Останови июнь!
Пусть так и будет — лето
ещё в начале. Листья за окном
все в переливах солнечного света.
Ты — есть. Ты — здесь.
Ты тонко пахнешь сном,
вишнёвым соком, солнцем и бальзамом
для губ. И то, что в декабре —
конец времён, нам всем по барабану.
И лень кругòм,
и куб двора согрет
предгрозовыми жёлтыми лучами,
а на площадке детской, где ни плюнь,
целуются,
и пух летит легчайший —
от одуванчиков.
Останови июнь!
Я в нём останусь — оттиском в породе
застывшей, горной, знаком на скале.
Неправ был Соломон, что всё проходит.
Всё остаётся:
миллионы лет
и этот миг, когда рекой лениво
июнь сквозь полдень медленно течёт
Оста…
и ты его остановила,
всего лишь голову склонив мне на плечо.
…чтобы вы помнили, как вы красивы.05-06-2012 23:54
— Ты прекрасна. Тебе так идёт любовь.
— Знаю. Я как Кристаль — besoin d'amour, строго по песне, я без неё не живу. Как без воды и воздуха.
Последние — сколько там? — три дня в памяти сливаются в одну большую волну невероятной любви. Слова — кубические, дни — как будто проведены где-то не здесь, вообще не на земле и не в этом измерении.
Я успела за это время побывать последовательно: жрецом бога дорог и путешествий, Лосём Зла, головой гэбни (состоявшей из четырёх женщин, считавших себя мужчинами), девочкой-с-камерой, филологом, клятым кэцхеном, сентиментальной девочкой и восхищённой фанаткой.
По результатам:
— выполнен квест наставника и даже получена от него награда,
— возвращено наконец нормальное зрение,
— прекрасная женщина Альфина переведена в разряд знакомых (и очень крутых) человеков,
— досмотрен наконец Шерлок,
— и получен автограф божественного Даниэля Лавуа.
Я плакала над этой последней серией, она прекраснее всех предыдущих.
Я плакала над Belle и над Être prêtre.
Над игрой же — днём раньше — я смеялась так, что мне не хватало моей единственной пары лёгких.
Всё остальное — неописуемо, потому что как описать условную реку абсолютной любви? Пелевин вот — даже не пытался, а я даже и не Пелевин.
Но ради таких дней стоит жить.
…как мало может сказать скупое слово „спасибо”
про этот импульс любви,
про этот трепетный свет,
про то, что ваши глаза так безмерно красивы,
так вдохновенно красивы…
И вот тогда дожди пойдут горизонтально.29-05-2012 14:03
В высшей степени сентиментальное занятие — перечитывать собственные старые стихи. Перечитывать и удивляться тому, что некоторые из них нравятся до сих пор; впрочем, литературная ценность в собственных старых стихах важна в последнюю очередь.
Эти кривые, кое-как уложенные в рифму формулировки ничего особенного не представляют сами по себе, но для меня лично они местами настолько точны, что и добавить нечего: оно, вот именно оно самое. Все эти дни, что доверху заполнены тобой,
Пришли как будто из другой вселенной,
Где, опускаясь, небо красит земли в голубой
И каждое мгновение — бесценно.
Оно — именно так. Было тогда, оно так же — сейчас: эти отдельные дни и часы, проведённые в какой-то другой жизни, в другом измерении, где нет ничего, кроме огромного необъятного счастья — они стоят того, чтобы ради них жить вообще.
И каждое мгновение — бесценно, да.
Сезон горизонтальных дождей.
Год Дракона.
Всё-таки это очень весело — быть лесбиянкой.
Как бы меня ни раздражали гендерные стереотипы, лично мне они делают много хорошего. Мне можно носить юбки и не ходить в армию. А ещё быть лесбиянкой гораздо проще, чем геем.
Ибо почему-то гомофобия у нас распространяется в основном на юношей. Волны ненависти выливаются по большей части на их головы, мне же достаётся только это забавное чувство, которое я определяю цитатой из Стругацких: „Привалов, ты у нас теперь фантом. В тебя никто не верит”.
Эти родители, которые разрешат переночевать у подруги, но у друга — не разрешат (как будто это кому-то когда-то мешало, ей же Эру); эти юноши, которые способны приревновать к другому юноше, но к девушке — не способны; эти полузнакомые личности мужеского полу, которые считают меня несчастной жещиной, которой не попалось нормального мужика, — они все так нечеловечески доставляют. Это такое забавное ощущение, когда тебе в лицо говорят, что тебя не бывает.
Про полузнакомых личностей, кстати, был хороший пассаж у Сапковского. Я его вот здесь цитировал.
И есть ещё одно. Меня восхищает, когда ради меня-прекрасной люди готовы поступиться незыблемостью собственной ориентации. Самооценку поднимает, да.
She said she’d
love me for eternity,
but managed to reduce
it to eight months
for good behaviour.
She said we fitted
like a hand in a glove,
but then the hot
weather came and such
accessories weren’t needed.
She said the future
was ours, but the deeds
were maid out in
her name.
She said I was
the only one who
understood completely,
and then she left me
and said she knew
that I’d understand completely.
Среди бесконечного количества вопросов, которые я слышала за свою жизнь от тех, в чьи машины садилась, есть некоторое количество повторяемых более или менее регулярно; на них уже даже есть готовый комплект ответов. Один из любимых — „а ты не боишься?”
Не боишься вот так, одна, понимаешь, ночью, с незнакомыми людьми; люди же, понимаешь, всякие попадаются.
Не боюсь, в который раз объясняю я. Если бы боялась — меня бы здесь не было.
На самом деле оно глобальнее, это „не боюсь”. Местами моя жизнь — это ужас параноика.
Я — не боюсь. То есть боюсь, но других вещей; боюсь не сдать сессию, боюсь чужой зависимости от себя, ещё чего-то боюсь.
Но когда я выхожу из дома — я не жду, что я попаду под машину.
Когда я поднимаю большой палец — я не жду, что меня изнасилуют.
Когда я ступаю босой ногой на асфальт — я не жду, что напорюсь на стекло.
Я знаю, что всё это возможно. Я знаю, что некоторые вещи опасны; по-хорошему так вообще все, но некоторые — больше, чем другие. Просто отношение к этой самой опасности у меня ни хрена не параноидальное. Есть вещи, которые опасны, но прекрасны; да, риск есть, но если что-то приносит радость — неужели оно не стоит того, чтобы забить на некоторое количество риска?
Техника безопасности придумана не зря, да. Но она не подразумевает безвылазного сидения дома, правда же?
Ну а ещё я всё-таки верю, что Вселенная мне друг, а люди в массе своей хорошие.
А иначе жить незачем.
Наверное, я тоже хочу такой пост. Именно сегодня, ибо Повод.
Когда я включаю музыку на телефоне, где один гигабайт памяти и рандомный выбор, — меня окружают призраки прошлого. Они красивы.
На досуге поняла про себя, что я фантастически не злой и не завистливый человек.
Мне глубоко чужда позиция "если у меня все плохо, то пусть у других будет еще хуже".
Зато близко и понятно утверждение "если даже у меня все плохо, пусть хоть у кого-то все будет хорошо".
И это не альтруизм, это эгоизм чистой воды. Потому что счастье, знаете ли, заразно. Оно передается воздушно-капельным путем и не только. И чем больше его будет вокруг, тем больше шансов заразиться.
Просто я всегда думал, что в любви нет места эгоизму. Любишь — люби и ничего не требуй. А тут вдруг оказывается, что как-то всё не так.
Вдруг оказывается, что любовь эгоистична насквозь, эгоистична до мозга костей; любовь — это одно большое „для себя”. Просто это самое „себя” смещается от „я” к „мы”.
„Мы” совершенно не обязательно подразумевает отрицание „я”. Но в этом есть прекрасное: жить — ради нас, менять и развивать себя — потому что так легче и лучше нам.
Чувствую себя Ромео Монтекки. Начинаю понимать Адриану Имж с её заявлениями о том, что невзаимной любви не бывает: не то чтобы соглашаюсь, но — понимаю, что именно она имела в виду.
Внимание, сейчас будет дракулопост. Более того, будет длинный спгсный дракулопост с жирными спойлерами и периодическими цитатами на французском.
Короче, проще прокрутить, да.
Я вот сейчас даже не знаю, как это сформулировать.
Я всегда любил восторги и обожания. Оно всячески замечательно — быть просто счастливым от того, что в мире существует вот такой человек. Но — недостаточно.
Сейчас как никогда ярко ощущается: чужой прекрасности недостаточно не только для любви, но вообще для какого бы то ни было общения. Нужно нечто большее.
О, мне знаком этот тон: „ах! ты, ты такой!..” Но, боги мои, это же всё — не то, недостаточно „его” или „её”, нужны — „мы”.
Вот это самое „мы”, большее, чем „я и ты”, совсем отдельное состояние, — оно внезапно не просто прекрасно, оно абсолютно необходимо для любого общения; во всяком случае, теперь, в кои-то веки по-настоящем почувствовав, как это, я уже не соглашусь на меньшее. Это смещает точку зрения; меняется само отношение вообще: „он прекрасен” меркнет перед „мы есть”.
Наверное, это правильно.
время весенней уборки - и май разламывает затылок,
копается в грудной клетке, укоризненно бормоча:
"зачем тебе эта рухлядь? здесь столько пыли, здесь всё застыло,
зачем тебе эти двери, к которым не подобрать ключа?
давай всё вычистим, пусть
будет воздушно-солнечно-серебристо"
но я не соглашаюсь, судорожно дергаюсь, мол, не тронь,
открытие каждого шкафа чревато паническим приступом,
из каждого выползет монстр, выворачивающий нутро.
мне очень стыдно оправдываться подобным трусливым вздором,
я знаю, что если бездействовать - не вылечишь ничего.
один из шкафов стоит прямо у входа, посреди коридора,
ужасно мешает ходить и дышать. и вот,
берусь за дверную ручку, долго слушаю всхлипы сердца,
убеждаю себя, что справлюсь, что не случится беды из-за...
опускаюсь на пол, спиной прислонившись к дверце.
закрываю глаза.
Есть люди, которые боятся одиночества. Иногда — так боятся, что бросаются на шею первому встречному или же тянут до последнего отношения, уже даже мучащие обоих.
Есть другие люди, которые боятся зависимости. Иногда — так боятся, что бегут на другой край света, увидев, что кто-то рядом внезапно становится несравнимо лучше всех остальных, вместе взятых.
Ни те, ни другие не правы. Ни зависимость, ни одиночество не бывают так разрушительны, как страх.
В Питере дождь, настоящий такой ливень, чуть бы потеплее — можно бы назвать его летним; город расцветает зонтиками, под крышами и козырьками стоят стайки людей.
На Невском, возле самой проезжей части, стоит юноша и держит зонтик над тонкой, изящной девушкой в чёрном. Девушка играет на скрипке: от шума дождя почти ничего не слышно, но я останавливаюсь и смотрю как заворожённая.
На стене в метро Технологический институт налеплен белый квадратик с нарисованной пятиконечной чёрной звездой, поверх которой белыми буквами написано: STADIA. Вздыхаю: „Одна буква лишняя”. Лечу дальше.
Позирую в Союзе художников на открытии какой-то выставки. После постановки ко мне подходит женщина восхитительной красоты, берёт за руку, говорит, как я прекрасна.
Нежное, молочное тело Л., прекрасные, как рассвет, филологи СПбГУ, игры в акинаторов, дождь над Невой, стриженый красивый Семчий, два билета под обложкой учебника японского — на Мельницу двенадцатого мая и на Лавуа пятого июня.
Это так странно на фоне последнего поста, на фоне вчерашнего дня вообще, но — давно у меня не было таких счастливых дней, как сегодня.
а это значит, что с ума я всё-таки не сойду. я могу и так, могу и в одиночку. и, знаете, я этому очень рад.
и теперь я могу спокойно ждать твоего возвращения.
…в такие моменты мне кажется, что иногда умение любить многих — это такой спасательный круг, единственная возможность как-то не уйти под воду, не утонуть в самой себе, не потерять последней связи с реальностью. Потому что — при всей кажущейся циничности некоторых моих рассуждений — иногда оказывается, что сойти с ума от любви — это да-да, слышали, знаем. Я вполне способен на это. К сожалению — в самом буквальном смысле.
имя твоё — раскат грома под куполом нёба; зарождаясь у самого кончика прижатого к альвеолам языка, оно прокатывается вглубь, в горло, и оттуда — обратно, к зубам и наружу, прочь из лёгких; и я не помню, в какой момент оно поселилось у самых моих губ, готовое сорваться в любой момент. имя твоё срослось со мной, я сжилась с ним, я люблю выдыхать его, чувствовать движение звука вдоль языка, дрожь связок в горле.
повторяй это имя, наборщик, пока не кончится страница.
…в такие моменты мысли движутся по одному и тому же кругу, и кроме людей — пока ещё есть силы их любить — ничто из этого круга не вырвет; но даже если и получается — очень скоро возвращаешься обратно. Жизнь делится на „ты здесь” и „я жду тебя” — и нужны другие люди, чтобы хоть на время войти в какое-то третье состояние. Чтобы почувствовать, что есть в этой жизни и ещё что-то, что можно любить: точнее — кто-то.
tu es comme un stupéfiant, un drogue, quelque chose : comment te vivre en attendent ? comment peux-je ne t'attendre pas ?
…и всё бы, знаете, хорошо, но иногда вдруг замечаешь, насколько всё стало безразлично. Понимаешь, что забываешь есть, что даже до собственной телесной оболочки нет уже никакого дела, что уж говорить обо всём остальном.
И вот тогда-то становится страшно, и только люди — спасают.
Пока ещё — спасают.
Послушай, у нас с тобой у каждой есть своя армия тараканов под крышкой черепной коробки, у каждой из нас есть свои айсберги и ямы, в которые порой непросто бывает не провалиться. Не все из этих зверей миролюбивы, и я знаю, что периодически от них достаётся и тебе, и я прошу — прости меня.
Я же знаю, что ты любишь меня и такой.
И мы вытравим их как-нибудь, вытравим обязательно или по крайней мере уменьшим поголовье. Я верю, что вместе — мы это можем.
L'amour se fait confiance.
И по следам предыдущего.
В общем-то, слово „эгоизм” по отношению к себе я слышу более или менее регулярно. И не пытаюсь с этим спорить, в общем-то, ибо, во-первых, это правда: никого ближе себя любимой у меня нет и не будет. А во-вторых, я не вижу в этом ничего страшного.
Но вот именно сейчас мне интересно узнать о мире что-нибудь совсем новое. Например, как это — не быть эгоистом. Что вообще подразумевается под фразой „думать не только о себе”.
Поэтому — кто-нибудь, кто может. Представьте, что я ребёнок седьмого класса, а вы у меня ведёте урок. И объясните мне, как это вообще и что должен делать человек, чтобы не быть эгоистом. Желательно — подробно и с примерами.
Я сейчас ни с кем не спорю и ничего не доказываю. И не жажду исправиться. Просто мне в самом деле интересно.
У меня аллергия на слово „нужность”.
Ну, знаете, все эти: „я хочу быть нужной”, „я не нужна тебе”, „забывают только тех, кто не нужен”. Может быть, я просто понимаю это слово как-то по-особеннному, но в моём понимании нужность — это что-то жуткое.
Потому что можно сказать человеку: приходи, я хочу тебя видеть. И человек может ответить — да, конечно, где встречаемся, а может сказать — прости, я сейчас не могу.
А можно сказать — приходи, иначе я умру без тебя. И тогда получается, что человек должен хоть треснуть, а прийти; а если не получается совсем никак, то его будет мучить совесть. В итоге страдают, вестимо, оба.
Ещё хуже становится, когда к „умру без тебя” примешивается желание „не навязываться”. Получается что-то вроде „я тут умру без тебя, но я знаю, что тебе всё равно, поэтому можешь не приходить”. Вот лично я вообще не знаю, как реагировать на подобные интонации.
Ну так вот: в моём понимании нужность — это как раз то самое „умру без тебя”. Мне приходилось вляпываться в него и с той, и с другой стороны, и это ужасно же.