Посвящается моему другу MyxuH.

Хватит споров и недоговорок о весне. Пора уже определиться, что же такое – это странное «Весна». Поищем весну в жизни нашей, и тогда легче будет определиться с отношением к ней.
Хочется предложить несколько вариантов, а после выбрать самый оптимальный.

Вариант 1.
Весна – это разморозка. Холодильнику нужна разморозка, когда слишком много льда нарастает в его внутренностях. И стоит выключить его из розетки, как в нем начинается весна. Все тает, течет. В худшем случае даже вытекает на пол. Зато в холодильнике становится тепло. Минус такого процесса один – продукты могут испортиться. Нет! Есть еще один. Мухин может убить холодильник. Но это уже в прошлом.

Вариант 2.
Весна – это влюбленность. Человеку нужна влюбленность, когда одиночество захватывает его в свой мрачный плен. Но стоит только такому человеку встретить солнце своей жизни, как влюбленность охватывает его с головой. Мысли путаются, внутри становится тепло. В худшем случае человек перестает соображать. Зато он перестает думать: «Как бы мне влюбиться» и т.п. Минус влюбленности один – от нее можно пострадать. Нет! Есть еще два! Можно жениться и деньги быстро тратятся. Конечно, если Вы не Мухин.

Вариант 3.
Весна – это цветок. Растениям необходимы цветы. Одни так размножаются, другие просто хотят хорошо выглядеть и приятно пахнуть. И цветы появляются на растении, когда становится влажно и тепло. Стоит только растению расцвести, как все перестают обращать внимание на его стебли и восхищаются цветами. «Какая красивая сирень! Такая сиреневая!» Самое плохое в цветении, что многие влюбленные мечтают оторвать цветы от растения, принося ему боль. Минусы очевидны. Плюс один – когда цветешь, прилетают пчелы в полосатых майках с начесом, и можно над ними поржать. И только Мухин не ржет, а ненавидит пчел, что делают аллергенный мед.

Думаю, вернее всего решить, что весна – это влюбленный цветок, что сидит в размораживающемся холодильнике. Но боюсь, это описание будет не самым полным.

Мухин любит свою драцену и всячески оберегает ее от обморожения.

Вот теперь стало намного лучше!

Мудрый ящик поведал мне сегодня:

Чтобы сделать дорогое лекарство от гриппа и простуды Coldrex, надо смешать таблетку парацетомола, одно драже аскорбинки и 1/4 таблетки димедрола. Залить все это водой и попросить кого-нибудь пошипеть.

Опа! Coldrex готов!

Народ, я смотрю оживился, листочки, наверно, перевернул в календарях. И тем размялся. Вот и я такой же.

Заявляю резко и прямо: весна пришла; весна - дерьмо; весна, убирайся обратно!

Кто бы мог думать, что грибы могут расти вниз головой. Кто мог знать, что синее небо покроется серыми крапинками. Верить в то, что эти крапинки – новые грибы, не стал бы никто. Но что можно поделать, раз уж это, действительно, грибы.
И с каждой секундой они растут, раскрывая свои шляпки. С каждым мгновением земля превращается в небо для растущих сверху грибов. Появляются новые формы грибных шляпок и удивляются, насколько странно все происходит напротив них.
А на земле все начинают ходить кверх ногами, расти вниз головой. И только ленивцы торжествуют! Наконец-то, они дождались этого дня, и мир перевернулся так, как они давно желали.
Небо уже серое с редкими, едва различимыми синими пятнами. И никто не ожидал этого. Все, кто сегодня оказался кверх ногами еще вчера думали, что их мир вечен и ничто не сможет его изменить. Подумаешь, миллионы грибов, что выросли на небе. Подумаешь, мир перевернулся. Пора и нам перевернуться, ленивцы же смогли!

1-й голод. Ноетстранно.
Мир состоит из кубов. Я бы даже так сказал, из зеленых кубов. Мир однообразен, но зато безмерно чист, так кубы все одинакового размера, и не могут считаться грязью.
1-й голод. Режетпузо.
Кубы зеленые повсюду. Построены в пирамиды, стены, лестницы. На вкус все они как дряная пластмасса. Есть ее совершенно невозможно.
2-й голод. Помнюпервый.
Один куб оказался арбузом. Его я и съел. Тяжело было грызть кору. Остальное очень даже вкусно.
2-й голод. Ноетстраннокакипервый.
Что же это такое?! Так все время будет теперь?! Снова ищу арбуз. Но вокруг одни зеленые кубы.
2-й голод. Режетпузосильно.
Арбузов нигде нет. Тот был единственным. Мир жесток. Пора копать в кубах могилу.
5-й голод. Ноеттупо.
Под слоем зеленых кубов был обнаружен слой красных кубов. Они все оказались арбузами. Только что доел последний.
15-й голод. Режетпузожутко.
Уже который слой кубов приходиться разрывать и находить новые цвета. Жаль, не все из них съедобны. Еще больше жаль, что дорыл до пола. Он черный, жесткий.
279-й голод. Тяжковпузе.
Никак не мог найти дневник. Давно уже научился есть кубы всех цветов. Оказывается можно еще копать в стороны. Причем во все.
311-голод. Пузудурно.
Приснилось, что мир состоит из шаров, проснулся в холодном поту. Доел последний куб. Лазурно-голубой. Что буду делать дальше, не знаю.

Я спускаюсь по лестницам подъезда. Поворачиваясь между этажами, они ведут на дно шахты, выход из которой – летний простор двора. Чем ниже лестницы, тем они больше потерты. На двух последних ступень сколоты, будто по ним спускался великан. Лестничные площадки на этажах отличаются друг от друга, как отличаются человеческие лица. На третьем этаже пол зеленый, выкрашенный краской, а на четвертом – керамическая плитка.
Я спускаюсь, а нос мой ловит запахи квартир, и мне не составляет труда сказать, дверь какой квартиры недавно открывалась, ведь запахи такие разные и легко узнаваемые. Я открываю деревянную дверь и выхожу. В других двух подъездах двери совсем не такие. Можно, конечно, говорить, что все они одинаковы, но я знаю, что это не так. И дверь в мой подъезд кажется мне роднее, к ней даже приятнее прикасаться. Да и запахи чужих подъездов мне совершенно не нравятся.
Во дворе никого, не считая кошки, что сидит рядом с деревянной лавочкой и умывается. И сначала я просто хожу по двору, воображаю, что я на незнакомой планете и пока не кончился воздух в моих баллонах, я должен тщательно исследовать поверхность. А, выполнив свой долг, сажусь на лавочку в тени американского клена и представляю, словно попал в чудесный сад, где исполняются все мои желания.
Одно из моих желаний, самое важное, это встретить тебя. И пусть тогда я еще не знал, как ты выглядишь. Но желание это было так велико, что никакая сила в мире не могла бы помешать ему исполниться.
И сейчас держась за руки, мы стоим на краю. Сделай мы еще один шаг, совсем крошечный, и весь мир упадет к нашим ногам. И не будет во вселенной ничего важнее, чем мы с тобой. Все остальное просто померкнет.
Первый раз я рассказал тебе эту историю еще в прошлом году. Ты, наверняка, уже забыла, посчитав это моим очередным бредом. Да я и сам на твоем месте поступил точно так же. Ведь это глупо – думать, что мы с тобой можем стать основой вселенной. Скорее всего ты решила, что это просто романтическая история. Но это не так. Я до сих пор уверен, что мы можем это сделать. Можем шагнуть за край… А ты снова смеешься и машешь на меня рукой.
Обожаю, когда ты смеешься. В эти моменты внутри меня происходит настоящий взрыв чувств. Я осознаю, что не зря живу и понимаю, что смысл моей жизни заключается в этом твоем беззаботном смехе. Я пытаюсь взять тебя за руку, но ты игриво выраваешь ее и смеешься еще больше. Но ведь мы сможем шагнуть только взявшись за руки.
Запахи чудесного сада окружают меня со всех сторон. Тело кажется мне таким легким, просто невесомым. Я поднимаюсь с лавки и понимаю, что ноги мои затекли, пока я сидел. И теперь тысячи невидимых иголочек впиваются в них. Кошка зажмурившись, дремлет рядом. Я иду к своему подъезду, к знакомой и такой родной деревянной двери.
Не совсем удобно подниматься по лестнице, когда ноги колят иголочки. Особенно неудобно это делать, когда наступаешь на сколотые ступеньки. Я слушаю ритм своих шагов. Сейчас он особенно интересный. Я даже не замечаю, как прохожу площадку, покрытую зеленой краской. А, наступая на керамическую плитку, понимаю, что иголки перестали колоть меня. Остается всегда две лестнице, и я дома.
Но скоро наступит вечер, я засну, и ты мне приснишься. И я снова расскажу тебе эту историю. И наверно, ты снова посмеешься и отмахнешься от меня. Но я не обижусь на тебя. Ведь ты не знаешь, что все это правда.

Жила на свете одна девушка. Мир жил рядом с ней, кротко, осторожно. Он старался во всем угодить этой девушке. Хотя иногда мир оступался и приносил ей разочарование. Но потом он поворачивался немного и снова приносил девушке безумное счастье.
Ей нравился этот мир, а особенно сильно ей нравилась вишня. Сочная спелая вишня приводила ее в такой восторг, что захватывало дыхание. И даже картинки с изображением вишни отражались в ее сердце необыкновенным трепетом. Не говоря уже о вишневых пирогах, мороженном и варенниками с вишней.
Девушке этой даже не надо было никуда ходить. Она только перебирала ногами, а мир крутился под ее шагами, словно беговая дорожка. И ей оставалось только управлять скоростью вращения мира. А он наполнял воздух вокруг нее любимыми запахами вишневого сада. И в голове звучала музыка этого мира.
Все, кто ее знали, никак не могли понять, как она может радоваться этому миру, если любит в нем всего одну такую простую вещь. А больше все удивляло их то, что вишня бывает спелой лишь несколько недель, а девушка всегда сият счастьем. Они спрашивали ее, но она только улыбалась в ответ.
А мир продолжал вращаться вокруг девушки, заботясь лишь о том, чтобы она была счастлива независимо от времени года. И девушка любила этот вишневый мир за то, что он окружал ее всегда, за то, что в нем были вишневый цвет, вишневый вкус и прекрасное само по себе слово «вишня».

С наступлением на наш регион холодов к нам пожаловали и живущие в замерзшей земле полярные кроты. Стаи этих холодолюбивых существ портят тротуары, перемещаясь под ними батерфляем, выбрасывая лишние куски замерзшей земли на поверхность. Жуть что происходит!

«Надо рассуждать мне», – первая мысль прозвучала в крошечном крысином мозгу настолько неожиданно, что крыса вздрогнула и перестала принюхиваться. «Надо рассуждать», – повторила она скорее для проверки, чем для убедительности. «В первую очередь надо рассудить о том, что находится вокруг меня. Чашка с водой, ее наливают мне каждый день».
Крыса подбежала к чашке и заглянула внутрь. Воды там не было, только сухое дно и стенки. «Сегодня воды нет. Что бы это могло значить? Это могло бы значить, что сегодня не день. Хотя это может значить, что день сегодня не каждый. Но также существует возможность того, что это другая чашка. Но самое худшее, если это другая вода, и теперь вода в чашке будет такой, что я не смогу увидеть ее. И каждый день я буду подбегать и пугаться тому, что чашка пуста».
Крыса медленно начала опускать мордочку в чашку, и когда она коснулась сухого прохладного дна, крыса вздрогнула и попятилась. «Где же вода? В другой чашке? У кого я это спрашиваю? Зачем мне мысли, если никто не может меня слышать?» И крыса продолжала пятиться, пока ее зад не уперся во что-то холодное и твердое. Оглянувшись, она увидела белую крысу с испуганным взглядом красных бусинок. «Крыса! Где вода? Мне ее наливают каждый день. Где она сегодня?.. Или где сегодня? Хотя правильнее будет сказать – когда сегодня? Когда сегодня вода? Что мне сегодня пить? Когда мне пить сегодня? Что же делать? Бегать!»
И крыса начала бегать по клетке, задевая пустую чашку, уронив зеркальце. И бегала она долго, боясь останавливаться, ведь на бегу мыслей приходит гораздо меньше. А крыса уже успела понять, что мысли вредны для нее. Их появление привело к тому, что сегодня ей не налили воды. А может быть, ей не налили воды, а налили мыслей. Хотя может быть, вода, налитая в голову, превращается в мысли. Или просто сегодня другой день. Хотя сегодня бывает только одно, и поэтому оно так и называется – сегодня, а никак иначе.
Но чем дольше крыса бегала, тем больше хотелось пить, но зато мыслей становилось все меньше. А чашка так и оставалась пустой. Весь сегодня день был таким, как будто он сегодня был таким днем, как не все дни.

Это цитата сообщения Лента_Мёбиуса Оригинальное сообщение

"Что это в Вас прорывается этакое "гениальное"?
Что Вы там снова пишите с таким вдохновенным лицом?
Вы же, моя дорогая, дура потенциальная,
Эти же ваши строчки никто не оценит потом...

Вы ж, дорогая, пишете только одни лишь глупости...
Вы же, родная, не можете внятно двух слов связать...
Вы же, милочка, блещете крайней степенью тупости...
Вам бы сидеть бы в кресле - тихо носки вязать...

Тоже мне поэтесса! Ну, что Вы в рифмах-то смыслите?
Для Вас даже слово "хорей" диковинно, точно страус!
Вы, как все прочие бабы, так примитивно мыслите,
Да что там! Совсем не мыслите, но говорите без пауз...

Вы же красивы и молоды, глупы - и это достоинство!
Так бросьте бумагомарание, найдите себе мужчину,
Который все ваши округлости оценит вполне по-достоинству,
И вы покорите вместе доступные Вам вершины."

Ну, что мне? Я молча слушаю подобного рода "рецензии".
В мире так много критиков, каждый хочет блеснуть...
Так стоит ли обижаться да предъявлять претензии,
Когда такие "таланты" подобную чушь несут?

Как бы мне подняться? Неумолимая картечь бьет мне по вискам – то ли изнутри, то ли снаружи, никак не пойму. Мир изнутри этого чудища видится мне словно из старой, поросшей тухлым мхом могилы. О, жизненные силы мои устремляются в неощутимую воронку, которая засасывает их, возбуждая во мне дикий жар и нестерпимую жажду. Дух мой мечется в этом каменном дрожащем замке и не может найти способ заставить это тело пошевелиться.
Вдруг мой покрытый толстым гудящим одеялом слух уловил журчание воды в дальнем углу квартиры, и что-то произошло с адской оболочкой. Какие-то токи понеслись, закружились вихрями, и я встал. Уже через несколько секунд рот мой словно голодный поросенок прирос к куску блестящей трубы, жадно высасывая из него чрезвычайно полезную влагу.
Появилось далекое, совсем незаметное желание танцевать, всего лишь на сотую долю мгновения. Но и этого было достаточно, чтобы я почувствовал уже почти забытое ощущение трепета души. Вода заполнила все мое тело, превратившись в приятную мягкую массу. Я терял ощущение границ между собой и окружающим миром. И уже невозможно было угадать, кто же из нас танцует – я или мир. Все слилось в едином танце, закружилось, заблестело яркими красками.
Прозвучал гонг. Да так громко, что мне пришлось очнуться. Танцевать становилось все тяжелее, но необходимость продолжать я чувствовал каждой клеточкой несчастного тела. Стоило на мгновение забыть, кто же я на самом деле, мышцы мои расслаблялись, и я очень больно бился головой об унитаз. Фейерверки моей души щедро вырывались из скрытых резервов и с гулким эхом опускались на дно этой прекрасного белоснежного кувшина.
Моему ликованию не было предела. Но я чувствовал, что силы покидают меня, ведь их нужно так много, чтобы прийти сюда из надреального мира. И к тому же хорошего понемножку, иначе быстро привыкнешь. Пора возвращаться! Снова прозвучал гонг, и я оставил это тело, вернувшись в родной мир духов, где имя мне – Герфиморда.

Прошло уже больше десяти лет, как отопительная батарея была признана новым божеством, и люди со всех сторон света приняли веру в радиаторы. Последователям этой веры поначалу было тяжело, но чем дольше и старательнее они проповедовали, тем души слушающих их все больше наполнялись внутренним теплом, что несут батареи. И все больше мужчин и женщин перебирали пальцами секции этих батарей.
Завтра утром должно будет состояться открытие первого в мире храма отопительной батареи, и основатель религии, охватившей большую часть населения Земли, бродил по помещениям храма. Он хотел убедиться, что все готово, делая этот обход уже в восьмой раз. Уже было около двух часов ночи, город спал в ожидании завтрашнего праздника, но в глазах Топленника не было даже намека на сон.
– Я могу идти? – кто-то дотронулся до его плеча, и Топленник вздрогнул. – Не осталось ни одной пылинки, ни одного жирного пятнышка.
Он оглянулся – перед ним стояла совсем юная девушка в желтом фартуке. В одной руке она держала полирующие салфетки, а в другой средство для полировки. Топленник внимательно посмотрел в ее небесные глаза и молча кивнул. Девушка развернулась и направилась к служебным помещениям.
– Постойте! – Топленник вдруг вспомнил о чем-то важном. – Да пребудет с Вами Великая Отопительная Батарея.
Он сжал руку в кулак и провел по костяшкам пальцем другой руки. Девушка остановилась, ответила ему тем же жестом и продолжила свой путь.
Кога дверь в служебное помещение закрылась, он облегченно вздохнул. Ему нравилось оставаться одному в теплом храме. Топленник в который раз проверил, надежно ли закрыт кран у главной батареи храма, которая занимала всю площадь самой большой стены, возвышаясь над залом, где должны будут проходить молитвы. Покрытая золотом батарея имела восемнадцать тысяч секций, и на каждую был нанесен рисунок с эпизодом из человеческой истории. В основном рисунки были посвящены сценам, где человек согревается у костра, камина, печи. Но были и другие рисунки, которые рисовал сам Топленник. На них Солнце-батарея освещало батарею-Землю вместе с меньшей по размерам батареей-Луной.
Топленник опустился на мягкий ковер, покрывающий пол главного зала. Тело уже отказывалось слушаться, ведь он не давал ему покоя уже несколько недель. Даже ночью он вскакивал с постели и бежал проведать строящийся храм. А теперь, когда все работы были окончены, уставшее тело Топленника требовало передышки. На ковре было очень удобно, к тому же радиаторы, скрытые под полом, подогревали его снизу до температуры человеческого тела.
Он лег, подложив руки под уставшую голову. В причудливом узоре на потолке узнавался змеевик, от него веяло приятным теплом. Топленник улыбнулся, радуясь тому, как удачно он спланировал храм. А ведь каких-то десять лет назад он был обычным слесарем и ставил хомуты на прохудившиеся трубы. И единственная его радость заключалась в жидком вознаграждении, которое он получал за свою работу. Но в один из дней он решил бросить пить, и тогда ему пришло озарение.
И теперь он лежит на теплом полу храма Великой Батареи за несколько часов до проповеди, которая останется в веках. Он знает каждое слово, которое будет произносить завтра утром, когда здесь соберется столько народу, сколько сможет вместить храм. И каждый пришедший будет жадно вдыхать эти горячие слова, идущие прямо из сердца бывшего слесаря.
И в этот момент ему в голову пришла мысль, приведшая его самого в шок: «Неужели все эти люди, действительно, верят в божественность батареи?!» Он еще раз осмотел храм, вспомнил, от чего ему пришлось отказаться ради всего этого. Вспомнил непонимающие лица детей, когда он сказал им, что теперь он Великий Топленник, и ему нужно служить Великой Батареи. И от этих воспоминаний его бросило в дрожь. «К черту все эти батареи! К черту!»
Оставалось несколько часов до открытия храма. Город начал просыпаться, в окнах загорался свет, и силуэты людей мелькали за цветным шторами. Всем не терпелось как можно скорее оказаться в первом храме новой религии. В город прибыло столько туристов, сколько не приезжало сюда никогда со времен его основания. Событие это освещалось всеми телекомпаниями мира. И даже те, кто не разделял взглядов верующих, интересовались храмом. Всем хотелось увидеть то, о чем они так много слышали и пересказывали другим.
А в храме на мягких подушках лежал человек, благодаря которому сегодняшний день должен был войти в историю. И этот человек должен был произнести первую проповедь в новом храме. Но мысли этого человека были заняты совсем другим. Девушка пыталась понять, почему же в ту далекую ночь Топленник покинул храм Великой Батареи. И почему люди так быстро забыли о нем и о его религии, и почему так легко было убедить их в том, что истинная вера – это вера в Превеликую Швабру.
Когда она вышла из храма, солнце только успело выглянуть из-за горизонта, и никто не видел, как она бежит, сама не зная куда, никто не видел ее заплаканных небесных глаз, если конечно не считать дворника, подметающего непослушные осенние листья под Читать далее...

Энергия в этот вечер била Коренастого через край. Щупленький мальчишка в очках получил такое прозвище еще в начальной школе в качестве издевки над его худобой, и оно прицепилось к нему на всю жизнь. Возможно, он получился таких худым как раз из-за энергии, переполнявшей его на протяжении всей жизни. А может быть, эта энергия наоборот – спасала его от окончательного истощения.
Коренастый носился по квартире, ухаживая за кактусами. Это занятие немного успокаивало его, ведь неосторожное движение кипящей от энергии руки приводило к болезненным уколам, а Коренастый совершенно не переносил боль. Он рыхлил землю в горшках, поливал, пересаживал подросшие растения.
За всей этой беготней наблюдали шестеро слоников. Они стояли на книжной полке перед книгами по разведению кактусов, прислонившись друг к другу боками. Их черные глазки осматривали Коренастого с головы до ног, маленькие серые хвосты покачивались в такт его движениям.
– Подойдет? – лениво спросил самый маленький слоник.
Отвечать ему никто не собирался. Все понимали, что это бессмысленно, ведь уже было решено, что Коренастый «подходит».
Один из средних слоников вышел из ряда и прыгнул с полки вниз. Но, не долетев до пола около метра, он вдруг замахал серыми ушами и через несколько секунд парил на высоте оставшихся на полке слоников.
– Будьте здесь, – скомандовал он. – А я слетаю – все ему объясню.
Коренастый услышал странное жужжание рядом с левым ухом. Он обернулся, и в тот момент ему стало очень нехорошо. В нескольких сантиметрах от его головы висел в воздухе серый слоник размером с кулак, мерно помахивая крыльями и выразительно шевеля хоботом. Коренастый сделал шаг назад, чуть не споткнувшись о тазик с землей.
– Зачем отступаешь? – заговорил слоник, продолжая помахивать ушами. – Ты конечно, не индус, но слонов все равно не стоит бояться.
– Я индус, – шепотом ответил Коренастый, продолжая пятиться.
– Как это? – удивился слоник и подлетел поближе. – Разве ты индус?
– Бабушка моя приехала из Индии, – губы его дрожали, отчего слова получались не очень-то разборчивыми. – А я весь в нее пошел.
Слоник задумался. С одной стороны, Коренастый был самой подходящим донором, а с другой – в его жилах течет кровь индуса, а это может обернуться бедой. К нему на помощь, обгоняя друг друга, подлетели остальные слоники. Они о чем-то шептались, осторожно посматривая на своего предводителя, который силился решить столь сложную задачу.
– Наши народы должны объединиться! – вдруг произнес он настолько торжественным тоном, насколько мог. – И ты был выбран, как самая качественная человеческая особь.
– А чем же я такой качественный? – Коренастый оглядел себя и особенных качеств не выявил.
– Твой мозг! Слоникам нужен твой мозг. Ненадолго. Скоро мы его тебе вернем.
– Я не дам свой мозг! – запротестовал Коренастый. – Идите вы!
– Грубишь? – слоник подлетел как можно ближе, почти уткнувшись хоботом в нос Коренастого. – Мы тебя же одного оставим в живых из всех людей. Ты один из своего рода умрешь своей смертью. Остальных мы поразим молнией, как только получим твой мозг. И перестань упрямиться!
Остальные слоники окружили голову Коренастого со всех сторон. Было не очень приятно находиться в обществе озлобленных маленьких летающих слонов. Они едва не касались его своими хоботками, и он чувствовал, как колеблется воздух вокруг его головы от размахов их ушей.
«Ты порабощен!» – вдруг пронеслось в голове предводителя слоников.
– Кто? Я? – вслух спросил он и сам же испугался собственного голоса.
Коренастый едва заметно улыбнулся.
«Конечно, ты! И вся ваша слоновья нация! Недаром моя бабушка передала мне тайное знание, когда я был еще совсем маленьким. Моей энергии хватит, чтобы убить всех слоников силой мысли в одно мгновение».
Слоник задрожал и начал медленно опускаться все ниже и ниже. В его голове звучал властный голос, который рассказывал ему о том, как ловко все получилось. И теперь на Земле больше не будет свободной расы летающих слоников. Но вдруг у него возникла идея, которая стоила всей его слонячьей жизни, которую слоники запомнят на века.
Из последних покидающих его сил он взмахнул своими ушками и в мгновение оказался над зеленым кактусом в маленьком желтом горшочке. Сложив уши вдоль серой головы и выставив хобот навстречу земле, он спикировал прямо на колючий цветок. От удара кактус треснул, и слоник провалился внутрь и исчез.
Когда он очнулся, счастью его не было предела. «ПОЛУЧИЛОСЬ!» – закричал он про себя. Раса слоников не покинет эту планету. Она останется здесь навсегда. Пусть не совсем в том виде, в котором она была. Пусть это уже не парящие под потолком серые зверьки, а колючие растения с зелеными хоботками. Но зато теперь они полностью защищены от всего на свете, даже от Коренастого. Ведь он никогда не поднимет руку на любимые кактусы, пусть даже с хоботками и зелеными ушками. Наоборот – благодаря ему эти существа покроют всю планету, и может быть когда-нибудь самый смелый слонокактус сможет поработить расу людей, и справедливость восторжествует!

– Мама! Мама! – кричал маленький полосатый котенок. – Давай заведем человека! Маленького!
– Понимаешь, сынок, – отвечала ему белая кошка с редкими рыжими пятнами, – за человеком нужно ухаживать.
– Я буду, буду ухаживать! – затараторил котенок.
– А ты знаешь, что нужно с ним делать? – строго спросила мама.
– Я ему сделаю теплое место, он будет там спать, – неуверенно ответил котенок.
– А ты знаешь, сколько ест человек? Он ведь много ест!
– Мама, а мы маленького заведем! – сказал котенок и приподнял переднюю лапку, показывая рост предполагаемого человека. – Он будет меня гладить, я с ним буду играть. Ну, пожалуйста!
– Вот папа с охоты вернется, и мы его спросим.
– Ура! – мяукнул котенок, понимая, что решение уже принято.
Папа вернулся под вечер. В его желтых глазах еще горел охотничий азарт. Котенок так любил есть курицу на ужин, что во время еды зажмуривался и мурлыкал. Довольный папаша такой же полосатый, как и сынишка, наблюдал, как котенок отрывает от кости кусочки мяса.
– Сынок, я тебе подыскал человека, – неожиданно для всей семьи вдруг сказал он. – Ты какого хочешь – черного или желтого?
Котенок чуть не подавился. Его глаза загорелись, он посмотрел на отца, словно перед ним был величайший волшебник. Из его рта торчал кусочек курицы, но котенок боялся даже пошевелиться. Он не верил, что это происходит наяву, и его давняя мечта скоро сбудется.
– Желтого, – еле слышно прошептал он.
И уже через несколько дней маленький желтый человечек забился в угол их квартиры. Он рычал на все, что к нему приближалось, и никак не хотел выходить из своего укрытия. Котенок просто сидел рядом и полными счастья глазами смотрел на человечка. «Неужели это случилось? – думал он про себя. – Неужели у меня есть свой собственный человечек?!»
На следующий день котенок позвал своих друзей и показывал им своего нового друга. Желтый человечек смотрел на котят сквозь узенькие щелки своих глаз и прижимал свое желтое тело к теплому дну коробки, которую ему сделал его новый хозяин.
– А за сколько вы его купили? – поинтересовался один из котят.
– Нам его подарили! – гордо ответил маленький хозяин желтого человечка.
– Это вам повезло! – сказал черный котенок с белой бабочкой на груди. – Мне бабушка говорила, что желтый человечек в доме – это к счастью.
– Повезло, что подарили! – мяукнул рыжий котенок и потрогал испуганного человечка мягкой лапкой. – Я видел по телевизору, что торговать людьми – запрещено. Могут и в тюрьму посадить за торговлю людьми!

Все в деревеньке скучали. Уже который год им нечего было делать. Расточительный царь растрачивал государственную казну и нанимал на работы приезжих из-за границы. И местным жителям ничего не оставалось, кроме как лежать и плевать в закопченный потолок.
В дверь избы, где лежал на боку мужик Игнат, тихонько постучали. На пороге стояла скромная девушка, по ее лицу и странному головному убору, можно было заключить, что приехала она издалека. В руках девушка держала глиняный кувшин, до краев наполненный белоснежным парным молоком.
– Изольда, ты? – растягивая слоги, лениво спросил Игнат.
Скромная девушка кивнула и причудливая бахрома, свисающая с ее головы, покачнулась. Она стояла, опустив черные глаза, и молчала.
– Ты входи, Изольда, – позвал ее Игнат, переворачиваясь на другой бок.
Девушка вошла и поставила кувшин на стол. Ее изящные руки быстренько убрали со стола все лишнее, и уже через несколько мгновений Игната ждала полная кружка молока на прибранном столе. Слазить с удобной лавки ему не хотелось ни сколечко, и поняв это, Изольда поднесла ему кружку.
– Вот ты скажи, что думаешь о стране нашей, – попивая молоко, спросил Игнат.
– Мне нравится здесь больше чем дома, – заученной фразой ответила девушка.
– А мне что-то надоело просто лежать, – Игнат зевнул во всю ширину мужицкого рта. – Хочется сделать народу полезное.
– Так у вас же есть все, – удивилась Изольда, – зачем вам что-то делать?
Игнат вдруг встал, и она впервые за несколько месяцев увидела его на ногах. Он был выше Изольды почти на две головы, и раза в два шире. Подтянув пояс, Игнат провел широченной ладонью по молочным усам.
– Пойдем во двор, – он указал на дверь.
Изольда молча повиновалась и засеменила на улицу. Дверь скрипнула и они оказались в залитом солнце дворе. Игнат приставил руку ко лбу, а девушка зажмурилась.
– Будем играть в охрениловку! – пробасил Игнат и закатился смехом.
– Я не умею, – испугалась Изольда.
– Да я сам не умею, – успокоил ее Игнат, – но играть непременно будем.
Они пошли по дороге, между избами, заглядывая во дворы и созывая всех играть в охрениловку. Для игры нужны были здоровые мужики и по одному большому бревну на каждого. Бревна мужики должны были иметь с собой – не важно, из какого дерева.
Вскоре на окраине деревни, рядом с речкой, собралось десятков шесть рослых мужиков с огромными бревнами. Игнат подробно объяснил правила игры.
Двое мужиков с бревнами встают друг напротив друга. По команде первый с криком: «Охреней-ка!» бьет с размаху другого по башке, обязательно сбоку. Потом бьет второй с криком: «Сам-то охреней-ка!» Если у кого-то появляется кровь, он идет ее смывать к речке. Если не появляется, к речке не идет.
Мужикам игра настолько понравилась, что они играли в нее трое суток без сна и отдыха. Игната нарекли «охренителем» и на общем собрании разрешили ему жениться на Изольде. А иноземная девушка с изящными формами и черными глазами отказалась выходить замуж и разносила молоко до самой старости.

Хатка бобра Геннадия в тот день ходила ходуном. В ней творилось нечто страшное. Любой, кто приблизился бы к ней хотя бы на двадцать бревен, услышал бы жуткие крики.
– Ты где была? – надрывался Геннадий.
Его шерсть от крика поднималась, зубы стучали, а маленькие когтистые лапки дрожали мелкой дрожью.
Бобриха Марфа молчала. Она уже устала от ревности мужа, и сил на оправдания не осталось. Вместо того чтобы вести с ним дискуссию, Марфа очищала свою шерстку от колючек, прилипших к ней в лесу.
– Лось сказал, что видел тебя рядом с деревом, где живет Егор, – Геннадий сделал паузу, надеясь услышать от жены оправдания.
Марфа подняла на него свои черные глаза и изучающее посмотрела на мужа.
– Гена, а ты себя хорошо чувствуешь? – добрым голосом спросила она.
– Плохо! Плохо я себя чувствую! – еще больше вскипел Геннадий. – И в этом виновата ты!
– Гена, ты зря так нервничаешь, – Марфа подошла к нему. – Ведь Егор – белка.
– Белка, – согласился Геннадий.
– Так подумай сам, стала бы я изменять тебе с белкой?
Геннадий задумался. Он опустил глаза и зачесал лапкой мордочку.
– Так тебе лось сказал, – не дала ему додумать Марфа. – А лось он сам каков?
– Каков? – переспросил бобер.
– У него такие большие рога! И он завидует тебе, что я тебе верна. Вот и рассказывает всякие глупости.
Геннадий еще усерднее зачесался. Марфа осторожно коснулась его шерстки.
– А я думаю, почему у него такие рога, – задумчиво сказал бобер. – А я его слушаю. И правда – глупо же думать, что ты изменяешь мне с белкой.
Марфа ничего не говорила, а только улыбалась. Она обняла мужа, который к всеобщему счастью успокоился. Он прижал ее к себе, и очень приятное чувство охватило его бобровью душу. Внутренне Геннадий даже посмеялся над собой и своими подозрениями и по-доброму пожалел сохатого.
Они стояли, обнявшись – Марфа и влюбленный в нее Геннадий. И вид этой пары внушал радость и веру в любовь, если бы не маленький беличий волос на самой макушке бобрихи.

Откуда взялся этот фартук, уже никто точно не помнил. Но в том, что были времена, когда его не было в деревеньке рыбаков, были уверены все. Фартук считался реликвией, и его мог одевать только самый достойный. И то носить его он мог не всегда, а одевать только в крайних случаях. А случаев таких было не так уж и много.
Человека, достойного хранить у себя фартук и иногда надевать его, выбирали на всеобщем собрании. Им всегда становился самый умелый рыбак или тот, у которого была самая большая семья в деревне. А когда он умирал, хранителя фартука избирали снова.
И так продолжалось столетиями. Фартук успел изрядно износиться и повсюду блестел заплатками и цветными швами. Невозможно было точно сказать, какого же цвета он, когда его сшили. Даже сложно было определить материал, настолько фартук был снизу доверху перештопан. Но самое удивительное в нем было то, что он всегда оставался холодным и то, что человеку в этом фартуке всегда везло на рыбалке.
В тот год умер прежний носитель фартука – отец семьи из двенадцати человек, уважаемый рыбак Кирилл. И на собрании было решено передать реликвию молодому, подающему большие надежды рыбаку Михаилу. Миша был чрезвычайно обрадован такому высокому доверию. Он взял переданный ему фартук и в ту же ночь решил его испробовать. И хотя это был совершенно не «крайний случай», Миша не волновался по этому поводу.
«Все это глупость! Чем дольше я буду носить фартук, тем больше рыбы я поймаю!» – думал Миша, когда темной ночью, боясь разбудить остальных, крался к реке.
Дойдя до воды, он надел фартук, завязал тесемки и закинул удочку. Ждать ему пришлось не долго. И уже через десять минут Мише пришлось идти обратно – в его ведре было полно рыбы. Радость переполняла его, и он решил, что никому не скажет, что поймал ее с помощью фартука.
Так Миша поступал каждую ночь, а утром нес рыбу на базар и продавал ее в три раза дешевле, чем все остальные.
– А ты случайно фартуком не пользуешься? – спросил его один из старейшин деревни.
– Да ты что! – замахал на него руками Миша. – Фартук же только на крайний случай!
Рыбы получалось ловить все больше и больше, а народ охотно раскупал ее. Миша был доволен собой, но понимал, что может добиться и большего. Тогда он придумал носить фартук не только ночью, но и днем. А чтобы никто этого не заметил, прятал его под другой одеждой. И с того момента продавать рыбу на базаре старо намного проще. И Мише хватало нескольких минут, чтобы обменять ночной улов на деньги. Радости удачливого рыбака не было предела.
Как-то раз Миша возвращался с базара, пряча под одеждой фартук. И вдруг он увидел в одной из гор, окружавших деревеньку странный тоннель.
«Почему я не видел этого раньше?» – подумал Миша, и его ноги сами понесли своего хозяина к этому тоннелю.
Он решил, что это фартук снова помогает ему, и сейчас он найдет сокровища. Тогда и сам Миша, и остальные жители деревеньки разбогатеют, и им не придется работать, ловить рыбу, выращивать хлеб. Он думал об этом, а сам все глубже заходил в странный тоннель…
«Гора дала, гора и забрала», – говаривали потом о фартуке. – «Наловим рыбу и без него. Только вот Мишу жалко…»
«Жалко, – соглашались старейшины, – хороший был рыбак!»

Взошла первая звезда, и караван тронулся. Заскрипели телеги, зашаркали подошвы. Подул прохладный вечерний ветер. Ночь спускалась все ниже, звезды вспыхивали на темнеющем небе. Тихо фыркали лошади, что-то ворчали себе под нос погонщики. Дорога петляла между холмами, и караван послушно следовал за ней. И чем дальше он шел, тем выше поднималась луна – ровно половинка белого с серыми разводами диска.
До утра было далеко, и музыкант заиграл на своем странном инструменте. В один конец этого инструмента он пускал свое дыхание, а из другого вылетали звуки, радующие слух. Все называли это музыкой, и всем она нравилась. Лошади шли легко, погонщики погоняли с задором, а дорога старалась петлять все меньше.
Оставалось уже несколько часов до представления. На городской площади семеро воздуходувов, напрягая свои легкие, вдували воздух в шатер. Точно древний дракон, поднимающийся из пепла, вставал расписной театр. Любопытные мальчишки сбились в стайку на краю площади и наблюдали оттуда за растущей горой, боясь подойти ближе. Они о чем-то шептались и показывали пальцами на причудливые узоры, выведенные на белоснежном фоне. Шатер все продолжал расти, скрывая за своими стенами парящие в небе облака.
Уже к полудню карлик в костюме черепахи ползал по пыльной площади и продавал билеты. Не прошло и часа, как толстая пачка в лапе черепахе переросла в мешочек звенящих монет. Улыбаясь, карлик дополз до самой большой повозки и попытался влезть в нее.
– И куда ты лезешь? – загремело из повозки.
– Я все билеты продал, – гордо ответил карлик.
– Как это все? – молодой человек с круглым лицом и пышным животом поднялся с соломенных матрацев, лежащих на дне деревянной повозки. – Не может быть, что все!
– Больше нету, – поник карлик. – Если не считать тех, что мы пообещали пекарю.
Круглолицый молодой человек достал из-за пазухи пачку билетов и протянул ее карлику.
– Как эти продашь, – пройдись по городу и проверь, целы ли наши афиши.
Недовольно фыркая, черепаха поползла прочь от повозки. Расстроенный нехваткой билетом народ, обрадовался, увидев в черепашьей лапе еще несколько заветных листочков. И карлик сразу сообразил, что пора поднимать цену. Набрав новый звенящий мешочек, он встал с пыльной земли, отряхнулся – скорее от образа черепахи, чем от пыли, и пошел проверять афиши.

«Красный бублик величиной с колесо!
Сорок иноземных красавиц!
Всем пришедшим на представление вино даром!»

Городской пекарь, радуясь бесплатным билетам на невиданное представление, готовил красный бублик по рецепту, привезенному чужестранцами. Серый порошок, который они дали ему сегодняшним утром, должен был сделать тесто красным к завтрашнему представлению. Он обещал ни кому не рассказывать и на представлении делать вид, что очень удивлен огромному красному бублику. Но пекарь решил, что обязательно будет хвастать, что бублик испек он, как только караван скроется за горизонтом. А для доказательства он отсыпал серого порошка, который делает тесто красным.
Довольные горожане запаслись терпением и, сжимая в руках билеты на небывалое представление с красным бубликом и иноземными красавицами в надувном шатре, легли спать. Завтрашний день обещал быть незабываемым. Лег спать и довольный собой пекарь, намаявшись за день со странным рецептом теста.
Взошла первая звезда, и караван тронулся. И чем дальше он шел, тем выше поднималась немая луна. Тихо фыркали лошади, что-то ворчали себе под нос погонщики. А обманутый город спал, радуясь собственной везучести.

За окнами лил дождь. Он то моросил, то переходил в ливень, то почти стихал. Он не заканчивался уже несколько суток, все лил и лил. И уже невозможно было понять, откуда же на небе столько воды. Тем более, откуда ее столько в самый разгар лета – в конце июля.
На низком деревянном крыльце в деревянном кресле-качалке сидел седой старик. Он курил трубку, пуская дым кольцами. Ноги его были обернуты в клетчатый плед. Дождь стекал с крыши крыльца тонкими извивающимися струйками. Старику нравилась такая погода, он наблюдал за водной бахромой, свисающей с крыши, и от этого ему становилось спокойнее на душе.
Приближалась ночь. Уже совсем стемнело, и морщинистое лицо старика освещало горящее окно на веранде, совсем рядом с крыльцом. В этом приглушенном старыми выцветшими шторами свете его лицо очень сильно походило на луну. В нем угадывались моря поблекших глаз, горы обвисших щек и равнины высокого лба.
Старик вдруг перестал курить и отложил трубку. До его старческого слуха донесся приглушенный дождем звук шагов. Он изо всех сил стал вглядываться в темноту, но зрение не хотело ему помогать. А шаги все приближались и вот они уже слышались так отчетливо, как будто кто-то подошел к крыльцу почти вплотную. Старик тщетно пытался рассмотреть кого-то в залитой водой тьме.
Когда он услышал, как скрипнула половица крыльца, то вздрогнул и по его телу пробежал февральский морозец. Он никак не мог понять, что же его обманывает – зрение или слух. Он протянул руку и сразу же отдернул ее. Рука коснулась чего-то мокрого, теплого, но невидимого.
– Прости, что напугала тебя, – услышал он женский голос. – Я русалка дождя, а не видишь ты меня потому, что уже не веришь в любовь. А без этого меня увидеть невозможно.
– Зачем ты пришла ко мне? – спросил старик и сам вздрогнул от собственного голоса.
– Я хочу показать тебе, что ты слишком рано похоронил то, во что верил раньше.
Старик почувствовал прикосновение ее руки – такое мягкое, теплое и влажное. Она взяла его за руку и слегка потянула. Старик встал, плед соскользнул с его ног и упал на пол крыльца.
– Это последний дождь в твоей жизни. Когда кончится дождь, кончится и твоя жизнь, – сказала русалка. – Но я пришла подарить тебе еще несколько мгновений счастья, ведь нельзя умирать, не веря в любовь.
Он шел по мокрой траве, постоянно ощущая прикосновение ее руки. И чем дальше они уходили от его дома и горящего окна на веранде, тем приятнее было это прикосновение. Вода стекала с его темных волос, дождь капал на его молодое тело, и он начал различать черты русалки. Волосы, плечи и качающиеся в такт его шагам бедра. Он не знал, куда они идут, да и это ему было совершенно не важно.
Утром июльское солнце, поднявшись из-за горизонта, согревало уставшую от дождя землю. Его лучи играли в капельках воды на листьях деревьев, широких лужах и сохнущих крышах, все было этим жарким и ярким светом. Но гораздо светлее было рядом с горящим на веранде зашторенным окном, а теплее – под клетчатым пледом на низком деревянном крыльце.

Все было хорошо в Уральском Саду. Птицы порхая в поднебесье свободно гадили с высоты своего полета, звери бегали во лесу, охотясь на более мелких, или паслись, поедая сочную зеленую траву. Вишни и яблони цвели, обдавая ароматом всю территорию Уральского Сада.
Прошедшая на прошлой неделе легкая Уральская гроза повалила несколько деревьев, и жители Сада с тех пор сходили с ума от радости. Ведь большинство из этих деревьев были персиковыми, и теперь можно было не лазить высоко за вкусными плодами, а есть их прямо с земли. На одном из таких поваленных деревьев сидел Пахом и кусал огромный Уральский персик. Сок стекал по его беззаботному лицу, капая на голые колени.
Об его левую ногу терся маленький ежик, в иголках застрял упавший лист и теперь он пытался его стряхнуть. На его плече сидели две Уральские белки, которые ждали, что, доев персик, Пахом расколет косточку и отдаст им вкусное ядрышко. Нетерпеливые белки легонько толкали друг друга пушистыми рыжими спинами, но их цепкие лапки надежно держались за мускулистое плечо Пахома.
А совсем рядом на этом же дереве развалился любимый кот Пахома – Мурзик. Закрыв свои зеленые глаза, он громко мурлыкал, от чего его черные бока часто вибрировали. Мурзик еще с утра насытился, поймав целую семейку мышей, и теперь ему просто хотелось полежать и помурлыкать.
Все бы и оставалось так же хорошо в Уральском Саду, но в один из солнечных дней маленький ежик попытался найти Пахома, чтобы он снял с его иголок застрявшую в них сосновую шишку, но не нашел его. И не нашли его белки, по привычке прискакавшие к поваленному персиковому дереву.
А Пахом в то время лежал под кустом ежевики, из живота текла кровь, лицо было ужасно бледным. Мурзик сидел рядом и обеспокоенным зеленым взглядом смотрел в лицо хозяина. Уже к вечеру вокруг больного Пахома собрались почти все жители Уральского сада.
Куропатки сидели на спине тигров, антилопы помогли крокодилам добраться до больного Пахома, а орел подвез на своей гордой спине маленького тушканчика. Каждый старался помочь Пахому, и кровь была остановлена. Пахом лежал на мягкой подстилке, сплетенной пауками и птицами, и сквозь жуткую боль радовался тому, что никто в Уральском саду не остался равнодушным к его болезни.
Когда он проснулся утром, боль уже стихла, а рядом с ним спали все звери, сидевшие здесь накануне. Раньше всех проснулись белки и притащили Пахому самый большой и сочный персик – было тяжело его катить, но белки меняли друг друга и справились с делом.
Уже через несколько дней Пахому почти выздоровел и звери начали расходиться по ежедневным делам, внутренне радуясь за него. Пахом сам вставал и ходить по саду. Он почти забыл про свою странную болезнь, радуясь солнцу, Уральским плодам и общению с животными.
Но однажды из-за деревьев появился силуэт странного существа. За всю жизнь Пахом не видел в лесу ничего похожего. Шерсти на этом существе почти не было, и шло оно очень странно – только на двух лапах, и какое-то странное чувство возникло у Пахома внутри. Он замер с недоеденным персиком в руке, белки перестали толкаться на его плече, а ежик спрятался за левую пятку.
Невиданное существо приблизилось к Пахому и произнесло:
– Меня зовут Зоя. А ты ведь Пахом?
Пахом молча кивнул и протянул Зое персик. Звери заворожено наблюдали за его необычными действиями. Зоя приняла персик и, доев его, выбросила косточку в кусты. Белки, проводили косточку поникшим взглядом. Зоя села на дерево рядом с Пахомом, придавив Мурзику хвост. Кот перестал мурлыкать, с трудом освободил хвост и окинул изумрудным взглядом необычно наглое существо.
Только Пахом заворожено смотрел на Зою, ворвавшуюся в Уральский Сад. Их руки уже касались друг друга, и неизведанное чувство закипало внутри.
– А где наш дом? – спросила Зоя, томно смотря на своего мужа.
– К ночи будет готов! – пообещал Пахом и побежал строить дом.
Звери помогли ему в строительстве, но они не понимали, зачем Пахому такой прочный дом, ведь в Уральском саду ничто не угрожало человеку.
– Я устала от персиков, – капризно заявила Зоя, и Пахом помчался на охоту.
– Я хочу детей, – продолжала Зоя, и вскоре из их дома вырывался детский крик.
Дети Пахома и Зои, когда выросли, стали охотиться на недавних друзей их отца. И уже не было больше счастья в Уральском Саду, и Пахом забыл о своем предназначении. Он был уверен, что живет для того, чтобы им с Зоей было хорошо. И Уральский Сад перестал быть Уральским. И ежик был вынужден до конца своих дней ходить с застрявшей в его иголках сосновой шишкой.