
МК, 1 декабря 2005
Ни в какой другой стране мира не родилась еще женщина, лично убившая полторы тысячи человек
Передергивая затвор пулемета, она не думала о тех, кого расстреливает. Дети, старики, женщины — их жизни были для нее просто работой.
"Какая чушь, что потом мучают угрызения совести. Что те, кого убиваешь, приходят по ночам в кошмарах. Мне до сих пор не приснился ни один", — говорила она своим следователям на допросах, когда ее все-таки вычислили и задержали. Через тридцать лет после ее последнего расстрела.
Тонька-пулеметчица работала на оккупированной советской территории с 41-го по 43-й годы, приводя в исполнение массовые смертные приговоры фашистов партизанским семьям. Уголовное дело брянской карательницы Антонины Макаровой-Гинзбург до сих пор покоится в недрах спецхрана ФСБ. Доступ к нему строго запрещен.
Гордиться здесь нечем: ни в какой другой стране мира не родилась еще женщина, лично убившая полторы тысячи человек.
“Вы Тоньку слишком не ругайте, — вздыхает Петр Головачев, майор КГБ, занимавшийся в 70-е годы розыском Антонины Макаровой. — Знаете, мне ее даже жаль. Это все война, проклятая, виновата, она ее сломала... У нее не было выбора — она могла остаться человеком и сама тогда оказалась бы в числе расстрелянных. Но предпочла жить, став палачом. А ведь ей было в 41-м году всего 20 лет.
…Лето 1978-го года по улице белорусского городка Лепель шла женщина. Совершенно обычная. С авоськой в руках. В плаще песочного цвета. Рядом остановилась машина: “Вам необходимо срочно проехать с нами!” — выскочили неприметные мужчины в штатском, обступили, не давая ей возможности вырваться, убежать. Как загнанную волчицу погнали за флажки. Ату ее, ату!
Подняла на них взгляд, тяжелый, суровая складка на переносице прорезалась еще горше. “Покурить дадите?” — а у самой руки трясутся.
Тридцать три года после Победы эту женщину звали Антониной Макаровной Гинзбург. Она была фронтовичкой, ветераном труда, уважаемой и почитаемой в своем городке. Ее семья имела все положенные по статусу льготы: квартиру, знаки отличия к круглым датам и дефицитную колбасу в продуктовом пайке. Муж у нее тоже был участник войны, с орденами и медалями. И две взрослые дочери гордились своей правильной мамой.
На нее равнялись. С нее брали пример.
Еще бы, такая героическая судьба: всю войну прошагать простой медсестрой от Москвы до Кенигсберга.
Учителя школ приглашали Антонину Макаровну выступить на линейке, поведать подрастающему поколению прописные истины о том, что в жизни каждого человека всегда найдется место подвигу. И что самое главное на войне — это не бояться смотреть смерти в лицо.
И кто, как не Антонина Макаровна, знал об этом лучше всего…
— Вы догадываетесь, зачем вас сюда привезли? — спросил следователь брянского КГБ, когда ее привели на первый допрос.
— Ошибка какая-то, — усмехнулась женщина.
— Вы не Антонина Макаровна Гинзбург. Вы — Антонина Макарова, больше известная как Тонька-москвичка или Тонька-пулеметчица. Вы — карательница, работали на немцев, производили массовые расстрелы. О ваших зверствах в деревне Локоть, что под Брянском, до сих пор ходят легенды. Мы искали вас больше тридцати лет — теперь пришла пора отвечать за то, что совершили. Сроков давности ваши преступления не имеют.
Покачнулась, но все же усидела на стуле. “Значит, не зря последний год на сердце стало тревожно, будто чувствовала, что появитесь, — проглотила слюну. — Как давно это было. Будто и не со мной вовсе. Практически вся жизнь уже прошла. Ну, записывайте…”
Из протокола допроса Антонины Макаровой-Гинзбург, июнь 78-го года.
— Все приговоренные к смерти были для меня одинаковые. Менялось только их количество. Обычно мне приказывали расстрелять группу из 27 человек — столько партизан вмещала в себя камера. Я расстреливала примерно в 500 метрах от тюрьмы у какой-то ямы. Арестованных ставили цепочкой лицом к яме. На место расстрела кто-то из мужчин выкатывал мой пулемет. По команде начальства я становилась на колени и стреляла по людям до тех пор, пока замертво не падали все...
“Cводить в крапиву” — на Тонькином жаргоне это означало повести на расстрел. Она же сама умирала трижды.
Первый раз — осенью 41-го, в страшном “вяземском котле”, молоденькой девчонкой-санинструкторшей. Гитлер пер тогда “Тайфуном” на Москву. Пехота харкала трупами, смешалась зловонная жижа — люди, лошади, машины, а вприхлебку — кровавое месиво из октябрьских луж.
Полководцы бросали свои армии на смерть. И это не считалось преступлением. У войны другая мораль. Больше миллиона наших мальчишек и девчонок всего за шесть дней погибли в той вяземской мясорубке. Пятьсот тысяч оказались в плену. Гибель простых солдат в тот момент ничего не решала и не приближала победу. Она была просто бессмысленной.
Так же как помощь медсестры мертвецам...
19-летняя
Читать далее...