Если бы меня попросили описать этот город одним словом, я бы сказал - романтичная. Потому что она такая живая, настоящая, красивая. Потому что когда начинаешь приглядываться к ней, сразу же замечаешь маленькие трогательные истории.
Истории романтичной Москвы

Открытое письмо, 3 июля 2016

Вера стоит на перроне. Мимо неё проносятся вагоны московского метрополитена и всюду снующий метрополитеновский ветер путается в её волосах. Я напеваю про себя песню. Помню: вставляю аудио кассету в кассетную деку, нажимаю кнопку воспроизведения и слушаю, а за окном - белый февраль и всё улицы замело. Помню прогулки по занесённому снегом пляжу. Космически давно. На самом деле, это концертная версия. Но я слушаю её постоянно. Перематываю. Слушаю. Снова перематываю. И вновь.

И кругом - снежное морское безмолвие.

Я понимаю, что ищу тебя в улицах этого города. Сейчас то я понимаю, что всю жизнь искал. И где-то ты совсем рядом, я чувствую. Поэтому я здесь. Я иду по улице, в ожидании, когда ты обернёшься. Не вглядываюсь и не вслушиваюсь. Я вчувствываюсь. Это моя маленькая история.

Я здесь. Я напеваю песню с той аудиокассеты. Ты в этом городе. Снег сыплется пуще прежнего. Вера стоит на перроне. Вагоны московского метрополитена проносятся мимо неё и скрываются в темноте тоннеля.

[700x464]
Самое правильное - открывать каждый день тетрадь и записывать туда всё, что приходит в утренний час. Или в час вечерний. Однако все основные мысли и идеи остались в том прошлом, в юности и в детстве. И то, что происходит сейчас - это ретрансляция.

Есть тут кто ещё живой? Как жизнь?

[700x464]

Лёжа на кушетке чувствую, руки мои привязаны. Бренностью. Человек, лица которого не-раз-гля-деть (М) подходит с бобиной к проектору, заправляет кончик плёнки, прижимает, прокручивает рукоять. На экране или в моём тихом и сонном мозгу показывают киносон.
Когда зубы уже почищены.
Вокруг одни посредственны.
И ты пытаешься мне что-то сказать в этой комнате, залитой лучами утреннего солнца, столь светлого, что видно, как частицы пыли кружат. Становясь препятствием на пути. И ничего не помню.
Вот такое последствие.
И я подношу свои губы к микрофону. И говорю, знаешь, так взвешенно:
"Дневниковая запись от..." - задумываясь на секунду о времени.
У берега моря.
Конечно.

Сколько же потребовалось времени, чтобы признаться себе, что моя жизнь - песчинка на морском берегу, куда я возвращаюсь всё реже. Космос, в который я проваливаюсь под утро во сне, когда птицы на ветвях распевают свои весенние песни. Боже

[700x464]

Весь день туман следовал за мною по пятам. Всё началось ранним утром, когда мне снился снегопад, укрывающий парк Георгенсвальде и домик Германа Брахерта. Я проснулся, откинул одеяло и там, где должны были всплыть окна соседских кухонь, моему взору предстала лишь молочная пелена.

Я вышел из квартиры, запер за собою дверь и спустился по лестнице. Лифта не было. Не было проезжающих машин, верхушек деревьев, писем в ящике. Я не мог понять тепло или холодно. Стянул с себя шапку с перчатками. И они плавно растворились в тумане. Я не мог понять сколько сейчас времени, какое время года и каким маршрутом везёт меня из ниоткуда взявшийся автобус.

Затем было озеро и пересекающие его мосты. Я навёл на них камеру и, бестолково фокусируясь (я взвожу курок и чувствую как крутящиеся шестерёнки продвигают следующий кадр фотоплёнки пружина на взводе и я сам как пружина кладу палец на металлическую кнопку попутно размышляя о внезапно набежавшей грозе на летнем побережье а ведь у меня просроченная плёнка и просрочена она на четырнадцать лет мне её нужно было б проявить в девятом классе) делаю снимок.

Щёлк.

Туман заполняет всё внутрикамерное пространство. И так же внезапно на нас набрасывается вечер. Молочная пелена оседает, спускаясь к асфальту, укрывая лавки и уличных кошек. Красиво светят фонари.

Мир останавливается. Электризуется воздух. Крупицы песка и замёрзшей воды перемешиваются. Ноябрь две тысячи первого. Разряд.

Сегодня был очень хороший день. Очень-очень хороший день.
[700x467]

За окном метёт. И земля становится белой. И ветви деревьев. И крыши домов, и балконы. Превращаются в белое слова. Покрываются густым слоем пустоты мысли. С капотов припаркованных автомобилей дети сметают снег, скатывая его в снежки, и бросают друг в друга.

Перед самым новым годом я случайно обнаружил у себя проявленную, но не сканированную фотоплёнку. На ней не было снега. На ней был заброшенный сад - розы и пионы. Чудесное лето 2010-ого года.

[700x464]
Посмотреть все фотографии

[700x464]

Из моего организма удаляют элементы. Любить, чувствовать, ждать. В тусклом свете заоконных лампочек, я, лёжа на металлической кушетке, слушаю, как они обсуждают дождливый декабрь и жаждут снега. Я прикован к этому месту, я ослаб и не могу спастись из этого мира, который, впрочем, не уверен, что и существует. Сегодня я - прилагательное.

Я вижу про тебя сны.

Сегодня ночью мне снились почти цветные сны и сны почти чёрно-белые. Сегодня ночью мне снились тени: твои, мои, событий, действий. Тени прошлого. Надежда на будущее. Передо мною возникали фотографии. Движение.

Передо мною снова возникла ты. Я это знаю. Я видел ее. Я любил тебя. Эту осень.

Я не просыпался.

[700x467]

[700x467]

[700x467]

Вот. Вот, что я вижу, что сейчас чувствую. Приоткрытая дверь - из прихожей - за нею кирпичное крыльцо. Нужно пробежать мимо лестницы, ведущей на второй, соседский этаж и чердак. Слева - дорожка в сад. Там, наверное, уже поспевают ягоды крыжовника, укрытые иглистыми ветвями; и ревень. Прямо и через дорогу - домик, теперь заброшенный, а тогда... каким он был тогда? Рядом с ним аллея устремившихся к небу деревьев. Ведет к морю. Точнее, к обрыву. И можно любоваться закатом. Но это много позже. Позже. Из кухни доносятся запахи чего-то терпкого, теплого и такого знакомого. На газовой плите большая кастрюля. Ветер заглядывает в приоткрытую дверь, колышет листву, срывает с дерева лист и, кружа его в свежем летнем воздухе, бережно опускает на лавочку. Её отсюда плохо видно.

Я делаю какой-то совсем уж робкий шаг вперед. Отовсюду доносятся голоса. Сквозь слегка запотевшие окна блеснул солнечный свет. Я неимоверно счастлив. Сжимаю в руках что-то мягкое. Медведя... Делаю ещё один неуверенный шаг. Кажется, мне четыре.

Весь день было душно. За это я и не люблю лето. К вечеру подул северный ветер, нагнал тучи, которые и разверзлись дождем: сперва одиночными крупными каплями, потом мелкими и часто, и вдруг хлынуло, и асфальт под натиском небесной влаги провалился куда-то. Будто бы в сентябре. За это я и люблю лето. Я взял красного сухого и, дёргая рукою, зажавшей жёлтый зонт, пытаясь уловить порывы ветра, вернулся домой.

Дома пахло кофе и кофейным шоколадом.

Всё было как тогда, в те далёкие времена. Вернувшись домой, я почему-то поссорился с мамой. Ушёл, забирая никчёмную гордость и она пудовой гирей волочилась за мною по мостовым. Зажёг газ, поставил на конфорку кастрюлю с рисом, нарезал салат, налил в бокал вино и стал как-то жить. Читал Кундеру, бегал к телефону на подоконнике, единственном месте в квартире, где была связь. Что-то моросило за окном. Помнится, в самый первый вечер, мне позвонила подруга, говоря что-то истерзанным голосом. Кинулся её спасать. Доедал слипшиеся крупицы риса спустя несколько часов. Был свободен - кажется. Курил, вглядываясь в луну. Ничего не находя в ней.

Писал письма. Кому-то. С кем-то ночевал. Кого-то провожал под первой тяжестью осенних снегопадов. И этот свет от лампочки под потолком был маяком в бездонной тиши для всякого из моих заблудившихся странников.

Прошло время. Сейчас я читаю Стругацких. Сейчас я пью вино. Сейчас на пачке сигарет написано крупным шрифтом: "Курение убивает". Нет. Это неправда.

По-настоящему убивает одиночество.