Градация puella.
1 Абсолютное разделение
Проплывающий, воздушный. Тех, кого нет в сфере твоих взглядов, они за ней. Люди этой группы могут истребляться тысячами, и пусть будит так. Над их смертью можно смеяться.
2 Косвенное разделение
Торговец, лавочник. К ним проявляется вежливость, улыбка из уважения. Но они как красивые жук, жаль если он умрёт на твоих глазах. Но что тебе до смерти жука? Ты можешь быть безмерно груб и жесток с жуками, если они покажутся тебе не нужными в этих лесах.
3 Косвенная близость
Братская рыба, животное. Торговец, отвечающий тебе улыбкой, запахом, или приятным видом. Смерти их ты не желаешь, и кинешь им руку в пропасть, отдавая тепло своего тела. Ты не знаешь их, и в этом их прелесть. Они рыбы, ты любишь ими любоваться.
4 Близость – amicitia
Друг, Сердце. Ты дышишь на них мягким теплом, греешь их нежные тела, и крылья. Держишь их в ладони, чувствуя их тепло. Их смерть, как меч, отрубающий тебе руки. Ты отдашь всё, чтобы они были живы. Своё тело ты отдашь на растерзания диким зверям, во имя их жизни. Но берегись своей любви, от ревности, обиды и злости за ихний укус, ты раздавишь их хрупкое тело, и они станут лишь торговцами и жуками; или кровью.
5 Духовное coition
Кровь, желчь.
Они это ты. Они в тебе, а ты в них. Вы, в вдвоем чувствуйте вес четырёх тел в себе. Ты любишь кровь как не что другое и ты ненавидишь её как не кого другого. Ты жесток с ней, как не с кем другим, а она смеётся в ответ. Ты прокалываешь её тело своей стрелой, а она выкалывает тебе глаза своей. Вы пожираете друг друга, и не стеснитесь кусать. Ваши лица в крови и ты кусаешь его, и себя. Вы рвёте кожу друг друга и пожираете мясо своих тел.
Её смерть, это твоя смерть.
О дереве на горе
Заратустра заметил, что один юноша избегает его. И вот
однажды вечером, когда шел он один по горам, окружавшим город,
названный "Пестрая корова", он встретил этого юношу сидевшим на
земле, у дерева, и смотревшим усталым взором в долину.
Заратустра дотронулся до дерева, у которого сидел юноша, и
говорил так:
"Если б я захотел потрясти это дерево своими руками, я бы
не смог этого сделать.
Но ветер, невидимый нами, терзает и гнет его, куда он
хочет. Невидимые руки еще больше гнут и терзают нас".
Тогда юноша встал в смущении и сказал: "Я слышу
Заратустру, я только что думал о нем". Заратустра отвечал:
"Чего же ты пугаешься? С человеком происходит то же, что и
с деревом.
Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже
впиваются корни его в землю, вниз, в мрак и глубину, — ко
злу".
"Да, ко злу! — воскликнул юноша. — Как же возможно, что
ты открыл мою душу?"
Заратустра засмеялся и сказал: "Есть души, которых никогда
не откроют, разве что сперва выдумают их".
"Да, ко злу! — воскликнул юноша еще раз.
Ты сказал истину, Заратустра. Я не верю больше в себя
самого, с тех пор как стремлюсь я вверх, и никто уже не верит в
меня, — но как же случилось это?
Я меняюсь слишком быстро: мое сегодня опровергает мое
вчера. Я часто перепрыгиваю ступени, когда поднимаюсь, -- этого
не прощает мне ни одна ступень.
Когда я наверху, я нахожу себя всегда одиноким. Никто не
говорит со мною, холод одиночества заставляет меня дрожать.
Чего же хочу я на высоте?
Мое презрение и моя тоска растут одновременно; чем выше
поднимаюсь я, тем больше презираю я того, кто поднимается. Чего
же хочет он на высоте?
Как стыжусь я своего восхождения и спотыкания! Как
потешаюсь я над своим порывистым дыханием! Как ненавижу я
летающего! Как устал я на высоте!"
Тут юноша умолк. А Заратустра посмотрел на дерево, у
которого они стояли, и говорил так:
"Это дерево стоит одиноко здесь, на горе, оно выросло
высоко над человеком и животным.
И если бы оно захотело говорить, не нашлось бы никого, кто
бы мог понять его: так высоко выросло оно.
Теперь ждет оно и ждет, — чего же ждет оно? Оно находится
слишком близко к облакам: оно ждет, вероятно, первой молнии?"
Когда Заратустра сказал это, юноша воскликнул в сильном
волнении: "Да, Заратустра, ты говоришь истину. Своей гибели
желал я, стремясь в высоту, и ты та молния, которой я ждал!
Взгляни, что я такое, с тех пор как ты явился к нам?
Зависть к тебе разрушила меня!" — Так говорил юноша и
горько плакал. А Заратустра обнял его и увел с собою.
И когда они вместе прошли немного, Заратустра начал так
говорить;
— Разрывается сердце мое. Больше, чем твои слова, твой
взор говорит мне об опасности, которой ты подвергаешься.
Ты еще не свободен, ты ищешь еще свободы. Бодрствующим
сделало тебя твое искание и лишило тебя сна.
В свободную высь стремишься ты, звезд жаждет твоя душа. Но
твои дурные инстинкты также жаждут свободы.
Твои дикие псы хотят на свободу; они лают от радости в
своем погребе, пока твой дух стремится отворить все темницы.
По-моему, ты еще заключенный в тюрьме, мечтающий о
свободе; ах,
—я думаю это гениально, это настоящие чудо.
—вам нравиться&
—очень, очень.
—сколько вам лет дорогая?
—23.
—23, я представляю себе как при сотворении мира вы с вашим опытом, в пару десятилетий, говорите о всемогущем, думаю, вы проделали гениальную работу, создав всё это. Мне особенно нравиться южная Америка, это чудесная выпуклость и тонкое сужение, пролив Магеллана, очаровательный штрих. С другой стороны Африка на мой взгляд вышла широковатой, а Азия не пропорциональна. Боюсь Herr господь вам придется всё переделать. Не могу выразить словами, как это много значит для меня, знать, что вы одобряете мою работу.
В колонках играет - Alban Berg :: 1 Langsam
В колонках играет - Альфред Шнитке :: Танго
Прижавшись лицом к тёплому, живому дереву. Чувство живой кожи, это перебор? Весь сон касания щёк. Живое тело, живое дерево. Рондо из рук вон, плохо, отвратно. Она противиться, кричит: “нет, нет же!”. Я хочу продолжать, музыка мучительное занятие. Что теперь? “Пожалуйста, хотя бы прелюдию.” — молю я. “Нет!” — рубит она, она живая, как и щека во сне. Чувство разрываются, я так истощён спором, что я теряю самообладание и падаю, “—ну и что ты намерен делать?”, “—не знаю.”, “—Ored?” , “—Ored?”, “—да”, “—хорошо”.
Она кричит: “— си до си до си до си до до си да си да СИ ДО СИ СИ ДО СИ ДО СИДО ССИДО СИДО СИДО ЩЕКА!”
“ITRF!”— вдалеке
Я проваливаюсь, да это она, улыбка, та же. Чистый взгляд сквозь, зажмуренные глаза, “ну что ты?” улыбается. “нечего” улыбаюсь я си, она — “что?”, “не знаю”. Прохладная ткань си. Щека. до “ещё” — улыбается она, “не смейся” си — смеюсь я, “хорошдоо” — смеется она, щека СИ, “а что ты делаешь тут?” ДО “а что ты делаешь тут?” СИ “не смейся” — теперь она смеется ДО, “а что ты делаешь тут?” СИ “а что ты делаешь тут?” ДО “а что ты делаешь тут?”СИ ДО СИ ДО СИ ДО СИ ДО ДО СИ ДО СИ ДО СИД ОСИДО СИДО СИ ДО ЩЕКА!
вдох
Ну что ты, что ты, злость адского пламени, выжги глаза мне, сожги руки мои. Как могу я ненавидеть так, кого люблю, как могу я проклинать всё то, что люблю всем сердцем. Ревностью полыхаю я. Как крылья за спиной пламя. Рассвет. Что ты? Забудешь? Простишь? Не заметишь? Не заметь молю тебя, самое ужасное, что можешь сделать ты забыть. Пройти. Я не способен выплеснуть такое, не во что оно не вырождается. Испепеляет лишь. Ревность, знамя моё чёрное, ревность к другу, и к любимой, и к тебе, к тебе, к тебе!
Видишь? Видишь ты? Чувствуешь горечь эту тошнотворную? Как кровь она течёт сквозь раны, не засыхая, течёт всё сильнее и сильнее разъедая раны.
Я ненавижу тебя за то, что ты такой, за то что поддался ты искушению временем, а может был ты всегда таким? а может это я чудовище, чудовище без глаз, шерстью грубой покрытое.
А ты? А ты, за что ты так со мной, теплота твоя, почему не дыхания, не ветерка не пустишь ты, я вижу, волосы твои он калышит, теплом своим их обдает, за что не пускаешь ты его, или схоронить его желаешь ты? Как сухожилья режет мне правда эта. И подкашиваются ноги.
Не заслужил.
Не заслужу.
Не смогу.
Не буду.
Прости, прости. Развеять пепел мой не хочешь ты, не можешь ты, и верно, береги его, оно одно. А я.
смёшся ты тот кого не звали? смейся, смейся громче.