[191x300]
Я часто прихожу в это кафе на улице Каминито, пью мате и записываю свои мысли. Здесь играет танго, а вечерами тела сплетаются в судорожно-страстном танце. Здесь пахнет ванилью и пылью, мягкие кресла дышат временем. Говорят, в этом кафе бывал Гардель, кто знает, может именно за моим столиком он напевал Por Una Cabeza.
Я смотрю на свои руки, на некогда тонкие мраморные кисти, а теперь сморщенные в пятнах, на огромные кольца, нанизанные на крючковатые пальцы, на пожелтевшие ломкие ногти в мелких ямках, смотрю и не понимаю как годы умудряются пролетать так скоро...
Он называл меня Bruja*, за любовь к тишине, приторные духи и большие серебрянные браслеты, то и дело соскальзывавшие с узких запястий... Он учил меня танцевать. Он смеялся и передразнивал неуклюжие движения, не понимая отчего я столбенею, как только ощущаю прикосновение его пальцев через тонкое платье. А я не могла унять непокорное сердце, не могла совладать с дрожью в коленках и неимоверным усилием сглатывала жесткий комок, подкатывающий к горлу...
-Mi bruja,- говорил он, - Отчего ты такая? Ты ходишь музыкальнее, чем танцуешь, девочка!
Я была для него девочкой, стеснительной школьницей, одной из многих, внимавших карамельным речам, девочкой, пьянеющей от его сигар и перестука дорогой трости. Но я была женщиной. Я была женщиной, любящей страстно и отчаянно, ревнивой, как дикая кошка, способной выцарапать глаза сопернице или заколоть возлюбленного стилетом.
Ну, что Вы улыбаетесь, дорогой читатель? Хотя, да, улыбайтесь, снисходительно и ласково, вспоминая свою первую любовь – долгожданную, сотни раз виденную во сне, и себя – поглупевшего, неуверенного, измученного сомнениями. Так бывает лишь однажды, и спустя годы всё это кажется смешным, далеким и немного постыдным...
- Mi bruja, ты не влюблена часом? – улыбался он, прекрасно зная ответ на свой впорос.
- Влюблена, сеньор, - отвечала я, потупив взор, надеясь на невозможное, мечтая о несбыточном.
- Уж не в меня ли, девочка? – он качал головой, - Ты же взрослая и сама все понимаешь...
Я понимала. Вечерами он сидел в этом кафе с увядшими женщинами, смотрел на их напудренные рыхлые лица, на истончившиеся губы и морщинистую грудь в вырезе дорогого платья, танцевал, шепча на ухо что-то, от чего они дребезжаще смеялись и нервно поправляли прическу.
А поутру они уходили от него заплаканными, счастливыми вернувшейся верой в себя, в свою привлекательность и молодость. Он же пересчитывал деньги и задумчиво смотрел на фотографию в позолоченной рамке – молодая женщина, некрасивая, но удивительно притягательная, сидела, скрестив руки на груди, чуть наклонив изящную головку с короткими вьющимися волосами. Как я хотела походить на нее, умершую от туберкулеза, прелестную француженку, привезенную им, словно трофей, из Марселя...
Моя мать сдавала ему эту комнату с темными шелковыми обоями, некогда роскошной, а теперь дряхлой мебелью: у стены стояла кровать с запыленным балдахином, рядом низенький костяной столик, в углу большой отцовский секретер, уставленный пустыми бутылками и книгами в потрепанных стертых обложках, напротив диван, обитый сливовым бархатом и пара кресел.
- Mi bruja, - заговорчески шептал он, - когда нибудь ты станешь таким же старым обмылком, как те дамы, что выскальзывают утром из моей комнаты, кутаясь в черную вуаль, боясь быть узнанными и опозоренными, тогда...
Он делал паузу и отпивал из треснувшего бокала шампанское.
- Тогда ты вспомнишь меня и поблагодаришь...
- За что? – спрашивала я, сжимая кулаки так, что ногти до крови впивались в ладони, но он не отвечал, лишь переводил взгляд на фото и грустно улыбался.
Он умер.
Нет, дорогой читатель, я не заколола его стилетом и не отравила мышьяком, это произошло уже тогда, когда я вышла замуж и уехала в необычную, пугающе-экзотическую страну...
Мне рассказывали, что он долго болел. Моя мать и прочие постояльцы нашего небольшого пансиона ухаживали за ним, подкармливали, оплачивали визиты врачей, но он неминуемо угасал и отдал богу душу в сочельник. Нашли его рано поутру, будто мирно спящего, прижав к груди портрет в золоченой рамке...
В тот самый день я, изнывая под лучами обжигающего солнца, брела по пустынным улочкам, вдыхая ароматы бадьяна, кардамона, имбиря и еще целого букета неизвестных мне пряностей; мимо проплывали павами узкоглазые прелестницы в расшитых одеяниях, под, казавшимися игрушечными, разноцветными зонтиками. Они изредка окидывали меня удивленными взглядами, морща отбеленные лбы, будто давая понять, что мне тут не место; проносились крикливые рикши, оглашая окрестности зазывными криками; в воздухе плотной шторой висела влажная пыль, моя блуза липла к разгоряченному телу. Я брела по извилистым кривым улочкам, редкий ветерок нашептывал мне слова полузабытого танго, и я не понимала отчего мутнеет перед глазами, а обжигающие капли стекают по лицу, свисают с
Читать далее...