Город не спит, городит всякую чушь, набивает рот словами и ныряет во всеобщее взаимонедопонимание. Такси, безликие улицы, огни, двойная сплошная. В крови - какое-то дикое животное, рвётся, стремится, клацает зубами, перекусывая мне руки, рычит, бросается в чьи-то объятия и тихо мурчит, притворяясь домашним. Ритм, барные стойки, взгляды с поволокой. Я не против, но на утро так противно, так противно, что приходится начинать всё снова. Снова и снова, пороки и грешники, стаканы и рюмки, музыка, биты, дурные биоритмы. Мама, что твоя Дарья творит! Мама, где ты? Спаси и сохрани. Спасибо и прости.

[500x372]
 

Вот взять, например, огромный прыщ. Огромный-преогромный абстрактный аллегорический прыщ. "И вдруг вселенная вся загноилась и сузилась до размеров прыща". Но вселенная-то она такая огромная-преогромная, что ей похуй. А вы все заладили: "теория относительности" да "теория относительности".

Я июнево схожу с ума, когда маятник майских влюблённостей бьёт меня по голове, наказывая за любовь к людям, которые не объясняют своих слов ничем, кроме улыбки.

Пусть разорвётся

          в аплодисменты

эта вселенная,

в которой есть

ревущие маем

                  Невские

                             проспекты,

Арбатское лето,

Манежная лесть.

На площади – тысячи,

а может, десятки,

а может один,

                        кто

                               так

                                    громко кричит.

С меня, как обычно,

как взятки – так гладки.

С тобой неприлично

ходить эту жизнь.

Шумы, отпечатки,

дворы и машины,

ревёт духотой

Некоторые рыбы успели умереть, а остальные решили обгладывать их скелеты. Зрелище нынче в аквариуме наизавораживающее. Но я о том, что ведь нужно знать, кто есть Скайуокер, а кто (ого-го!) Вейдер. У меня на шляпе специальная дырка для карандаша, и я рисую стены цвета топлёного масла с таким непринуждённым видом, будто они состоят из сплошного асфальта, а не из трещин и белых ловушек для прислонившихся спин. О чём мне тебе рассказывать, о чём мне тебе курить, зачем мне тебе обветренно улыбаться? Послушай - у дождя пульс участился, у дождя нервное переутомление, он становится снегом и стремится в Канны. И град, град бьёт тяжёлыми снарядами по чешуе утопленницы-Невы. И где-то далеко-далеко сижу я, сижу и курю ни про что, улыбаюсь ничему, рисую по памяти. В шляпе, с красным карандашом и с мыслями о том, чего не могу успеть, если не захочу. А ну и пусть. Будь что будет.

Опять сильно хочется сложить ладони и помолиться. К чему бы это? 

   [419x479]

Мне не хочется говорить, про то, как ветер, или про то, как утро, или о кофе, или о сигаретах, или о барах и как там грустно. Всё это - из разряда ощущений. Может быть, приключений. Образов, заноз в воображении, мозолей в памяти, заносов по одному метру. А ты попробуй опиши иначе. Просто. Без претензий, без упрёков, без этого извечного "сигаретного дыма в глазах" и "каракатицы-непогодицы". Чтобы доступно, чтобы просто, но не до гениального. И чтобы не получилось. И чтобы снова говорить про то, как остывший чай перед выходом и как пятнадцать минут тающего льда под ногами.

Десятый раз над одним и тем же. Своего рода юбилей, знаете ли.

Наверное, самая странная и самая лучшая традиция во всей этой несуразной моей жизни.

Уже даже не пытаюсь сдерживаться. К финальным титрам приберегаю неотрепетированную истерику и не вполне объяснимую эмоцию.

И больше ни над чем. Ни над чем. Хотя я уже рассказывала об этом много раз. Да-да, так и было, много раз об этом рассказывала. Так и есть, да-да, рассказывала много раз.

Без запятых, как полагается.

Ой, я прям мандражирую, знаете ли.

Ни за кого я не болею. У меня насморк просто.

С праздником, дорогие москвичи и гости столицы.

pic.: Меня это как-то завораживает, что ли.

[307x46]

Угадай, где наврала.

Здесь столько зеркал, что не попасться в них просто невозможно. И каждый день, прожитый в страхе, живёт ещё и в отражениях - во множественных отражениях, чьё несовершенство усиливается идеально ровной поверхностью и дневным светом. За окном - солнце, за окном - буря, за окном - пасмурные голуби предвещают плохие приметы и садятся на плечи карниза. Ловушки зеркал, расставленные по всему дому захлопываются неожиданно, не отпускают на волю, не дают покоя. Я снова попадаюсь. Как, впрочем, и Антуан Рокантен, и как все похожие на меня и на нас. Зеркала не выпускают из дома, выводят из себя своей справедливостью. Ближе и ближе, ресница к реснице, каждая пора на коже проникает в другую плоскость, каждый жест кажется настолько отвратительным и неуместным, что от этого зрелища становится всё труднее оторваться. Я вижу эти разные глаза, в которых красно-розовый цвет празднует очередную победу, я несколько раз поднимаю и опускаю правую бровь, завороженно наблюдая, как углубляются борозды морщин на лбу. Четыре отражения одновременно скалят зубы, ненавидя друг друга, ненавидя каждый мускул, каждую складочку, из тех, что моментально образуются под глазами, стоит мне натянуто улыбнуться. Резко отстраняюсь от этого зрелища, делаю шаг назад, два шага назад, но уйти по-прежнему не получается. Теперь вместо неровной поверхности кожи я вижу просто красно-серо-белое пятно на месте лица. Взгляд опускается ниже - и всё, что заставляет его подняться снова, - это вовремя накинутая на плечи кофта, длинные рукава которой защищают руки от неприятной возможности попасть в зеркало. Пожалуйста, только не подумайте, что я жалуюсь, и уж, тем более, не надо считать, что я преувеличиваю. Конечно, сказать, что я смирилась со всем этим, было бы явной ложью. Я по-прежнему сохраняю то самое, что умирает последним и тщетно пытаюсь придумать лучший выход, чем все эти, безусловно худшие, которые имеются в моём распоряжении. Но отношусь к этому гораздо спокойнее, чем раньше. Любая попытка найти в себе хоть что-то положительное, хоть какое-то качество, которое устроило бы все мои отражения одновременно, заканчивается новой ошибкой, очередным тупиком. Но и это тоже, как оказалось, вполне нормальное состояние. Привычно, всё это до ужаса привычно. Попадаться в зеркало и понимать, что какой-то части тебя никогда не было и не будет. Бояться выходить из дома, зная, что тебя не должно быть и никогда не будетв какой-то части этого мира. Предупреждать заранее, вместо того чтобы разочаровывать позднее, но всё равно разочаровывать. Привычно. Свыклась, привыкла, скоро смирюсь. Но иногда, знаете, изредка, даже совсем-совсем редко хочется хотя бы на час, хотя бы на минуту, хотя бы навсегда, стать другим человеком, красивым человеком, чудесным человеком, привлекательным человеком, который бы не прятался за рукавами, кремами и брюками даже от собственных отражений. Подойти к зеркалу, осмотреть себя со всех сторон, и, заплакав от счастья, выбежать на улицу.

Стучит-стучит, а потом разрывается, задевает осколком лёгкие и даёт понять, что скоро снова восстановится. И снова постучит. Бешенство какое-то, ну ей-богу. И мне Богу, пожалуйста.

Это был очень странный, неожиданно идеальный кадр. Когда на экране твоя жизнь, такие редко получаются. То ли режиссёру не везёт, то ли оператор всегда забывает плёнку, то ли подходящие актёры никогда не являются на съёмки вовремя. Чёрт его разберёт этот жизнебизнес. А тут вдруг такая удача, такой редкий эпизод, идеальный кадр. Чтобы совпали настроения одновременно у цвета, звука и времени. И декорация - не какая-то там фальшивка, не студия с зелёными стенами, но всё-таки временная, реконструктирующая последние шесть лет жизни. -А помнишь, как... -Да помню, конечно, а ещё это, ну... И ещё по одной. А напротив - улица, фонарь, бродит где-то Воланд со своей свитой, отгоняя от нас людей. И ни души, ни одной живой души вокруг, только эта наша бездуховная душевность, от которой я, наверное, никогда не смогу отвыкнуть. Чистые пруды, беззастенчивые игры, дым, половина шестого. Я даже могла вслух сказать тебе то, что было написано на книжке с белыми медведями, но это бы испортило импровизацию. В финальных титрах могла бы быть пара благодарностей, но кто из вас внимательно смотрит финальные титры? Tbcntnd. Необъяснимо, хотя очень-очень понятно.

Нужно просто выйти из квартиры и прийти в себя. Не зная пути и, тем более, не зная тайных лазеек. Не сокращать, не ловить машины до метро, не останавливаться у палаток со свежей прессой. Не путать путь к себе и путь, которым можно прийти в себя. А если вдруг не получится, то продолжать идти. Идти и идти. А потом раствориться в чашке самого короткого месяца в году, испортив вкус его предпоследнего глотка.

Не нужно выходить из себя и приходить в квартиру. Знаю путь, даже знаю, какими дворами пройти, чтобы сократить.

"Путать путь" - это звучит как раз так, как и должно было. Ни одной буквы "р". Ни одной перспективы. Страх перемен.

А это уже звучит совсем не так.