Уж очень нравится:
[283x448]

Стихи и жизнь - могила...
Я Вас люблю Марина...
В Борисоглебовском зима...
Белая тюрьма.

Сквозь снег брожу в бессонном переулке.
Дороги вьюгой занесло давно.
На этих улицах в морозные прогулки,
серебряный век говорил о кино.

Стихи до утра и игристые вина...
Я Вас люблю Марина...
Война за человека
из чужого века...

Стихи на обоях хранила квартира,
лампадку на старом столе
и в этом пространстве целого мира
хватило на век, и чуточку мне.

Стихи и жизнь - излишек,
такая же, как Мнишек...
Колец и раковин морских -
не из мирских.

« …Аси я больше никогда не видела. Есть встречи, есть чувства, когда дается сразу все и продолжение не нужно. Продолжать, ведь это – проверять.
Они даже не оставляют тоски. Тоска (зарез), когда не додано, тем или мною, нами. Пустота, когда – недостойному – передаю. (достойному не передашь!) Асю я с первой секунды ощутила – уезжающей, для себя, в длительности – потерянной. Так любят умирающего: разом – все, все слова последние, или никаких слов. Встреча началась с моего безусловного, на доверии, подчинения, с полного признания её превосходства. Я сразу внутренне уступила ей все места, на которых мы когда – либо могли столкнуться. Так же естественно, как уступают место видению, привидению: ведь все равно пройдет насквозь.
Уже шестнадцати лет я поняла, что внушать стихи больше, чем писать стихи, больше «дар Божий». Большая богоизбранность, что не будь в мире «Ась» - не было бы в мире поэм.
Проще же говоря, я поступила, как все меня окружавшие мужские друзья: я просто в неё влюбилась, душевно ей предалась, со всей беззаветностью и бескорыстностью поэта.
Не хочешь ревности, обиды, ранения, ущерба – не тягайся – предайся, растворись всем, что в тебе растворимо, из оставшегося же создай видение, бессмертное. Вот мой завет какой-нибудь моей дальней преемнице, поэту, возникшему в женском образе…»

Песни на стихи М. Цветаевой в исполнении Е. Фроловой.
Качество не очень, но всё равно красиво:
http://www.bards.ru/old_audio/2047.php

Была б жива Цветаева,
Пошел бы в ноги кланяться -
Пускай она седая бы
И в самом ветхом платьице.

Понес бы водку белую
И пару вкусных шницелей,
Присел бы наглым беркутом -
Знакомиться ль? Молиться ли?..

Пускай была бы грустная
И скатерть даже грязная,
Но только б слышать с уст ее
Про розовое разное.

Но только б видеть глаз ее
Фиалковые тени
И чудо челки ласковой
И чокнуться в колени.

Жила на свете меточка
Курсисточкой красивой,
В бумажном платье девочка
Петлю с собой носила.

Писала свитки целые,
Курила трубку черную,
Любила спать за церковью,
Ходить в пацаньих чоботах.

И доигралась, алая,
И потеряла голову,
Одно лишь слово балуя,
Ты замерзала голая.

Один лишь стол в любовниках,
Одна лишь ночь в избранницах,
Ах, от тебя садовнику
Вовеки не избавиться...

Небесному - небесное,
Земному - лишь земное.
И ты летишь над бездною
Счастливейшей звездою.

Все понялА - отвергнула,
Поцеловала - ахнула,
Ну а теперь ответа жди
От золотого Ангела!

Пусть сыну честь - гранатою
А мужу слава - пулей,
Зато тебя с солдатами
Одели и обули.

И ничего не вспомнила,
Перекрестилась толечко -
Налей стаканы полные,
Зажри все лунной корочкой!

Здоровье пью рабы твоей
Заложницы у Вечности
Над тайнами зарытыми,
Страстями подвенечными.

Какое это яблоко
По счету своевольное.
Промокшая Елабуга,
Печаль моя запойная...

Была б жива Цветаева,
Пошел бы в ноги кланяться
За то, что не святая ты,
А лишь страстная пятница.

И грустная, и грешная,
И горькая, и сладкая
Сестрица моя нежная,
Сестрица моя славная.

Дай Бог в гробу не горбиться,
Мои молитвы путая,
Малиновая горлица
Серебряного утра!

Леонид Губанов

Очень рада, что нашла такое сообщество! Марина Ивановна - моя давняя любовь, поэтому все, что с ней связано, мне безумно интересно и дорого!

А это - моя скромная попытка стихотворения, посвященного М.И.:



"Недолго ведь с крыши - на небо!.."
М.И.Цветаева

***
Марина - шальным ураганом по сердцу,
Марина - оборванной звонкой струной.
Так море дробится о скалы волной,
Так губят мечты, не боясь оглядеться.
Сквозь снежную глушь твое имя - в молитву,
Сквозь сотни веков твои руки - к губам!
Пусть нет уже веры всем громким словам,
Пусть рифмы давно так банальны, избиты,
Но жжется у сердца у самого вновь!
Так больно в груди, пережато дыханье…
Марина - измена, Марина - страданье -
Пусть кто-то считает, что это любовь...
Больнее и чище - открытая рана!
Марина - стилетом отточенным в грудь...
И с каждым мгновеньем труднее вздохнуть...
Марина - классическим грозным органом
В костеле души. Диссонансом в аккорд,
Ознобом, горячкой, всем пламенным бредом
Из пыльной каморки - до самого неба,
В последний ликующий дерзкий полет...

Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были - по одной на каждую -
Две головки мне дарованы.

Но обеими - зажатыми -
Яростными - как могла! -
Старшую у тьмы выхватывая -
Младшей не уберегла.

Две руки - ласкать-разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки - и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.

Светлая - на шейке тоненькой -
Одуванчик на стебле!
Мной ещё совсем не понято,
Что дитя мое в земле.

Апрель 1920

"...Все мы пройдем. Через пятьдесят лет все мы будем в земле. Будут новые лица под вечным небом. И мне хочется крикнуть всем ещё живым:
Пишите, пишите больше! Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох! Но не только жест - и форму руки, его кинувшей; не только вздох - и вырез губ, с которых он, легкий, слетел.. Записывайте точнее! нет ничего не важного!.. Цвет ваших глаз и вашего абажура, разрезательный нож и узор на обоях, драгоценный камень на любимом кольце, - все это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души".

*приседает в реверансе*
Удачно наткнулась на ваше сообщество. Люблю Цветаеву... Так уж получилось. Не все умеют любить и чувствовать так, как она. Вот и завидуем потихоньку. Мое любимое.

***
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого, что лес-моя колыбель, и могила-лес,
Оттого, что я на земле стою лишь одной ногой,
Оттого, что я о тебе спою, как никто другой.

Я тебя отвоюю у всех времён, у всех ночей,
У всех золотых знамён, у всех мечей,
Я закину ключи и псов проганю с крыльца-
Оттого, что в земной ночи я вернее пса.

Я тебя отвоюю у всех других, у той одной.
Ты не будешь ничей жених, я- ничей женой,
И в последнем споре возьму тебя- замолчи!
У того, с которым Иаков стоял в ночи.

Но пока тебе не скрещу на груди персты,
О, проклятие! У тебя остаёшься ты:
Два крыла твои, нацелённые в эфир,
Оттого, что мир- твоя колыбель, и могила- мир!
M. Цветаева

Даже очепятываюсь от восторга;)

Как вам? Я в воситорге:)

* * *



Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я — поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет,



Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти,

— Нечитанным стихам!



Разбросанным в пыли по магазинам,

Где их никто не брал и не берет,

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.



Коктебель, 13 мая 1913

***
Мне нравится, что Вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не Вами,

Что никогда тяжелый шар земной

Не уплывет под нашими ногами.

Мне нравится, что можно быть смешной

Распущенной-и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.



Мне нравится еще, что Вы при мне

Спокойно обнимаете другую,

Не прочите мне в адовом огне

Гореть за то, что я не Вас целую.

Что имя нежное мое, мой нежный, не

Упоминаете ни днем ни ночью — всуе...

Что никогда в церковной тишине

Не пропоют над нами: аллилуйя!



Спасибо Вам и сердцем и рукой

За то, что Вы меня — не зная сами! —

Так любите: за мой ночной покой,

За редкость встреч закатными часами,

За наши не-гулянья под луной,

За солнце не у нас на головами,

За то, что Вы больны — увы! — не мной,

За то, что я больна — увы! — не Вами.



3 мая 1915

В час, когда мой милый брат
Миновал последний вяз
(Взмахов выстроенных в ряд),
Были слёзы - больше глаз.

В час, когда мой милый друг
Огибал последний мыс
(Вздохов мысленных: вернись!),
Были взмахи - больше рук.

Точно руки - вслед - от плеч!
Точно губы вслед - заклясть!
Звуки растеряла речь,
Пальцы растеряла пясть.

В час, когда мой милый гость...
- Господи, взгляни на нас! -
Были слёзы больше глаз
Человеческих и звёзд
Атлантических...

На назначенное свиданье
Опоздаю. Весну в придачу
Захвативши - приду седая.
Ты его высоко назначил!

Буду годы идти - не дрогнул
Вкус Офелии к горькой руте!
Через годы идти - и стогны,
Через души идти - и руки.

Землю долго прожить! Трущоба -
Кровь! и каждая капля - заводь.
Но всегда стороной ручьевой
Лик Офелии в горьких травах.

Той, что, страсти хлебнув, лишь ила
Нахлебалась! - Снопом на щебень!
Я тебя высоко любила:
Я себя схоронила в небе!

Высокомерье - каста.
Чем недохват - отказ.
Что говорить: не часто!
В тысячелетье - раз!

Всё, что сказала - кайний
Крик. Морякам знаком!
А остально - тайна:
Вырежут с языком.

Ты любила меня и жалела,
Ты меня как никто поняла.
Так зачем же твой голос и тело
Смерть до срока у нас отняла?
1960-е годы

КЛЯНУСЬ

Тем летним снимком: на крыльце чужом,
как виселица, криво и отдельно
поставленном, не приводящем в дом,
но выводящим из дому. Одета

в неистовый сатиновый доспех,
стесняющий огромный мускул горла,
так и сидишь, уже отбыв, допев,
труд лошадиный голода и гона.

Тем снимком. Слабым остриём локтей
ребёнка с удивлённою улыбкой,
который смерть влечет к себе детей
и украшает их черты уликой.

Тяжелой болью памяти к тебе,
когда, хлебая безвоздушность горя,
от задыхания твоих тире
до крови я откашливала горло.

Присутствием твоим: крала, несла,
брала себе тебя и воровала,
забыв, что ты – чужое, ты – нельзя,
ты – Богово, тебя у Бога мало.

Последней исхудалостию той,
добившею тебя крысиным зубом.
Благословенной родиной святой,
забывшую тебя в сиротстве грубом.

Возлюбленным тобою не к добру
вседобрым африканцем небывалым,
который созерцает детвору.
И детворою. И Тверским бульваром.

Твоим печальным отдыхом в раю,
где нет тебе ни ремесла, ни муки,
- клянусь убить елабугу твою.
Елабугой твоей, чтоб стали внуки.

Старухи будут их стращать в ночи,
что нет её, что нет её, не зная:
«Спи, мальчик или девочка, молчи,
ужо придет елабуга слепая».

О, как она всей путаницей ног
припустится ползти, так скоро, скоро.
Я опущу подкованный сапог
на щупальца её без приговора.

Утяжелив собой каблук, носок,
в затылок ей – и продержать подольше.
Детёнышей её зелёный сок
мне острым ядом опалит подошвы.

В хвосте её созревшее яйцо
я брошу в землю, раз земля бездонна,
ни словом не обмолвясь про крыльцо
марининого смертного бездомья.

И в этом я клянусь. Пока во тьме,
зловоньем ила, жабами колодца,
примеривая желтый глаз ко мне,
убить меня елабуга клянется.

1968

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Всё началось далекою порой,
в младенчестве, в его начальном классе,
с игры в многозначительную роль:
быть Мусею, любимой меньше Аси.

Бегом, в Тарусе, босиком, в росе,
без промаха – непоправимо мимо,
что стать любимой менее чем все,
чем всё, что в этом мире не любимо.

Да и за что любить её, кому?
полюбит ли мышиный сброд умишек
то чудище, несущее во тьму
всеведенья уродливый излишек.

И тот изящный звездочёт искусств
и счетовод безумств витиеватых
не зря не любит излученье уст,
пока ещё ни в чём не виноватых.

Мила ль ему незваная звезда,
чей голосок, нечаянно могучий,
его освобождает от труда
старательно содеянных созвучий?

В приют её – меж грязью и меж льдом!
Но в граде чернокаменном, голодном,
что делать с этим неуместным лбом?
Где быть ему, как не на месте лобном?

Добывшая двугорбием ума
тоску и непомерность превосходства,
она насквозь минует терема
всемирного бездомья и сиротства.

Любая милосердная сестра
жестокосердно примирится с горем,
с избытком рокового мастерства –
во что бы то ни стало быть изгоем.

Ты перед ней не виноват, Берлин!
Ты гнал её, как принято, как надо,
но мрак твоих обоев и белил
ещё не ад, а лишь предместье ада.

Не обессудь, божественный Париж,
с надменностью ты целовал ей руки,
но всё же был лишь захолустьем крыш,
провинцией её державной муки.

Тягаться ль вам, селения беды,
с непревзойдённым бедствием столицы,
где рыщет Марс над плесенью воды,
тревожа тень кавалерист-девицы?

Затмивший золотые города,
чернеет двор последнего страданья,
где так она нища и голодна,
как в высшем средоточье мирозданья.

Хвала и предпочтение молвы
елабуге пред прочею землёю.
кунсткамерное чудо головы
изловлено и схвачено петлёю.

Всего-то было – горло и рука,
в пути меж ними станет звук строкою,
и в смертный час – не больше, чем строка:
всё тот же труд меж горлом и рукою.

Но ждать так долго! Отгибая прядь,
поглядывать зрачком – красна ль рябина,
и целый август вытерпеть? О, впрямь,
ты – сильное чудовище, Марина.

1967

Четверть века, Марина, тому,
как Елабуга ластится раем
к отдохнувшему лбу твоему,
но и рай ему мал и неравен.

Неужели к всеведенью мук,
что тебе удалось как удача,
я добавлю бесформенный звук
дважды мною пропетого плача?

Две бессмыслицы – мертв и мертва,
две пустынности, два ударенья –
царскосельских садов дерева,
переделкинских рощиц деревья.

И усильем двух этих кончин
так исчерпана будущность слова.
Не осталось ни уст, ни причин,
чтобы нам затевать его снова.

Впрочем, в этой утрате суда
есть свобода и есть безмятежность:
перед кем пламенеть от стыда,
оскорбляя страниц белоснежность?

Как любила! Возможно ли злей?
Без прощенья, без обещанья
Имена их любовью твоей
Были сосланы в даль обожанья.

Среди всех твоих бед и плетей
только два тебе есть утешенья:
что не знала двух этих смертей
и воспела два этих рожденья.

1966