 [563x622]
 [563x622]
			"ЕЙ предназначено стать моей Градивой, той, что идёт впереди, моей победой, моей женой. Но для
этого она должна была вылечить меня-и вылечила... вылечила одной лишь
гетерогенной, непокорной, неисчерпаемой силой женской любви, наделён-
ной биологическим ясновидением, столь чудесно изощрённым, что по 
глубине своего проникновения и по практическим результатам оно
далеко превосходило все триумфы психоанализа." 
Дали
 [400x500]
 [400x500]
 [400x500]
 [400x500]
			 [400x500]
 [400x500]
 [241x315]
 [241x315]
			"-Почему у вас часы растекаются?-Спрашивают меня.
-Но суть не в том, что растекаются! Суть в том, что мои часы показывают точное время."
таки обомлеваю от искусства....
как оно приколна видать неким сие запечетливать
http://www.adme.ru/news/2006/04/18/5965.html
 [400x459]
 [400x459]
			Американский фотограф Трейси Баран (Tracey Baran) создает документальное искусство. Она не нуждается в каких-либо концепциях для своих работ и не связана со злободневным контекстом. Это именно тот случай, когда фотограф интересен не своими идеями, а своим глазом, игрой с мгновениями проявления человеческих чувств, светом и цветовой палитрой, эмоциональностью, атмосферой и интимностью.
Трейси Баран фиксирует повседневность, будь то картины из жизни американской провинции, собственные путешествия или история отношений со своим парнем. Баран не автор, но свидетель. Она не рассказывает, а наблюдает. Она видит, но не оценивает. Она лишь демонстрирует.
Несмотря на, казалось бы, нейтральную документальность её работ, в них, безусловно, ощущается мощный индивидуальный взгляд – некий ненавязчивый привкус, который совершенно объективно можно полагать приятным.
Баран путешествует по пограничью любви и ненависти, жизни и смерти, тепла и холода, эйфории и меланхолии. Происходящее на её фотографиях не является чем-то свершившимся и завершенным. Баран всегда оставляет небольшой зазор для грядущего действия, для части жизненного процесса, для движения, которому ещё суждено произойти. Этот зазор играет роль постоянно присутствующей надежды на продолжение жизни, вне зависимости от того, какое мгновение зафиксировал объектив Баран – секунды до оргазма, смерти или вспышки ненависти.
 [450x356]
 [450x356]
			В ранний период творчества Марсель Дюшан под влиянием живописи Поля Сезанна и Анри Матисса писал очень яркие и смелые по цветовому решению полотна. В 1912, экспериментируя с формами и цветами, художник создал одно из самых противоречивых своих произведений, Обнаженная, спускающаяся с лестницы, где движение передано при помощи следующих одна за другой пересекающихся плоскостей. Картину не приняли на Салоне независимых 1912, и тогда Дюшан отправил ее на Армори-шоу 1913 в Нью-Йорк, где один критик язвительно назвал ее «взрывом на макаронной фабрике». Сам автор объяснял концепцию картины как «организацию кинетических элементов, передачу времени и пространства через абстрактное изображение движения». Уже в 1913, когда проходило Армори-шоу, двадцатипятилетний Дюшан почувствовал, что исчерпал возможности станковой живописи. В результате возникла концепция изделия «ready-made» (редимейдов) – готового продукта (термин возник из торговой рекламы), прославившая Марселя Дюшана, которая состояла в том, что любой обычный предмет, выбранный из своей среды или группы предметов, подписанный и выставленный художником, может быть назван произведением искусства. «Готовые продукты» Дюшана – скребок для снега, вешалка для шляп, сушка для бутылок и велосипедное колесо – были вызовом тому, что он считал напыщенным и пустым традиционным искусством.
Наиболее монументальным из них была стеклянная конструкция Невеста, раздетая своими собственными холостяками, иногда называемая также Большое стекло (1915–1923). Эта композиция, которая считается одним из лучших произведений Дюшана, – сложная и мастерски исполненная шутка: несколько «холостяков», помещенных в нижней части, «домогаются «невесты», представленной наверху. Среди самых скандальных выходок Дюшана, направленных против общественного мнения и искусства вообще, – нарисованные на репродукции Моны Лизы усы и борода. На нью-йоркской Выставке независимых в 1917 художник представил писсуар под названием «Фонтан». Ироничное название этого объекта придавало ему статус «произведения искусства».
В 1923 Дюшан решил отказаться от занятий искусством, объявив, что оно подпало под влияние бизнесменов и, что еще хуже, принято средним классом. В 1920-е – 1940-е годы он организовал несколько выставок современного искусства. Его «постановки» сюрреалистических выставок 1942 и 1947, в которых должны были участвовать зрители, предвосхитили не только хэппенинги 1950-х и 1960-х годов, но и концепцию современного искусства, согласно которой зритель играет в создании произведения столь же активную роль, как и художник.
С возникновением в 1960-х искусства поп-арта слава Дюшана возросла; прошли две большие ретроспективные выставки (1966 – Лондон, галерея Тэйт; 1973–1974 – Нью-Йорк, Музей современного искусства). Пожалуй, лучшее выражение идеи Дюшана нашли в его разрозненных заметках, изданных в 1934 под названием Зеленый ящик. Умер Дюшан в Нейи во Франции 1 октября 1968.
В своем антимилитаристском бунте дадаисты апеллировали к Военным письмам Жака Ваше (1896–1919), рассказавшего об отвратительном лике войны; они ходили в рукописях и были опубликованы только в 1920, после самоубийства их автора. Среди всех подвергнутых остракизму ценностей буржуазного общества главной мишенью оказалось искусство. Дадаисты отрицали все его законы, утверждали безусловный примат иррационального, бессознательного и интуитивного, ниспровергали рационализм, вошедший в плоть и кровь европейской культуры. Корни художественного бунтарства они находили в символистском фарсе Альфреда Жарри Юбю-король (1896). Дадаисты считали, что в условиях полной деградации и близкого краха европейской цивилизации их первостепенной задачей было ускорить этот крах, подрывая ее фундаментальные структуры – структуры мысли и языка. Они призывали разрушить все механизмы человеческой речи (семантические, грамматические, фонетические) и начать с самого начала, т.е. вернуться к исходному моменту формирования языка, когда он существовал еще на уровне отдельных звуков (предъязык). Участники группы посвящали свои собрания коллективному творчеству – созданию «симультанно-шумовой» поэзии (poesie simultannée bruitiste): ?е заботясь ни о логике, ни о целостности, ни о различии языков, они произвольно соединяли слова и фразы; этой «креативный акт» включал также крики, игру на фортепиано, свист и удары литавр. Практиковалось и индивидуальное экспериментирование; в 1916 Т.Тцара представил результаты своих дадаистских опытов в Первом небесном путешествии господина Антипирина (La Première Aventure céleste de M. Antipyrine), а в 1919 – в сборнике Двадцать пять стихотворений (Vingt-cinq poèmes).
Творя лингвистический хаос, дадаисты обрекали литературу на самоуничтожение; естественно, что от них не осталось практически никаких произведений. Это вписывалось в их понимание дадаизма: они видели в нем не столько художественное течение, сколько определенный образ жизни.
Теоретическое оформление дадаизма произошло в 1918, когда Т.Тцара опубликовал первый Манифест Дада (Manifeste Dada 1918); за ним последовало еще шесть. В 1919 вместе со своими единомышленниками он перебрался во Францию;
 [361x641]
 [361x641]
			 [500x351]
 [500x351]