Всё было таким же, как когда-то. Будто бы вместо этих лестничных клеток - старое крыльцо; вместо пыльных улиц города - свежий морской воздух; и я оправляюсь не за связкой бананов, а за пирожными к вечернему чаю с чтением до глубокой ночи, а то - и до самого утра.

В голове больше ничего. Звуки дождя, колотящие по пустым бутылкам и опрокинутым стаканам. Дверь, покачивающаяся от ветра. Картинки Тарковского перед глазами, а на экране - Линч. Зелёные дыни, зелёные бананы, зелёные яблоки, пол становится тоже зелёным. Всё как будто бы затихло. На широкой книжной полке лежит Некрасов и я беру его с собой. Пора искоренять мои тире. Вода, капая на пол с цветочных горшков, образует лужи. Лужи образуются в реки. Реки стекаются в озёра, откуда она испарится под утренними лучами солнца и в моей летней комнате - ура! Наконец-то - пройдёт настоящий дождь. Настоящий.

И я буду укрываться под зонтом. Укрывать нас под зонтом. Пока ты не скроешься.

Ты всё-таки скроешься и я стану ловить тебя в осознанных снах. Для этого у меня на половинке кровати - твоей половинке кровати (возможно, в другом городе. Уточните данные) - лежит тетрадь и воронёное (вороное?) перо. Я просыпаюсь в REM фазу сна (раздаётся звонок будильника) и я сразу записываю сновидение. Я не избавился от тире, но приобрёл скобки.

Я буду искать тебя в снах. Там, откуда ты раньше сбегала. Откуда ты раньше могла бежать.

Это сообщение, надиктованное автоответчиком, записанное на клочке бумаги рядом с номером газовой службы, оставленное у телефонного аппарата, возможно, просто кому-то снится.

Просыпайся. К дому подъехала мусоровывозящая машина.

Зачёрпывая узорной ложкой из баночки с мёдом, я, прикрывшись одеялом, читаю Стругацких и Лабержа попеременно - не могу выбрать и остановиться на чём-то одном. Стругацкие на этот раз не так захватывают. Осознанные сновидения - манят и притягивают тайной, через которую, думается, не так уж и сложно переступить. В окно заглядывает стремительно теряющее свет голубое небо с розоватой полоской заката. Окна ещё какое-то время будут хранить тепло лучей середины лета. Что за сказочное мгновение?!

Кажется, будто бы самое место сейчас - сидеть на кованом стульчике на лужайке в палисаднике у дома, глядеть как ветер качает кусты роз, чьи лепестки кое-где повяли и осыпались алыми каплями в сочную зелень. Да чтобы на столике рядом томилось блюдце нектарин.

Представляю, как поезд летит оп рельсам, оставляя позади себя очередной закат, а там, вдали, будто предстоящий тоннель, мягкой пеленой стелется мрак грядущей ночи. Повсюду зажигаются огни и издалека эта свора вагонов напоминает жёлтую стрелу. Мимо проносятся станции и берёзы. Кто-то украдкой курит в тамбуре. Кто-то пробирается в ресторан. Кто-то громко слушаем музыку.

Сегодня моё волшебство распространяется на книги. Они появляются на полках в каком-то невообразимом количестве и прямо при мне. Я щёлкаю пальцем и передо мной кладут Артура Хэйли в потрёпанной мягкой обложке. Тургенева. Жукова. Пруткова.

Меж тем, совсем стемнело. Я кутаюсь в плед, претворяясь, что зажат не четырьмя голыми стенами на высоте четвёртого этажа в этом пыльном панельном городе, а заброшенным садом, к которому только-только начал прикладывать руку так, что меж теми ветвями, во-о-ое там, можно разобрать поспевающие ягоды малины.

Мне пора возвращаться на необитаемую планету. К осознанным сновидениям. К наваливающимся, требовательным звукам "Мяу" со стороны кухни. Пора.

Завтра бы дождя...

Нет места, чтобы записать свои размышления. Почему-то ни здесь нельзя, ни тетрадка в линейку, что лежит в нижнем ящике, не подходит. Ни даже собственная голова.
Везде достанут, прочтут и, не замечая, потопчут.

[700x464]
Наверное, самое сложное, что можно сделать в отношении другого человека – заставить его задуматься

Это случилось десятого марта, ближе к утру. Никакой неожиданности. В том смысле, что я ждал этого дня давно. А наступил он всё равно неожиданно. Это как будто ожидаешь телефонного звонка – ожидаешь, то есть, не слоняешься из комнаты в комнату, зажав в руке кофе и разбрасывая крошки от бутерброда по всей квартире, нет, нет, ожидание другого рода, трепетное ожидание; звонок точно будет, ты сидишь на краешке кресла у раскрытой книжки, уставившись в белую стену, с которой накануне содрал обои или же сидишь прямо на полу, подперев эту самую стену спиной; или нет, пусть будет другой пример; пусть будет звонок в дверь, лучше - стук; потому что у нее есть адрес твоей квартирки, более того, она записала его не где-то на клочке, а в своём блокноте или даже ты собственноручно вписал его туда, и она придёт, она улыбалась и обещала и улыбка, ох, эта её загадочная улыбка и глаза… она придёт; ты не выходишь из дома день, неделю, месяц или всего несколько часов; алло, ещё одну пиццу, да-да, вегетарианскую, с двойным сыром, и вот раздаётся заветное «дзинь» или «тук-тук-тук» (в груди что-то замирает, а затем вырывается, оставляя следы), - словом, то, что произошло десятого марта, вполне могло произойти два года назад или через столетие. Я ждал. Я не был готов. Я не хотел.

Настал конец света.

Ну, то есть, это не просто метафора. Нет. Предельно конкретно. Конец света. Жизнь до и жизнь после – два разных явления.
Вещи вокруг меня выходят из строя. Что-то внутри поломалось, и во внутренности мои забралась пустота. Днём всё так же накрапывает дождь. Или солнце отбрасывает тени беззубых ветвей на кирпичные коробки. Люди всё так же запрограммировано спешат по улицам – маршрутам, стараясь сделать как можно более серьёзный вид и не выбиться из расписания. Ночью в окна светит картонная луна, нарисованная каким-то фанатиком. Картонный мир, не имеющие материи. На самом деле.

- Что происходит?
- Ничего необычного. Так… Просто катастрофа

(Я всё никак не могу выкинуть её из головы. Потому что влюблён. Вот она стучит в дверь. Вот я медленно всплываю на поверхность. Книжка слетает на пол и захлопывается. Я бреду по тёмному коридору, стены которого сжимаются, пытаясь меня раздавить. Снова: тук – тук – тук. Коротко, не громко и не настойчиво. Прислоняю голову к двери, закрываю глаза. Это я так справляюсь с волнением. И готовлю слова, а слова эти я никогда не репетировал. Потому что думал – придёт день, и слова сами собою найдут гортань. И вот я /тук – тук – тук/ отпираю замок.
- Здравствуйте. Я из Т-Телеком. Скажите, а вам нужен быстрый интернет и сто двадцать телевизионных каналов бесплатно.

Я дальше не слушаю.

- Всё рушится. Всё вокруг тебя выходит из строя.
Говорит кто-то.)

Сегодня я подумал: ну почему у меня именно такая фамилия, а не Абрикосов, например. Михаил Абрикосов. Солнечно. Сочно. Так и хочется откусить или выжать в стакан. Больше ни о чём другом я не думал сегодня.

[700x464]

Секрет лабиринта в том, что из лабиринта нет выхода

Вечер. 38,2. Окно нараспашку. Брожу по полутёмной квартире, не понимая, чем себя занять, со стаканом выжатого Татьяной сока. Пытаюсь читать Тарсковского. О нём и дневники, но не выходит. Не получается сосредоточится. Ночь без сна. Тарковский великий режиссёр. Единственный. Тридцать лет прошло, а после него нет ни одного имени, столь же близко восходящего к его идеалу. У нас есть только его кино. 7 и 1/2. При этом, я совершенно не согласен с его образом жизни, с его мыслями о жизни и обо всём, что не касается кино. Бедный, Андрей Арсеньевич. Как он заблуждался...

Франц Кафка питался фруктами и овощами и умер в 41 год в жутких мучениях. Что-то с горлом. Он предлагал четырём возлюбленным руку и сердце, а потом сам же отказывал им. И это всё в письмах. В сотнях и тысячах писем. Мог написать несколько писем девушке за день. Жизнь Кафки может показаться интереснее его произведений. А умер он из-за чрезмерного употребления молока и молочного. Пил его литрами. Бедный Кафка.

Сегодня снился поезд. Каждую ночь что-то снится. Два или три разных сновидения. Часто - транспортное. Вокзалы, автобусы, велосипеды. Однажды, ралли.

Сегодня - поезда. И старые друзья. Места, которые под действием времени изменились. Мы не виделись тринадцать лет. Странные сны, я их постоянно забываю. Больше и нечего сказать

Привет. Все мои мысли скомканы и раздавлены. Их будто бы вынесли из моей головы и я думаю только о том, что происходит сейчас или даже не думаю, а просто живу моментом. Или не живу. Февраль, сама понимаешь. А посему - Франсуа Трюффо и Годар, нежелание ставить запятые. Обнажаю своё невежество. Не верю в философию, только в абсурд. Читаю Мартиролог Андрея Тарковского. Чувствую себя человеком во фраке, что стоит на перроне вокзала с выбитыми окнами да заколоченными дверьми. С чемоданом, набитым не пойми чем (читай - книгами), от которого до моря - рукой подать, и когда окружающие вокзал деревья были молодыми и все эти глупые серые коробки ещё не успели построить - вон там, на горизонте - виднелась узкая полоска моря. Так на древних фотографиях и это то свидетельство, которому я доверяю. Море...

А впереди - лес.

В три мои камеры заправлены плёнки. Чёрно-белая и цветные. В декабре. Ещё в декабре. Ничего не снимаю. Простой. Пишу сценарии. Вот, описываю тебе бытовуху. Зачем?

Всё сместилось. Я более не держусь прежних ориентиров. Я знаю ответы на вопросы, которые мучали меня когда-то. Я открыл их в тридцать. Не так рано, но и не сказать, чтобы поздно. Теперь нужно поставить следующие вопросы правильно. Или забыть и просто плыть по течению. Как лодка. Как бумажный кораблик. Или как лист. Ни о чём не думать; созерцая. Дзен.

Мне легко.

В феврале я - тепличное растение. Не выхожу из квартиры, сижу дома. Не разговариваю. Не люблю говорить. М.б. писать? Если сегодня раздастся телефонный звонок, я промолчу. Не подниму трубку. М.б. даже не услышу. Потому что больше меня нет в этой квартире. И на этом пляже меня больше нет.

Это очень старый снимок. Ему двадцать восемь лет. А мне - почти три. Я стою в верхнем ряду, третий справа. Конечно, вы бы меня и так узнали, безо всяких подсказок. Но всё же...

Снимок старый. Он выцвел и пошёл пятнами. Наверное, от сырости и от времени. Я гляжу на женщину - воспитателя, а женщина - воспитатель глядит на меня. Эпический момент. Дело в том, что мужчина с накладной бородой - это мой дедушка. А я ещё слишком юн и верю в Деда Мороза (я и сейчас верю). Но, постойте. Дедушка и Дед Мороз - одно и то же лицо?! Как во всём этом можно разобраться? Особенно, когда тебе ещё нет трёх и ты просто мишка на детском утреннике.

Поэтому дядечка нажимает на кнопку своего фотоаппарата. Дети смотрят кто куда. Дети вообще не очень любят фотографироваться. Я гляжу на женщину - воспитателя. Она старше, она сможет с этим разобраться и освободить моего дедушку. Женщина - воспитатель сочувственно глядит на меня. Или настороженно. Или - глаза её полны светлой грусти. А потом, кажется, я немного расплакался. Во всяком случае, так мне рассказывали...

К чему это я? Одна фотография - целая история. Больше и не нужно, достаточно всего одной. Дядечка поймал момент. А я часто разглядывал в альбоме этот снимок и вспоминал историю.

Прошло двадцать восемь лет. Я сам стал дядечкой с фотоаппаратом. Хожу в детский развлекательный центр и снимаю ёлки. Пытаюсь поймать момент с историей, загадать желание Деду Морозу (новая плёночная камера, тут всё банально) и рассказать стишок.

Я даже выучил Маяковского

[700x493]

"Остановка Янтарный берег. Следующая остановка - посёлок Отрадное", - говорит невидимая девушка. Безнадёжно так говорит. Грустно. Это наша остановка. Теперь я сюда редко выбираюсь.

Забыл фотоаппарат.

Ладно.

Здесь прекрасно. Ни снега, ни листьев. Видно каждую виллу, каждое окно, дым из кирпичных труб. Мы спускаемся к морю, а у моря кричат чайки. Мужчина и ребёнок подкармливают их. Татьяна иногда умеет кричать как чайка. Особенно, когда голодна. Не успеваю рассмотреть, надеюсь, это не хлеб. Чайки умирают от хлеба. Люди ничего об этом не знают. У людей другие проблемы.

Волны красиво растекаются по пляжу. Мы бредем по камням. Кто-то складывает камни в башни на нашем пути. Это тоже красиво. По берегу разбросаны доски. То ли шторм, то ли человек. Я представляю, как собираю из них кресло. Мы захватили одну из них с собой. Потом ещё одну. Чёрт, хочется взять все.

На обратном пути читаю Тарковского. Мартиролог. Девушка с безнадёжным голосом помалкивает.

Успеваем на вечерний киносеанс "Nocturnal Animals".

День закончен.

Жили на Марсе марсиане. И деревья. Затем марсиане вырубили деревья и Марс превратился в пустыню. Землянам тоже деревья нравятся не особо. Поэтому они рубят деревья и делают пастбища. Повсеместно. Но животных земляне тоже не любят. Они подвешивают их за задние лапы и режут. Живьём. Земляне любят питаться страданием. А когда им стало мало, они придумали телевизор. И интернет. С добрым утром, земляне.

Кино

"8 женщин", Франсуа Озон, 2001
"Бразилия", Терри Гиллиам, 1985
"Теорема Зеро", Терри Гиллиам, 2013
"Маленькая воровка", Клод Миллер, 1988
"В случае убийства набирайте «М», Альфред Хичкок, 1954
"Воображариум доктора Парнаса", Терри Гиллиам, 2009
"Небо над Берлином", Вим Вендерс, 1987

Сериалы

"Мир Дикого Запада" (Westworld), 1 сезон, 2016
"Чёрное зеркало" (Black Mirror), 3 сезон, 2016

Книги

"Консольные войны", Блейк Дж. Харрис
"t", Виктор Пелевин

[700x464]

Сегодня весь день за окном мелкий дождь. А вчера был ливень с градом. И я шлёпал по образующимся на тротуарах ручьям в стёртых кедах. Неделю назад был первый снег. Мокрый. А где-то там, в середине недели - яркие солнечные дни.

(Кем ты была в прошлой жизни?
Кем в прошлой жизни был я?
Пересекались ли когда-нибудь наши пути?)

В окне - раскидистое древнее дерево. Сильный ветер качает его голые ветви. Я понимаю, что совершенно ничего не знаю об окружающем мире. Нет, это не какие-то философские бредни. Я не знаю простых вещей. Нашему поколению дали компьютер, интернет, телефоны, социальные сети. Весь этот технологический фастфуд превратил мозги в пепел, а человека - в тряпичную куклу.

Я ничего не знаю и сомневаюсь во всём. Так было всегда. Я это чувствовал. Поэтому меня так притягивают люди, ставящие под сомнения любые истины. Люди ищущие. По-настоящему.

Мне снится пляж. Я откапываю в песке свои сокровища из детства. То, что было тогда и то о чём так мечталось. Я бесконечно счастлив.

Совсем скоро (я надеюсь) высокое дерево за окном накроет снегом. Переходные состояния, за которыми мне нравится наблюдать. Снег ложится на палую листву. Хмурый день превращается в вечер (зажигаются фонари, доносятся звуки органа из Кафедрального собора; Бах).

Этим и славен ноябрь. Начать свою жизнь сначала. Открыть заново мир.

[700x467]

Выхожу из дома. Почти каждый вечер. Без камеры, без часов, без в наушниках играющего "Ключа"... Без понятия о календарном числе. Не помня снов. Спускаюсь по лестнице.
Выхожу из дома. Просто так. Чтобы не поехать к морю, не садиться в поезд. Не пью кофе. Без книги в рюкзаке и без рюкзака.
Выхожу в город, где не показывают кино в кинотеатрах. Где обитают люди со сломанным взглядом. Потухшие, будто бы их и нет.
Будто бы меня окружают роботы. Будто бы среди них я один, ощущающий жажду путник в пустыне. Выхожу без тени улыбки, без тени, волочащейся по асфальту.
Я выхожу из дома, я становлюсь уязвимым. Без особых мыслей. Лавирую как льдина.
Я пишу здесь одиннадцать лет, но не нашёл главных слов.
Мне никуда не нужно, но я всё равно везде опоздал.
В голове не хватает абстракций. Безконцептуальность.

Все мысли приходят ночью, утром нет никаких мыслей. Утром уже невозможно вспомнить о том, что же не давало уснуть так долго. Ночью к окнам прилипает туман. Виден лишь свет уличных фонарей, соседние дома пропали. Утром в комнате лучи солнца, душно, неостывшие ещё от летней жары блоки, из которых выстроено здание, сводят с ума. Утром я совсем разбит.

Собираюсь силы, чтобы доползти до кухни за кофе

[700x464]
Кабина лифта громыхает где-то в глубине, но затем всё же спускается к нам. Двери медленно разъезжаются в стороны. Я ступаю с припорошенной дождём травы в её тускло освещённое нутро.

Я пытаюсь представить это место таким, каким оно было тысячу лет назад. Таким, каким оно будет через тысячу лет. Небесный лифт несёт нас сквозь пространство и время.

В её глазах вековая грусть и призрачная улыбка. В голове начинают мелькать кадры из "Зеркала".

Значит на какую-то долю секунды мы вырвались из всех этих измерений.

За облака.