой, а кто и терялся просто так – общение плавно переходило в переписку и затухало само собой, когда заканчивались все 33 буквы алфавита.
Чтобы избавиться от болтливого географа Романа пришлось даже приложить некоторые усилия – ужаснуть юного аспиранта рассказом о ценах на наркотики и компьютерных новинках, а потом добить привычкой к курению и спиртосодержащим напиткам. Географ никогда больше не звонил, увидев бездну, которая пролегла между нами.
Собственно, тенденция никуда не делась. Если в школке просто не водилось бреющих бороду коллег, то в нынешней конторке они слишком программисты, чтобы быть интересными. Навевает грусть дважды разведенный и, наверно, неплохой человек-начальник, трясет каждое утро руку неформальный дизайнер, читает серию «Сталкер» верстальщик… И ни один из них ни разу не спросил – а что это вы читаете, мессир Летум? – Почему-то этим интересуются только девушки в метро, девушки невозможно аспирантского вида.
Так что не стоит удивляться, что и в жж мальчиков можно считать по пальцам руки только что выронившего кольцо Фродо – да и то, на радость Горлуму, их там еще останется.
Все дело, видимо, только в одном. Таким же как я (пусть и чисто физиологически таким же) нельзя прощать отличий. С отличиями вечно выходит то несмешная пародия, а то и вовсе фильм ужасов, когда из нормально человека вдруг прорастают совсем несвойственные ему жвалы и усики.

Если же говорить о виртуальных френдах, критерия всего два – стиль и известность. Стиль – его видно сразу, вопросов никаких нет, нравится/не нравится – и точка. А вот с известностью свои глюки. Ну не люблю я раскрученные дневники. Приятно быть одним из немногих, а не макушкой в толпе. Для меня дневник – вещь все-таки интимная. Конечно, никаких взаимных задруживаний, расстраиваются и уходят те, кто предлагает бартер (ты на меня подпишешься, а я на тебя) – ну и не обойтись без знакомцев из жизни. Они могут не дотягивать стилем, однако просыпается то Читать далее...

Не бывают хорошими те, от кого мы зависим.

Вернее: Мы заслуженно ненавидим тех, от кого зависм по собственной воле.

А еще в Смоленске к власти рвется бизнесмен Разуваев. Его поддерживает духовенство и Единая Россия.
Несчастный бизнесмен знать не знает, что он лишь слепое орудие высшего замысла, призванное показать мне, что в голове у старушки таки вращаются шестеренки.
Вообще же, каждый колдует на свой лад. Вот математики – те, вероятно, вычисляют интеграл, чтобы потом жахнуть им по уравнению Вселенной. Биологи – ну те, понятно, варят суп из летучих мышей. Археологи раскапывают древние артефакты, химики прибавляют себе две буквы – и сразу же становятся алхимиками, а о мрачной магии сантехников я лучше промолчу.
Филологу тоже есть где показать себя. Мир как текст и прочие постмодернистские побасенки работают вполне успешно, нужно лишь внимательнее читать надписи на заборах. Совсем хорошо мне – критику в душе и по призванию. Достаточно поймать реальность на горячем – хотя бы и на бизнесмене Разуваеве, чтобы из образовавшейся щели вытащить пару-тройку десятков чудес. А всего-то и нужно вовремя сказать «Не верю!»

А когда-то я боялся интернета. Натурально дрожал перед компьютером, думая, что могу в нем что-то поломать легким движением руки. Как сейчас помню – 10 класс, раздолбанный кабинет информатики, в котором половина машин собрана на коленке, а вторая разваливается по винтику. Везде сплошной нортон коммандер, синенькие таблицы, клавиша таб и пиксельные игрушки. Однажды мне повезло попасть за компьютер, в котором были установлены сразу две системы – нортон и виндоус. Вероятно, это был еще девяносто пятый, не знаю, тогда само представление о том, что может быть тааак красиво, подавляло всякий интерес – ведь красота не может быть даром, наверняка на нее нельзя смотреть, она портится от пальцев непрограммиста. Но все же, тихой сапой, будто случайно, озираясь по сторонам, не идет ли грозный учитель, я загрузил, да, те самые «форточки» - и нашел там интернет! В ворде, сверху, был знакомый по картинкам значок, а рядом с ним была написано «бесплатная информация». Нажать я, конечно, не решился. Догадался, что это, наверно, несколько часов бесплатного доступа в сеть, которые поставляются вместе с виндоус, и я их сейчас преступно истрачу. Последний судорожный взгляд – и здравствуй, нортон. Привет, ненавистный кубейсик, в котором я тщательно набиваю «10 cls», а он за это рисует мне линию.
Хорошие были времена, девственные.

У того самого грозного учителя – хотя не был он никаким грозным, да и учителем, по гамбургскому счету, не мог называться – просто человек, знавший, чем винчестер отличается от материнской платы, – был круг своих избранных учеников, которые _секли в компьютерах_. Я же мог только с робостью смотреть из-за плеча – ух ты, он в специальной, вроде лаборантской, комнате двигает мышкой, настоящей! – до мышки у меня дело дойдет еще не скоро, к нортону она не полагается. И сколько обид, сколько неосознанных унижений: вот в доме творчества конкурс – отличить одну деталь компьютера от другой. А я не то что не видел их в глаза – для меня все эти странные слова – пустой звук. «Ну иди тогда, так уж и быть, поиграй в танчики», – и презрительный взгляд.
7 класс, два пустых урока, подобострастное: можно мы за компьютерами посидим? – Так уж и быть, все-таки отличник… И компьютер не включается, ни один! Ошибка, ряды непонятных символов на черном экране – извините, ребят. Этот запах старых компьютеров, эти примитивные программы, возникающие ниоткуда и стираемые невесть кем. Однажды вдруг невесть как на компьютере нашелся пакет для создания професиионально фоторобота. Конечно, не пошел, завис. Вот глупая, на 20 баллов по шкале AG игрушка «Поле Чудес» с ее Пятачком и Винни-Пухом, предлагающим виртуальному Якубовичу прекрасные буквы русского алфавита «Ы», «Й», «Ъ». Вот Марио, мечта всех времен. Были даже какие-то прото-Герои («Без войска драться? – Ну молодец, рассмешил») – но это все из-под полы, после написания обязательных кубейсиковых «10 cls».
А потом был одиннадцатый класс, учитель, который по большому счету им не был, так и не объяснив мне двоичной системы, уехал в Америку – как-то он сейчас там? – было новое здание школы, последний виндоус, наушники, мышки, сетевой Half-life (получи фашист гранату! – и кинуть ее в девушку Полину, глупо озирающуюся по сторонам), перепечатки бессмысленных текстов в Ворде – он пришел на смену кубейсику…
И только на третьем курсе уже собственный компьютер, сделанная на нем курсовая по фольклору, могила Кирдана.
А теперь целый день перед глазами ноутбук. Бесконечный интернет, аська, скайп – все что угодно к вашим услугам. И романтика, как всегда ушла вместе с наивной верой, что компьютер можно сломать, нажав на какую-нибудь неправильную иконку.

Новые наушники, по старому слову одного продавца, встречаются в середине головы - у них чудесные выступы.
"Сиди в Монрепо и понимай, что ничто человеческое тебе не чуждо и, стало быть, ничто тебя не касается".

Реальность семафорит мне флажками – для каждого у нее свои знаки. Если я слушаю слова – то вот они, расставляй уши. А я слышу и не верю. Правящий триумвират конторки – Глариантов, Купец и Щедромирский (конечно, – [скъй]) - заключает договор с фирмой под руководством Пипкина. Каких намеков еще нужно, каких подмигиваний? Но Раскольников все равно жутко боится. А ну как вонзишь топор – и старушка упадет на самом деле, с кровью и стоном? Иди, объясняй потом становым про шестеренки…

Иногда отдельные строки начинают день ото дня все ярче проступать сквозь мысли, и понимаешь их важность, предельную остроту. А раньше были просто строки.

..."Жизнь" так бескровно и безбольно
Пытала дух, как никогда...
Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран, -
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман...

Чудесная все-таки реклама слева от постов: «Круто быть в коже». Не знаю, что имел в виду ее креативный автор, но правды не спрячешь. Недавний скелет поднимается со все еще скрипящих колен, охлопывает себя по снова обтянутым плотью костям и еще несколько минут назад пустыми глазницами смотрит на некроманта: «Ух ты! Круто быть в коже!»

Маг, нежно сдувая с ладоней вальяжный огненный шар, улыбается под капюшоном: «Значит, нужные книги ты в детстве читал!»

Вот уж не думал, что когда-нибудь мне станет не хватать людей. Не только «живого человеческого общения», но и просто лиц – новых, красивых, разных. Консервная банка офиса с запертыми в ней тощенькими шпротинками отдает затхлостью, наверняка срок годности уже давно истек.
Какие красивые лица,
И как это было давно!
Разговоры остались в аське, там, бывает, появится кто-то из старых знакомых – но и для них уже кончаются слова – ротовое отверстие зарастает, забытое и неиспользуемое. За день одно «доброе утро» холодным официальным шепотом – а дальше молчок, ни гу-гу, не с кем и не о чем.
Я никогда не умел быть душой компании – вот чтобы так, сходу, с шумом вломиться в комнату – и пробки в потолок. Только в процессе получалось разогреться, постепенно-постепенно войти в раж, но для этого всегда нужна была атмосфера. А сейчас – только что не безвоздушное пространство, ну да, в консервах-то – вакуум. Сидишь, краем глаза наблюдаешь жизнь офисного микромира– вот дефективный мальчик подружился с дефективной девочкой, они вместе стали ходить курить – служебный роман. Вот статист УГ целыми днями разговаривает по телефону об организации баскетбольных матчей, чем сразу напоминает Фашиста, отправлявшего самолеты с Черномырдиным – тоже с двух телефонов, тоже озабоченным голосом. Вот пришел рукопожимальщик – есть такая специальная порода людей. Их счастье в крепком рукопожатии, ритуальном обходе с протянутой дланью – и ведь не откажешься, рука протянута настойчиво, как у профессионального нищего за милостыней. Сожмет, сдавит, подержит и отпустит – все, на сегодня программа выполнена.
А еще вокруг не осталось красивых лиц. То ли это потому, что слишком тщательно всматриваешься, оголодав все в той же конторке рядом с хилой девчушкой, повязывающей крысиный хвостик пластиковыми ромашками, то ли, и правда, не осталось – кончились.
А ведь бывало так, что сядешь в метро и из-под кепки пьешь лица, жесты, позы – вот дама в длинной юбке, острые туфли, шелковый лиф. Вот старик в архаичной шляпе пирожком, в черном тяжелом пальто, с кожаным портфелем. Вот негр, прекрасный в мимике и пластике.
А сейчас – никого. Тяжелые подземные сны, механическая дорога с размеченным на отрезки временем. Раньше из маршрутки по утрам можно было увидеть ручную свинью, гуляющую по газону, а сейчас куда-то делась и она.
Серенько за окном, голубенько на стенке, скучненько вокруг.

Там, где все сверканье, все движенье,
Пенье все – мы там с тобой живем.
Здесь же только наше отраженье
Полонил гниющий водоем.

Пора снова начинать учить в метро стихи.

И нехорошо ведь, а в сердце встрепенулась радость: Юрий Петухов почил во бозе. И в его память сразу раздались речи и аплодисменты. Такое аут бене по сети понеслось, что дальше некуда: великий писатель, грандиозный историк – а главное – РУССКИЙ человек!
Я ненавижу националистов. При их виде начинает закипать даже самая холодная ярость. Все эти мерзенькие язычники, гаденькие фашисты, бородатые интеллектуалы и быколобые подростки. Что в них столь отвратительно? – Сознание собственного превосходства по праву рождения вкупе с животной агрессией. Они могут быть умны или глупы, но все деформированы, сплющены – и страшны своей бездумной верой: нечем, что поделать, нечем задуматься, в детстве пострадала как раз нужная половина головы.
Юрий Петухов был апотеозом всех прекрасных качеств русского националиста. Фашиствующий графоман, по дивному блату заполонивший собой все библиотеки страны, провозвестник русской идеи «бей жидов». Что ж, еще на втором курсе я сочинил статейку «Кактус на гроб Юрия Петухова». Божьи мельницы мелют медленно.

Ну и что, что «Вечность»? Я это ваше время вдоль и поперек исходил, нету там никакой вечности. Стенка глухая по бокам есть – это да, чтоб годы не вываливались. Так мы ж сами ее, стенку эту, и строили. Собрались тогда артелью, я, да Колян, да Паук Слепой – и начали строить. А как закончили – никто о потеряшках – ну, поколениях потерянных по-вашему – и не слышал больше. Куда они потеряются, когда стенка есть?
– Что за стенкой, говоришь? Да не, какая вечность, муть одна – ну, типа свалки, что ли. Анахронизмы, секунду их через день. Как что не нужным становилось, забывалось, портилось, так сразу туда. Время там такое, гниловатое. С душком, будто в холодильник носков ношеных наложили. И противно, и привыкаешь. Конечно, бывало и так, что оттуда, со свалки – ага, это о ней Лизолов тогда сказанул: вот, мол, она, настоящая свалка истории – со свалки всякая дрянь в нормальное время шастала. И кто их там разберет, что это было, только глянь – ан вон уже обратно бежит, да с кувырочком таким гаденьким вниз и прыгает, на свалку. И с собой вроде как что-то прихватит всегда. Не знаю я, что эти, из мусора, у нас хватали, только вот как мы стенку построили, так людей везде пропадать меньше стало. Да и чтоб вещи терялись в последнее время, я тоже не знаю. Раньше-то, пока дорожки со свалки быльем еще не поросли, слышали мы, как будто скрежещет что-то по стенке с той стороны – как граблями скребло. А потом перестало, повыло еще только тихонечко – и все, кончилось. Так-то оно спокойней, пожалуй.
– А ты никак про свою вечность снова? Ого, ишь какие слова знаешь, «Начало времен»! Может, еще и про «в начале бебебе слово было» расскажешь? Видел я твое начало времен, дом у меня там, на самом краешке. А как за него зайдешь – место себе отхожее сделал, тихо и не видно никому – туман начинается. Полосами такими маслянистыми тянется. Ну, понятное дело, время разрушается, под ногами топко. Дальше пройдешь – и болото, ну чистое болото, лягушки квакают… – Откуда лягушки? – А кто ж их знает, может и не лягушки они вовсе, я их не ловил. Севемерчик говорил, родиться будто кто-то хочет, а не из чего – вот туман и пыжит, скручивает, а он кряхтит. Я, бывало, как кто про ангелов начнет заливать, на болото его свожу: слушай-ка ангельское пение.
– Экий ты настырный! Если за болото… Ежели за болото да не увязнешь – до островка дойдешь. Сухой такой островок, травой-колючкой зарос. Ангар там стоит. Раньше в нем еще Крундля можно было встретить, любил он там на досуге порыться, да свинтился теперь Крундль… Эх, мало нас уже, мало…
Ангар – он вроде склада. Что хочешь – то и бери. Хочешь пю-мезонов – подставляй мешок, бозонов – да не жалко. Наберешь так, бывало, тележку, и идешь поле за ангаром засеивать. Придешь потом как-нибудь, а там уж время вовсю растет, того и гляди трескаться начнет, веками исходить. Вот тогда хорошо бывает. Время ж пока в силу не войдет – ласковое. Вокруг тебя все обовьется, руки щекочет, ластится… Да, а не кинешь ты бозончиков – будет тебе голая земля. Какая там вечность – сплошное пространство. Лежит себе и не движется, мол, все равно ему, есть вокруг что или нет.
– А Вечность – это ж знаешь как быть должно? Чтобы вздохнул ты полной грудью – и вот из каждого атома смотришь. Выдохнул – и чтобы в каждой терции такой маленький ты торчал да ухмылялся как дурак. Ну так дурак ты и есть, коли о таком мечтаешь, лучше уж звезду с неба попроси – их, как остынут, тепленькими брать самое то – и на ночничок, и на зажигалку пойдут. А уж сапоги по зиме подковать и вовсе первейшее дело…

Отцветают последние маки, потянулись на север собаки,
И кулак опускается в драке - это значит, что скоро февраль.

Тьмою дышит за окнами вьюга, эльф не выглянет нынче из бруга,
Ухо стало в наушнике туго - это значит, что скоро февраль.

В туалете закончилось мыло, сверху лампа моргает уныло,
Мы уже запасаем чернила - это значит, что скоро февраль.

После будней в конторке я с полным правом смогу повесить на грудь медаль «Ветеран броуновского движения». Только с ним может сравниться та стихийность, с которой тут набрасываются на работу. Вдруг, неожиданно, с утра, решили, что пора стать самоокупаемыми – и пошли, и пошли. Вспомнили, что есть же старый сайт, заброшенный год назад, отыскали впопыхах пароль, я засел переписывать тексты (никто и не догадывался, что они были готовы еще в сентябре)… Правда, выяснилось, что даже волшебным паролем нельзя из рубрики «сделанные работы» убрать крупную надпись «За когда», но ведь наполовину-то сайт уже приличный! И пусть новости там тоже почему-то не обновляются – никто не может понять, где же они лежат, – зато ведь и программист теперь занят, с увлечением читает html-код, тихо чему-то смеется и гулит.
Что там, даже менеджер по контактам (мне по плечо) с утра отвлекся от баскетбольных разговоров по телефону и пошел в интернет искать клиентов – не нашел, расстроился и сейчас восстанавливает психику, предвкушая скорый матч своей любительской лиги. А утром-то, утром глаза горели, язык, облизывая внезапно высохшие губы, шептал о заказе на четыре миллиона. руки уже готовились пилить…
Нет, положительно, что-то нынешним утром случилось, все вялые молекулы конторки устремились вверх: админы из соседней комнаты даже попытались закрыть доступ к башу, но уже сейчас поняли тщетность своих усилий и сдались.
Меж тем я тихо сидел в своем углу, копипастил старые тексты и с бесстрастием наблюдал, как молекулы, устав от дружного порыва, стали разбредаться по сторонам. Вот местный маленький начальник вздохнул и спросил в воздух: и зачем же мы устанавливали эту программу, если все рано не будем ей пользоваться? Вот дизайнер, дефективная и пока еще юная девушка, птичьей лапкой отложила в сторону описание сайта, который нужно было нарисовать, – а ведь пыталась с утра. Вот пришла уборщица с пылесосом, и комнатка опустела во мгновение ока. Зато как все бурно начиналось!
Что ж, мне опять досталась роль постороннего наблюдателя. Я сижу в своем углу, улыбаюсь в кулак и жду, когда попутный ветер подхватит меня, чтобы наконец принести туда, где Летум будет по-настоящему нужным. Предыдущие четыре раз он не осиливал долгого пути и стихал по дороге, аккуратно ставя меня на тучную землю и с шелестом уползая в щель между камнями – извини, на следующий год попытаемся вновь. Конечно, попытаемся. Я буду тебя ждать.

Впечатления от фильма «Стиляги», как, собственно, и сам фильм, отчетливо распадаются на два совсем не связанных друг с другом куска. Эти куски даже не половинки одной некогда единой курицы, а, скорее, половинка курицы и, допустим, черепок от вазы. Курица – это жанр. Да-да-да, старый-добрый формальный подход для «Стиляг» годится более чем любой другой. Странно, честно говоря, пытаться понять логику тех людей, которые рассуждают об адекватном отражении эпохи в фильме и горюют о несоответствии песен времени – вроде бы рок восьмидесятых не должен звучать в пятидесятые (мне-то, в общем, пофиг, я достаточно чужд этой культуры и не считаю все эти пафосные слова вершинным достижением поэзии и борьбы за свободу – но не об этом речь). На самом деле, перед нами мюзикл, тупо мюзикл, а задачей этого жанра никогда не было внимательное отношение к каким бы то ни было реалиям. Внимательное отношение никак не может вязаться со в любой удобный и неудобный момент поющими и танцующими массовками. Грубо говоря, мюзикл – это такой сценический эпистолярный роман, которому до психологии – как до небес. Не может Кларисса, переживая жуть какие трогательные треволнения строчить по сотне страниц в день всем своим подругам. Так же – с точки зрения психологизма – недостоверен и любой мюзикл. Но у него другая задача, примерно такая же, как у балета или оперы. Страдания Иоланты отдают бредом, если из них убрать колышущий люстры Большого театра голос примы. То же происходит и с мюзиклом – оперой для бедных, или, если угодно, оперой ан масс, для большинства. Естественно, что здесь, как и в любом явлении массовой культуры, на сцену вместо одного актера выходит массовка, вместо арии получается целый хор-кордебалет, а сюжет все так же пылится в некоем условном либретто, потому что ведь надо же и песню допеть.
Фильм «Стиляги» как будто не понял этого главного. Он попытался сесть на два стула, и в результате завис в некой неловкой позе, став недомюзиклом и недоартхаусным кино. Попытка нашинковать один и тот же сюжет песнями (естественно, большинство из них дано на откуп массовке, а меньшая часть скверно пропета самими актерами при поддержке все тех же широких масс) и волнениями героев показала только одно: даже двух с половиной часов мало, чтобы сделать из кентавра человека.
Однако о сюжете, кратким пересказом которого интернет полнится и без меня. Правильный комсомолец 50-х годов, украшающий свой досуг облавами на стиляг, влюбляется в до ужаса неформальную девушку Пользу, делает себе кок, покупает у спекулянтов (привет «Иван Васильичу» и транзисторам) стильный оранжевый галстук, с трудом (ну точно жена декабристов, которую предупреждают, что в Сибири холодно) добывает себе саксофон и в результате становится своим в стиляжной тусовке. Девушка Польза (вялая эротическая сцена) дарит бывшему комсомольцу (на редкость, кстати, некрасивый мальчик) свою любовь, он рвет с комсомолом и бывшей комсомольской подругой вождистского типа, после чего у девушки Пользы рождается негритенок (фильм «Цирк» наоборот) – плод скоротечной любви с залетным американцем. Впрочем, поводом для разрыва это не становится, отец бывшего комсомольца (талантливый, но невезучий Сергей Гармаш) успокаивает буйную совковую мать Пользы, и в финале скурвившийся стиляга, приятель главных героев, говорящий, что в Америке стиляг нет, терпит моральный крах: вся Тверская заполнена неформалами разных времен и толков (символ). Бывший комсомолец и девушка Польза убегают в Прекрасное Далеко (плюс – не прямо убегают, а в бок, в переулок).
Сюжет, в общем, неплох – если бы не мюзикл, буквально рвущий его на части, он мог бы получить твердую четверку, но… Плод любви белки и слона не умеет ни прыгать, ни толком пастись. Поэтому на выходе мы получаем все тот же массовый продукт – пипл хавает, а интеллигентнее говоря, клиповое сознание воспринимает. Отрывочные сцены, исчерпывающие каждую из заявленных мыслей (тот же скурвившийся стиляга – пять минут, и тема закрыта, жизнь коммуналки – пять минут – тема закрыта, комсомольское судилище – пять минут…), до боли напоминают чудную фразу из «Плеска звездных морей»: «Об этом он подумал все».
Вероятно, таким и должен быть продукт для масс, какими их представляет режиссер фильма: коротко о главном. Выходов, расширений темы никак не получается. Наоборот, там, где можно было бы домыслить пару собственных предложений, экран уже позаботился о вас – с него скажут нехитрую мораль («Хорошо быть разными») и пошлость похоронит благие порывы на самостоятельное мышление.
Другое дело… Другое дело, что в этом есть некоторые резоны – скажите, разве вы не знаете, что хорошо быть разными, что серость не тру, а красота-любовь-добро спасут мир? В том-то и дело, что знаете, поэтому додумывать тут, в общем, нечего – так и сказать спасибо за лаконичные выводы режиссеру. Он избавил нас от пошлых мыслей, он честно их сказал сам.
И в то же время все не так плохо. Да, песни в фильме никакие (за исключением соло все того же харизматичного и невезучего на сценарии Сергея Читать далее...

Гляжусь в озера синие,
Зовут меня разинею.