Лаборатория любви в Сиэтле, созданная Джоном и Джулией Готтман, изучает жизнь пар в долосрочной перспективе. По данным этой лаборатории, для прочного брака нужно, чтобы оба партнера честно и искренне ответили "да" на три вопроса - простых только с виду:
1) Хотели бы вы дружить с этим человеком?
2) Уважаете ли вы этого человека как личность (с собственными предпочтениями, образом жизни, ценностями)?
3) Готовы ли вы смириться с тем, что некоторые недостатки никогда уже не исчезнут?

В огромном городе моем – ночь.
Из дома сонного иду – прочь.
И люди думают: жена, дочь, –
А я запомнила одно: ночь.

Июльский ветер мне метет – путь,
И где-то музыка в окне – чуть.
Ах, нынче ветру до зари – дуть
Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.

Есть черный тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, и в руке – цвет,
И шаг вот этот – никому – вслед,
И тень вот эта, а меня – нет…

Марина Цветаева

Прочь, лесть безмерная! Прочь, преувеличенье
Вещей, действительно имеющих значенье!
Нагл баснословный дож, велевший море высечь,
Но тот наглей, кто льстит волнам; кто осмеять
Их тщится... И юлит, стремясь преувеличить
То, что и так нельзя обнять.
Новелла Матвеева

вот что пишет Пелевин в книге о жж-стах:

"- ...объяснял, почему люди заводят себе интернет-блоги.
— Я не помню такого, — ответил я. — А почему?
— Человеческий ум сегодня подвергается трем главным воздействиям. Это гламур, дискурс и так называемые новости. Когда человека долго кормят рекламой, экспертизой и событиями дня, у него возникает желание самому побыть брендом, экспертом и новостью. Вот для этого и существуют отхожие места духа, то есть интернет-блоги. Ведение блога — защитный рефлекс изувеченной психики, которую бесконечно рвет гламуром и дискурсом…"

Пришло письмо от княгини Долгоруковой, - приглашает в гости. Люблю я бывать у неё. Имение старинное, так много жившее, и сейчас живущее сильно. Там историей окованы ступеньки, стены, выступы, закоулки.
Дмитрий Донской отдал за Боброка сестру Анну и в приданое это село, по соседству со своей загородной резиденцией, расположенной в Старой Рузе.
Ах, какой же он был храбрый Дмитрий Михайлович Боброк Волынский и мудрый, потомок Святополка. Забыли про него, совсем забыли про его славные походы во главе московского воинства. Рязань, Казанскую Болгарию и многие другие земли присоединил он к Москве. Ведун говорили про него, колдун. Он понимал вой волка, разговор птиц. И перед Куликовской битвой увидел зарницы над нашими войсками, а припав к земле, услышал голоса двух женщин. Одна причитала и билась о землю, а другая рыдала в скорби и печали. "Мы одолеем врага, но многие погибнут, - сказал он Донскому. Так оно и вышло, и опять отличился Боброк. Вместе с Владимиром Андреевичем Храбрым он находился в засаде.
Битва уже шла три часа. Дрогнули наши воины в одном месте, побежали назад. Напрасно князь Владимир Храбрый склонял Боброка выступить из засады. Настал девятый час, и опытный воевода сел на коня, извлек меч и, сказав: «Теперь наше время» и выступил из дубравы.
Беспамятство? Нет. Осталось село Волынщино.
В Волынщино! В Волынщино! Поеду я.

Снился сон...солнце померкло, откуда-то сверкнул яркий луч, который осветил храм, а там средь миртовых кустов почтенный муж сидит с открытою главой, и вдруг я к нему подхожу в одеждах изо льна, сей муж бумагу подает, а в ней написано, что за первым поворотом дума черная, за вторым доля черная, а за третьим судьба черная. И вдруг у почтенного мужа отвалились уши, а сам он стал уменьшаться и превратился в белого гнома. Закричала я и проснулась нет не от страха, а от ощущения нового и необычного. Горела лампадка, я перекрестилась и подошла к окну. На улице была тишина вместо шороха и шуршания, белизна вместо черной разорванности. Выпал снег.
Утром кухарка смешала снег с солью и приложила к ноге, - сначала жгло колено, а потом боль утихла. Ох, уж эти народные средства, - лучше всяких докторов.

Покров прошел, а погоды нас радуют, - тепло и солнечно. Последние деньки. Скоро завьюжит, занесет все снегом, и солнышко спрячется на долгие зимние месяцы.
Сегодня гуляла по саду, - проверяла все ли готово к зиме. И на ветке ивы увидела свисающие петлей качели, а рядом - досточка. И пока никто не видел, положила досточку, разбежалась, оттолкнулась и полетела вперед и ввысь.
Сердце так сильно зажмурилось, что я выше ручья, и поля за ним. А потом резко вниз, и назад, глоток воздуха и в синее, синее небо...и расставив широко руки падаю в белое облачко, а в нем еще белое облачко...и назад в воспоминания, и в довоспоминания, которые не помнишь, но это уже было. И пруд, и сад, и голос няни, и ты из этого вырос и летишь к небу, к облачку и не знаешь, что там будет.
Но ветка ивы затрещала, стала клониться и обломилась, я упала вместе с ней. Прибежал садовник, конюх, подняли меня. Они охали, а мне было смешно. Вечером пришел доктор и велел на ушибленное колено прикладывать бодягу.
Так и в жизни, очаровываешься, а потом оно уходит, исчезает, испаряется, остается привкус разочарования...
спать...спать...спать

На стене бывшего Пушкинского Дома, ныне Института Русской Литературы, висит портрет миловидной средних дет брюнетки с выразительным лицом и вьющимися волосами, в костюме первой четверти XIX в.

Кто она?
Русская поэтесса, первая женщина составившая сама себе достаточно громкое имя.
Многие женщины - поэты, которые шли за ней, сначала считали её подругой, потом бабкой... прабабкой...прапрапра...

Скоро буду дома. Долгим было моё путешествие. Столько верст проехать без девушки, без лакея. Но они мне и не надобны были - встречали меня везде хорошо.
Гостила у сестрицы в Праслово. В детстве я и в её доме жила. "Три брата у меня, сестрАми самтретья, -- И всем меньшая я. Мной матушка скончалась". Вот батюшка в печали и отдал меня сестрам старшим и тетушкам. В девяти домах пришлось жить. Но чужие нравы и мои слезы остались позади.
А с сестрицой вспоминали, как один раз бегая в саду, я увидела как учитель душит горничную. Я подбежала к ним, давай с криком отрывать девушку. Но она почему-то засмущалась и убежала.
Сестрица спросила, что душит ли кто меня, пора уже пора.
Что я могла ей ответить? Многим я нравлюсь. Но тот, при котором я дрожу, и в пальцах покалывает, давно женат. Он даже не догадывается.
Останусь я девицией - поэтом, сохраню свое имя.
"Заместо молодцов и франтов, пришлось звать к себе педантов". Все моё наследство ушло на обучение. Хорошо, государь понимает, что надо учить бедных дворян и они потом будут служить Отечеству верой и правдой. Вот уже сколько лет я получаю пенсион.
Что-то я расписалась... Като ждет меня.


Как рано в этом году покраснели ягоды рябины. Еще только середина июля. Говорят, что зима будет холодной и голодной. Нет лишь бы все обошлось. Вон что вытворяет этот маленький толстенький корсиканец в Европе. Он очень злопамятен, и до него дошел ответ Като, что "лучше русский истопник".
Что-то давно не было писем от неё.

Сегодня ездила на взморье. Море было тихим и спокойным, только кроткие зыби чуть-чуть дрожали. И над всем этим безмолвием слышно было пение одинокой птицы.
Голос то поднимался до невидимых высот, то отвесно падал, словно молния оставляла свой след на черном небе. А потом где-то внизу звучал долгими нежными переливами.
О чем она пела? Одному богу ведомо. Но как же она похожа на меня.
Светлое море
С небом слилось,
С тихостью волны
Плещут на брег,
Кроткие зыби
Чуть-чуть дрожат.


Все больше и больше становится политики в наших "Беседах", а меньше литературы. Сенатор Захаров еще что-то пишет и переводит, но что делают на литературных вечерах оберпрокуроры, камергеры и даже сам главнокомандующий С. К. Вязьмитинов.
Сегодня я наслушалась умных речей и вдоволь насмотрелась на многих почтенных людей, вместо хороших стихов. И даже в распределении мест придерживаются табеля о рангах, чем о талантах.
Порой мне кажется, что и восхваляют они меня не как поэта, а как хорошенькую женщину.
Уверенность в себе дает мне сейчас второй сборник "Сельские вечера" и награда императрицы золотая лира, осыпанная бриллиантами за "Падение Фаэтона".
Надо обязательно отправить Като стих, который я посвятила Крылову за прочитанный с блеском "Фаэтон" в "Беседе".
Читая баснь паденья знаменита,
Улыбкой оживил ты лица всех гостей,
И честь того прешла к стране пиита.
Во мзду заслуги сей
Я лавры, сжатые тобою,
Себе надменно не присвою.
Когда б не ты ее читал,
Быть может, Фаэтон вторично бы упал.


Сегодня снился сон...солнце померкло, откуда-то сверкнул яркий луч, который осветил храм, а там средь миртовых кустов почтенный муж сидит с открытою главой...и вдруг к нему пришелица подходит, стройна и величава в одеждах изо льна, и вдруг сей достойный муж ей лиру подает из злата...девица запела и сельские слышались напевы...
что за первыми воротами хмель к жердинкам прививается; за вторыми за воротами ярая пшеничка стелется; что за третьими воротами круторогая коровушка на пуховой травке нежится, с резвым маленьким теленочком...
Я узнала и мужа... и пришелицу... как же мы зависим от тех, кто идет впереди, показывая дорогу. И чуждое можно схватить. Сколько сил надо, чтобы его одолеть. А если не хватит? Придется прикидываться союзником. Может сразу идти своей дорогой и петь свои песни.
Надо поговорить об этом с Като.


Как же я была наивна, рассуждая по какой дороге мне идти. Жизнь все расставила по своим местам. И у многих, кто шел со мною с зажженными свечами, они потухли и остались за моей спиной. И эта темная толпа становится все больше и больше, а мне больно вспоминать их прежний свет.
Не стало Като. Нет! Это неправда! Это ложь! Я плачу.....
И во мне уже разлит яд болезни по жилам. - Изнемогаю... Пусть и за мной придет - все стало постылым.
А ты старец не ходи за мной везде, прося у бога, чтобы мне еще пожить.
Устала...тяготеет зло на мне.


Уже много лет я болею. Три года не могу ни сидеть ни лежать - стою на коленях и хожу на коленях.
"Первые годы были исполнены душевных, последние - телесных скорбей и недугов...руки дрожат, Читать далее...

Взрослым похудеть невозможно
Зарубежные диетологи уверены, что сбросить лишний вес можно только до определенного возраста. Такого же мнения придерживаются наши диетологи.
Читайте дальше:

http://www.vz.ru/society/2008/5/6/165675.html

Я думала, что к мандалам я никогда больше не вернусь.
Ну, увидела я их у Льва Толстого, Казимира Малевича, Вацлава Нижинского, Карла Юнга. Но творили они так давно, почти сто лет назад. И в мандалах отражена многолетняя борьба с собой. Может не только с собой?

Значит время было такое, - подумала я. Время неврозов и дыхания высших миров, время предощущения нового искусства и отрицание прошлого, время пророчества и эмоциональных вибраций интуиции, время ожидания апокалипсиса и беззаботности, время черноты души и шаг вперед и ввысь, время победы над солнцем и свет от света, время глашатаев бунта и протеста.
Время хаоса в искусстве, в философии, в умах, где "гибель бабочки в прошлом изменила потом мир будущего". И рисование мандал - это отражение того времени.

Но вдруг я открыла для себя работы нашего современника, художника Филимонова Вадима Ивановича. Он рисует на темы Евангелия «Распятие», «Ангел Апокалипсиса», «Лик, как крест», 1978 г.; «Всемирное воздвижение креста», 1976. Картины похожи на иконы, но это мандалы, самые настоящие символы.

Есть сходство с работами Малевича геометричностью и цветом красно-черно-белым. Но и отличаются они цветом. В работах много золотистого и синего, которые приходят как бы из космоса и дают свет. Значит от Малевича он взял цвет как паузу жизни, как кризис, и добавил свой цвет как продолжение новой жизни. Чувствуется, что художник не просто рисует символы мандалы, которые приходят бессознательно, но переосмыливает их, придает им жизнь, энергетику.

Но почему все-таки мандалы?

Может время такое наступило. Пушкин тоже везде рисовал головки, похожие на мандалы. И его эпоху назвали "Золотым веком поэзии". Следующую эпоху мандал назвали "Серебряным веком поэзии". Сейчас литература тоже переживает расцвет. Как назовут эту эпоху? Изумрудной, бронзовой, лучезарной.

А может быть он хочет соединить прошлый век с современностью. И связать серебряную нить разорванную революцией.
Или ведет полемику, чтобы разгромить духовную эволюцию, начатую Христом и продолженную в прошлом веке.
Или через светлую материю жизни прорывается темная энергия Вселенной?

Да, не так прост Вадим Филимонов, поэт, прозаик, художник, фотограф. Он многогранен. Что значат только его открытия: "ДА есть перевёрнутый АД", утверждение как отрицание, или "Раскольников рычит своими инициалами Р-Р-Р, Родион Романович Раскольников."

Одним ключом не откроешь, чтобы понять суть его творчества.
Сначала он показался мне "эстетским Чарльзом Буковски". Это какашки, мат, отрицание традиции.
Потом я подумала, что он пишет пародию на постмодернизм. Это "аляпостмодернизм", иносказания.

Но ключ я все-таки нашла в рецензии Льва Верабука к тексту Вадима Филонова. Это качели. Качели - это устройство для качания. Словарь Ожегова.

Да, те самые качели, которые свисают петлей с крепкой ветки ивы. И надо закрепить широкую досточку, отойти назад, разбежаться, а потом оттолкнуться и ты уже летишь вперед и ввысь. И сердце так сильно зажмуривается от того, что ты выше ручья, и поля за ним. А потом резко вниз, и назад, глоток воздуха и в синее, синее небо летишь, и падаешь широко расставив руки в "белый скачок... и за этим белым скачком опять белый скачок...и в этом белом скачке белый скачок... в каждом белом скачке белый скачок"(Кандинский)

Так и Вадим Филимонов в своем творчестве отталкивается и летит от прошлого в будущее, от небытия к бытию, от Малевича к себе, от духа к телу, от автоматического письма к жизнеутверждающему, мощному. Он пишет энергичными жизнелюбивыми мазками, потому что сам "он растёт, как дерево, рыба и птица и пытается
занять ещё восемь измерений пространства».

(Работа Вадима Филимонова "Лик как Крест", 1978 г., холст, масло, 110х78 см., )

В.Кандинский. Видеть


Синее, синее поднималось, поднималось и падало.
Острое, тонкое свистело и втыкалось, но не протыкало.
Во всех углах загремело.
Густо-коричневое повисло будто на все времена.
Будто. Будто.
Шире расставь руки.
Шире. Шире.
И лицо твоё прикрой красным платком.
И может быть, оно ещё вовсе не сдвинулось:
сдвинулся только ты сам.
Белый скачок за белым скачком.
И за этим белым скачком опять белый скачок.
И в этом белом скачке белый скачок. В каждом
белом скачке белый скачок.
Вот это-то и плохо, что ты не видишь мутное:
в мутном-то оно и сидит.
Отсюда всё и начинается...............
................Треснуло..............

Тест.
"Насколько вас тошнит от работы"

http://www.rb.ru/poll/3/

Жила-была Лена. И жила она с мужем. Жила она с мужем на берегу белого моря. На берегу белого моря их обволакивало белесое небо. Белесое небо обволакивало нежностью. Тела переплетал северный ветер. Северный ветер переплетал тела страстью. Морские волны шептали… любимая… Любимый отвечало эхо морским волнам…

Давным – давно это было.

Лена сейчас живет в другом городе. Живет с мужем - у них нет детей. Как нет белого моря, белесого неба, свежего ветра, морских волн. Только ей часто снится сон, что она идет ко дну белого моря, ноги путаются в ламинарии. Лена начинает задыхаться и просыпается.

Они с мужем прошли обследование. За результатом Лена пришла одна. Муж был уверен, что причина в Лене. И, сидя у врача, она ждала приговор себе. Врач долго рассматривал мелко исписанный листок. Потом посмотрел на Лену и сказал, что она может родить ребенка, но не от мужа.


Лена вытащила из сумочки все деньги, что были у неё, плакала, уговаривала доктора написать, что причина в ней. Ведь она его любит, и будет жить с ним и без детей. Доктор денег не взял, но бумагу переписал. Она лежит в комоде.

Но муж стал приходить домой все позже и позже, принося в дом чужие запахи. И Лена задыхалась то от сладости, то от терпкости, то от липкости. Но всегда радовалась его приходу, брала в руки его пальцы и прижимала к своим губам. А у него то спина болит, то устал на работе, то не до неё сейчас.

Вот и сегодня его нет. Лена выключила свет, села на подоконник, подтянув колени к груди. В доме напротив заплакал ребенок. В одном из окон загорелся свет. Лена увидела женщину, которая пальцами провела по соску, потом подняла грудь, пробуя её на вес, и приложила к ней ребенка. Женщина говорила что-то ласковое ребенку, а ей казалось, - что успокаивает она её.

Лена коснулась своих сосков... тело было еще молодым. Она еще может родить…Но как же она будет жить …жить без него она не сможет… Нет! Она любит его.
Одна слеза за другой покатились из её глаз, плечи затряслись... раздался пульсирующий звонок телефона.

-Ты для меня старая стала, я хочу ребенка, прости, - сказал муж.

Въстала обида въ Лене за съвое рачение пошла косно къ дъну хъладного плещучи моря.

Ноги запутались в водорослях - погас свет. Она шла наошупь, натыкаясь руками на камни, ... а за ними визг, говор, хохот, лай собак. Под ногами - кучи золы, старое тряпье, помои, битые кувшины.
Её хватали чьи-то губы, и пахло рыбьими пузырями. В руки совали пятаки, и пахло жалостью.
Только северный ветер был свежим, и она хватала его ртом.


Но навстречу уже летели стражники с факелами, они заломили ей белы рученьки. И ноги в чулках шелковых волочились по булыжникам, а её шляпа долго катилась черным кругом по улице. Мужики в армяках во след ей плевали, а бабы в сарафанах тихо шептали:

"Соломония... жена Царьева, Соломония... Царем брошена."

Ох, касатики лихо - лихо ей, ох, соколики лихо - лихо ей, - распевали колокола соборов.

За нею шла толпа. Среди них гончары, кузнецы, сажею выпачканные. Девчонка, конопатая, под горшок стрижена, кричала всем радостно: "Комедия КлабЪ скоро будетЪ." На нее два солдата цикали. А Васек, пионер, прыгал козликом, дули всем показывал, да плевал на афишу кина Тарантино. Толстый боярин в очках, да с бутылкой smokeheada в руках всем выпить предлагал. Катерина из «Грозы» картинно на землю бросалася. Мужики в мокроступах с тросточками в руках о чем-то с нею шепталися.

А на площади дожидались царь с молодой царевною, окруженные боярами.
Те в руках держали шесты с укрепленными на верхушке пучками травы, конских волос и ярких перьев птиц.

А ведь раньше она была Мииллаая. А сейчас лежит стражей битая.

И народ роптал: "как же так при живой то супружнице...Отче...сердце кровью то обливается. Ой, касатики воли хочется, ой, соколики волю дайте ей."

Вышел Вася - царь с бичом в руке, да как топнет ногой:
"Подите прочь, смерды! А ема в монастырь, не надобна ми си...у ма си жена молода и краса".

Лена сбросила куколь монашеский, и давай каблуками топтать и рвать его, приговаривая:
"Не Соломония я, а Елена Прекрасная. А Василий не царь, а купи - продай. Поменял он меня на рылу крашеную, а ведь ручки и ножки зацеловывал."

Бич со свистом щелкнул над ней. Повалилась она, стала от боли корчиться.

Кто-то крикнул: "бесноватая." Подхватила толпа: "бес...бессноваттая,"
разбегаясь в разны стороны.

-Святая она, - шептали оставшиеся.

Ох, если бы да кабы... эх, если бы да кабы...ох, если бы да кабы... эх, если бы да кабы. Вот всегда у нас так, да не так.

Господи, прости!
И меня прости!

Уже несколько дней Лена выключала свет и садилась к окну.

В доме напротив она видела женщину. Та расстегивала пуговицы на халате, медленно проводила рукой по темному ободку соска. Поднимала одну грудь, пробуя на вес, а потом прикладывала к ней ребенка.
Женщина что-то говорила ласковое ему. А Лене казалось, что женщина успокаивает её.

Очень давно она с мужем жила на берегу белого моря.
Они ездили на остров. Там вихрем взлетали на последнюю ступеньку маяка. Белый ветер поднимал сарафан Лены и закручивал над головой белым платком богомолки. Руки мужа были дерзки, и над ними кружилось белесое небо.

Лена закрыла шторы и сбросила халат. Из зеркала на нее смотрела обнаженная женщина. Тело было еще молодым. Она могла бы еще рожать и рожать. Но этот вопрос она для себя закрыла несколько лет назад навсегда.

Они прошли обследование. За результатом Лена пришла одна. Муж был уверен, что причина в Лене. И, сидя у врача, она ждала приговор себе. Врач долго рассматривал мелко исписанный листок. Посмотрел на Лену, потом сказал ей, что она может родить ребенка, но не от мужа. И в том, что у них нет детей, виноват он и вылечить его нельзя.

Её накрыло волной холодного белого моря.

Лена вытащила из сумочки все деньги, что были у неё, плакала, уговаривала доктора написать, что причина в ней. В жизни всякое бывает. Чтобы не случилось, она будет с ним и без детей.

Бумага с переписанным результатом лежит в комоде давно.

Лена еще раз посмотрела на свое отражение в зеркале. Провела рукой по бедру, коснулась сосков... раздался пульсирующий звонок телефона:

-Ты для меня старая стала, я хочу ребенка, прости, - сказал муж.

Лена пошла ко дну холодного белого моря, где плавно колыхались большие листья ламинарии. Ноги запутались - погас свет.

Она шла наошупь, натыкаясь руками на камни... а за ними визг, говор, хохот, лай собак. Под ногами были кучи золы, старое тряпье, помои, битые кувшины.
Её хватали чьи-то губы, и пахло рыбьими пузырями. В руки давали пятаки, и пахло жалостью.
Только северный ветер был свежим, и она хватала его ртом.


Но навстречу уже летели стражники с факелами, они заломили ей белы рученьки. И ноги в чулках шелковых волочились по булыжникам, а её шляпа долго катилась черным кругом по улице. Мужики в армяках во след ей плевали, а бабы в сарафанах тихо шептали:

"Соломония... жена Царьева, Соломония... Царем брошена."

Ох, касатики лихо - лихо ей, ох, соколики лихо - лихо ей, - распевали колокола соборов.

За нею шли гончары, кузнецы сажею выпачканные. Девчонка, конопатая, под горшок стрижена, кричала всем радостно: "Комедия Клаб скоро будетЪ." На нее два солдата цикали. А Васек, пионер, прыгал козликом, дули всем показывал, да плевал на афишу Тарантино. Толстый боярин в очках, да с бутылкой smokeheada в руках всем выпить предлагал. Катерина картинно на землю бросалася. Мужики в мокроступах с тросточками в руках о чем-то с нею шепталися.

А на площади дожидались царь с молодой царевною, окруженные боярами. А ведь раньше она была Мииллаая. А сейчас лежит стражей битая.

И народ роптал: "как же так при живой то супружнице...Отче...сердце кровью то обливается. Ой, касатики воли хочется, ой, соколики волю дайте ей."

Вышел Вася - царь, да как топнет ногой:
"Подите прочь, смерды! А ема в монастырь, не надобна ми си...у ма си жена молода и краса".

Лена сбросила куколь монашеский, и давай каблуками топтать и рвать его, приговаривая:
"Не Соломония я, а Елена Прекрасная. А Василий не царь, а купи - продай. Поменял он меня на рылу крашеную, а ведь ручки и ножки зацеловывал."

Бич со свистом щелкнул над ней. Повалилась она, стала от боли корчиться.

Кто-то крикнул: "бесноватая." Подхватила толпа: "бес...бессноваттая,"
разбегаясь в разны стороны.

-Святая она, - шептали оставшиеся.

Ох, если бы да кабы... эх, если бы да кабы...ох, если бы да кабы... эх, если бы да кабы. Вот всегда у нас так, да не так.

Господи, прости!
И меня прости!

«Национальный бестселлер» отобрало шесть авторов, вошедших в так называемый «короткий список» номинантов.

Максимальные девять баллов набрал член запрещенной партии НБП Захар Прилепин со сборником рассказов «Грех», пишет Лента.ру со ссылкой на «Ведомости».

Ключевая эмоция сборника – «глухое недовольство происходящим».

Cреди главных номинантов также оказались критик Лев Данилкин с биографией Александра Проханова «Человек с яйцом», Анна Козлова с романом «Люди с чистой совестью», Андрей Тургенев (псевдоним критика Вячеслава Курицына) с произведением о ленинградской блокаде «Спать и верить: блокадный роман», Юрий Бригадир с книгой «Мезенцефалон» и Александр Секацкий с философской притчей «Два ларца: бирюзовый и нефритовый».

Медведев: «Чем больше вузов, тем глупее россияне»

без комментариев:)))

Вот ссылка на хорошие и дешевые книги,
в два раза дешевле чем в книжных магазинах:

http://kolonna.mitin.com/index.php

http://nashevse.tv/forum/viewtopic.php?t=4049

...опробую все свои четыре зуба
[640x480]

Елизаров зарядил газово-электро-звуковой револьвер, сунул его в карман куртки и вышел прямо через окно из своей квартиры на 113-м этаже. Ноги коснулись земли.
-Елизаров Виктор Степанович. Вы арестованы.
Перед ним стоял человек с короткой стрижкой. Он похлопал его по карманам и вытащил револьвер.
-У вас есть разрешение на ношение оружия?
Елизаров дрожащей рукой вытащил бумажку и отдал её.
Рядом остановился черный джип, из него выскочили два молодых человека. Они взяли Елизарова под руки и подтолкнули к подъезду. Там воняло кошками. Лифт не работал.
Что же я перепутал? Почему я не в Глубоком Холодильнике? - пронеслось в голове у Елизарова. И пока они поднимались, он на периферии сознания прокручивал все свои действия, перед тем как шагнуть в окно. И вдруг он хлопнул себя по лбу: «он вышел не с той ноги».
Все это время человек с короткой стрижкой кричал на кого-то по телефону. В ответ раздавалось: «будьсделано, товарищ полковник».
Скоро заработал лифт, и через несколько минут все были в квартире Елизарова.
-Вот ордер на обыск. Читайте, Виктор Степанович, - обратился к нему полковник.
-Позвольте...
Раздался звонок в дверь, вошел участковый, а с ними понятые. Полковник обратился к ним:
-Мы сотрудники госбезопасности страны. Гражданином Елизаровым В.С. и писательницей Ивановой И.И. была разработана инструкция при помощи которой они давно живут в будущем. Там тихо и темно. Они ничего не читают, не смотрят, а пишут только для себя.
-Что за бред?
-Не перебивайте, Виктор Степанович, это при помощи нашей аппаратуры вы сегодня шагнули в окно не с той ноги и оказались в прошлом. Вы хотите здесь остаться? Отдайте нам инструкцию, мы тоже хотим оказаться в будущем. Но поток информации такой, что мы не успеваем все прочитать, переслушать, пересмотреть, нам не хватает времени.
-Ах, вы про это. Так не читайте, не слушайте, не смотрите чепухи.
-Как же отличить настоящее от чепухи?
- Посмотрите в сейфе. Он открыт.
Полковник подошел к сейфу, вытащил тетрадь и начал читать:

Ирэн с друзьями ездила к морю. Оно было тихим и спокойным, только короткие зыби чуть - чуть дрожали. Серж купался, Ирэн сидела на берегу. А когда он заплывал далеко, она слушала пение одинокой птицы над морем.
Голос то поднимался до невидимых высот, то отвесно падал, словно молния оставляла свой след на черном небе. А потом где-то внизу звучал долгими нежными переливами.
Какой чудесный день! Как красиво пела птица. Надо обязательно об этом написать.
В дневнике появляется запись:
10 июля. Ах, это мокрая курица Сиси. В другой раз я вырву все её перья, если она еще раз поцелует Сержа в воде.

-Что это вы дали?
-Это я записывал рассказ бабушки. Там еще есть тетради.
Полковник и два молодых человека подняли сейф и вытряхнули все, что там было. На пол упала серебряная подкова, маленький зубик, черный лист бумаги и тетрадь. Елизаров узнал эту тетрадь, там он записывал рассказы маменьки. Инструкции нигде не было. А вот фиг вам! Надо только с правильной ноги шагнуть в окно. И через минуту он уже будет в Глубоком Холодильнике, где ждет его И. И. И. И где они будут менять одноразовые простыни одну за другой. Елизаров бросился к открытому окну и шагнул…