В колонках играет - )давно хотела выложить кусочек этой книги, сомневаюсь, что кто-то прочитает.Но меня книга удивила и просто необычайно заинтересовала......
Вы единственный студент, - сказал он мне, - способный сделать это.
Будьте поистине сильным и взволнованным, будьте самим собой. У вас есть
сутки, чтобы подготовиться.
Я согласился и сразу же взялся писать речь, которая начиналась примерно
так: "Только что свершенное кровавое жертвоприношение пробуждает политическое
сознание угнетенных народов" и т.п. Я упражнялся перед зеркалом в
мелодраматических позах. Но чем дальше продвигалась моя речь, тем больше меня
охватывала подспудная робость. Первая публичная речь не должна была развеять
мою легенду. Какой будет позор, если в последний момент меня парализует
детская застенчивость. Может, притвориться больным? Моя отвага таяла, а моя
речь все больше расцветала пышными цветами риторики и самыми оригинальными
философскими идеями. Зная уже назубок окончательный вариант речи, я терялся
даже наедине с собой и не мог вновь ухватить ускользающую нить. Нет, я не
смогу! В ярости я топнул ногой и закрыл руками лицо, горящее от унизительного
бессилия овладеть собой. Вечерняя прогулка не вернула мне равновесия, к тому
же на обратном пути я встретился с группой студентов, заранее подтрунивавших
над моей речью.
На другой день я проснулся с сердцем, сжатым смертельным страхом, не в
состоянии проглотить ни кусочка на завтрак. Я взял текст речи и скрепил
рулончик резинкой. Тщательно причесавшись и приведя себя в порядок, я
направился в "Республиканский центр", место нашего собрания. Дорога была
мучительной. Я пришел на час раньше, надеясь за это время привыкнуть к залу и
постепенно приходящей публике, вместо того, чтобы без подготовки выйти к
алчной аудитории. Едва вошел, краска бросилась мне в лицо, ноги подкосились,
и я должен был сесть. Мне принесли стакан воды. Оправившись, я со страхом
заметил, что в зале находятся важные персоны и смущенные девушки. Сцена, на
которой стояли три стула, была обрамлена республиканскими флагами. Стул
посредине был предназначен для меня. Справа от меня был председатель, слева -
секретарь. Пока мы усаживлись, нас приветствовали несколькими смешками (они
вонзились мне в кожу, как занозы). Я обхватил голову руками, как бы изучая
свою речь, которую развернул с вдруг удивившей меня самого решимостью.
Секретарь встал и начал длинно излагать причины собрания, его постоянно
прерывали шутками те же, кто раньше смеялся. Я делал вид, что занят только
собственной речью, но не упускал ни одного из сарказмов. Секретарь скомкал
конец своего выступления и передал слово мне, кратко упомянув мой героизм при
сожжении флага. В зале стихли, наступила впечатляющая тишина. И я догадался,
что пришли послушать именно меня. Впервые в жизни я испытывал удовольствие,
которое позже нередко повторялось, - стал предметом "всеобщих ожиданий". Я
медленно встал, не зная еще, что буду делать. От напряжения я с трудом
подыскивал новые слова. Тянулись секунды, и в гнетущей тишине я не раскрывал
рта. Чем ее прервать? Чем же? Кровь прилила к моей голове и, вскинув руку
вызывающим жестом, я закричал во всю силу легких:
- Да здравствует Германия! Да здравствует Россия!
После чего ударом ноги отправил трибуну в первые ряды аудитории. Несколько
секунд царило нарастающее замешательство, но, против моего ожидания, на меня
больше никто не обращал внимания. Зал, разделившись на несколько лагерей,
дрался, ругался, спорил. Успокоившись, я ускользнул и побежал домой. Отец
спросил:
- Ну, как твоя речь?
-Отлично.