Будильник трезвонит резко и жизнеутверждающе, хотя малая стрелка еще не успела добраться до семи. Мы встаем; я проснулся ранее этого будильника, этого утра и этой зимы. Из приоткрытого окна веет холодом, тонкие шторы плавно покачивает просачивающийся ветер. За окном стоит мгла, но силуэты домов, деревьев и автомобилей уже различимы, кое где горит свет, а если поднять свой взгляд чуть выше, можно разглядеть прощальный след полной луны.
Мы не зажигаем свет и квартира тает в утренней неге.

Во второй комнате на спущенном матрасе спит Ночной Гость. Сегодня его утро выдалось похмельным и едва ли радостным. По его лицу это весьма легко прочесть.

На плите закипает чайник, завариваем чай. Сидим в просторной кухне с кружками, поочередно делаем глотки и бросаем в пустоту ничего не значащие фразы. Фразы повисают в утреннем воздухе, Ночной Гость от чая отказывается. Сидим.

Подходя к автобусной остановке ловлю знакомый запах, замедляю шаг, принюхиваюсь и закрываю глаза. Через мгновение понимаю - это запах печных труб, затопленных впервые в этом сезоне. Такой близкий и родной запах. Запах того места, где я родился и провел юность. Запах, который я никак не ожидал почуять в этом новом городе; в городе, вновь передо мной открывающимся.

Шагаю дальше по улице, название которой никак не могу вспомнить. Под ногами - каштановые листья вперемешку с осенней грязью. Рядом гремят трамваи. Совершенно будничный день. В голове крутятся десятки историй: начинаются, продолжаются, несутся к своей кульминации и оканчиваются. Истории постепенно связываются между собой, превращаясь в рассказ, расширяются, обрастают подробностями и деталями. Где-то за ними мелькает идея, которую я пока еще не могу уловить, но она так близко!

Сосредоточиться. Сосредоточиться. Словить идею. Сесть за стол и записать истории. Сосредоточиться и записать.

- Тррреень, - звенит трамвай.

[700x466]

Я превращался в чайку и слушал песни ветра. Пена волн касалась моих крыльев и казалось, что так будет вечно: крупицы песка; утренний туман у дальних волноломов, переходящий в дымку ближе к полудню; голые стволы деревьев, проступающие из этой дымки, раскинувшие свои ветви. Ветви сбрасывали последние ноябрьские листья и я превращался в дерево. В яблоневый сад, что был разбит перед теперь уже заброшенным домом. С тех пор минуло совсем ничего, но дом обветшал быстро. Черепица поросла мхом, покосились ставни, прогнили ступени. Трава окольцевала строение, разрослась и пожухла. А вскоре и яблони перестали давать свои плоды.

Тогда я превратился в черепицу и стал слушать шелест дождя. Дождь барабанил по прохудившейся крыше, словно призывал к бою. Словно искал своего героя и, не находя, стихал. За рассветом следовал закат, за закатом - рассвет. Где-то вдали слышались крики чаек. Морская пена касалась их крыльев. Во дворе потухал яблоневый сад. Кругом одно сплошное одиночество.

И тогда я стал дождем.

Я шептал о своих мыслях и чувствах заброшенному дому, прибою, деревьям. Я шептал зонтам и людям под этими зонтами. Я разбивался о капоты автомобилей, сопровождал поезда брызгами на стеклах, бросался под ноги на асфальт. Я шептал о своих чувствах глухим.

Я был камнем.

Я писал признания в любви на стенах для слепых. Я превратился в чайку. Претворился тоникой фугеты в коде в минорной тональности фа диез. Пересек луну на велосипеде. Выбрался к морю. К волнам, которые били в волноломы. Почти вся листва опала. Там вдалеке, меж деревьев, за лесом, за туманными полями воет маяк. Подает свои интервалы неведомо кому в молочной пелене. Очень громко и слишком одиноко. Слишком громко.
Так я превратился в маяк.

1-4-3
1-4-3
1-4...

[476x464]

[700x464]

[700x464]

[700x464]

[700x464]

[700x464]

[700x464]

[700x464]

[700x464]

[700x464]

[700x464]

[700x464]
Пленочная фотография - нечто космическое. Изображенное на черно-белом снимке живет своей собственной жизнью, не отвлекаясь на время и пространство, замыкаясь только на самое себя. Фотография не зависит от художника. Ни люди, ни места. Они просто сходятся на какое-то мгновение, которое, как будто, равно величине выставленной диафрагмы. В это мгновение происходит некий обмен мыслями и чувствами, но на каком-то совершенно ином уровне. И если бы меня спросили на что это похоже, я бы ответил - на смерть. Или прощание. Далее художник и снимок более никогда не взаимодействуют. Они попросту в разных мирах-измерениях. Далее они меняются и никогда не остаются прежними. Если говорить простыми словами, дело, возможно, заключается в энергии.

Вот почему, должно быть, так тянет к пленке. Это тяга к разрушению, которая подменяется понятием "изменение мира". Тяга к разрушению - страшная и завуалированная вещь.

[700x466]

Хорошо жить в том дне, в котором можно, сев в междугородний автобус или в маршрутку (но лучше всего в электропоезд), отправится к морю, то есть туда, в те места, где были прожиты двадцать пять лет.

Электричка длиной в четыре вагона медленно вынырнула из тоннеля и остановилась у забитой людьми платформы. В тамбуре оказалось также забито. Часовая и минутная стрелки на циферблате подползали к тому моменту времени, когда солнце обитает в зените.

Теперь сложно бывать там, на тех улицах и переулках, в тех местах, где так хорошо гулять осенью и зимой. И радостно, и странно. Мы сидели на пляже. Холод сентябрьского песка ощущался даже через плед. Развели небольшой костерок и обжаривали купаты, а затем поедали их вместе с салатом из свежих овощей, запивая пивом.

В Город я вернулся автобусом когда уже совсем стемнело.

- Что может быть лучше полок с тысячами книг?
- Дом, в котором эти книги живут.

Дом был из красного кирпича и, относительно прочих зданий, выстроенных по обеим сторонам улицы, выглядел молодо, однако, несмотря на это, вписывался в общий ансамбль. Другие здания - старинная пожарная станция, доставшаяся этому городу из бетона и стекла по наследству от другого, каменно-кирпичного; двух- и трехэтажные жилые дома, тоже старые, тоже кирпичные, с красивыми межквартирными лоджиями, которые жители украшали цветами в горшках.
Улица была короткой. Именовалась в честь 1812-ого года. И если когда-то давно любой из квартирующих здесь мог рассказать вам что-то об этой дате, ныне истории позабылись.

Дом принадлежал книгам. Книги были повсюду; за парадной дверью скрывалось небольшое помещение - метр на два, а может и того меньше. Книжки там были сложены стопками, стопки тянулись вверх от самого пола и подчас достигали в высоту половину человеческого роста. Следом за этим помещением следовал сам Дом: первый этаж - букинистический запах, полки с плохо упорядоченными на них авторами - писателями и поэтами; лестница, также усеянная книгами, куда можно было присесть, наслаждаясь особо интересными страницами, вчитываясь в них; второй этаж, где располагалось большее количество полок и книг, все хорошо структурировано по странам, книги на разных языках, художественная литература, документалистика, биографии, справочники, ноты и прочее, и прочее, фортепиано - вроде как, коричневого цвета, лакированное, производства СССР или иже с ним, гитара, большой сундук, швейная машина, компьютер, телефон с дисковым набором номера, который временами издавал звонкие звуки. Кажется, еще были гараж и чердак, их я не видел.

- Будете кофе? - предложили мне. Я согласился.

Кофе был таким же, как и все остальное. Необычным, ароматным и крепким, с сахаром, и каким-то другим, какого нигде больше не сыскать. Наверное, благодаря обстановке.

С чашкой я обошел маленький первый этаж. Допив напиток и поблагодарив, поднялся на следующий. Остановился у стенда с немецкой литературой и после тщательного осмотра выбрал Ремарка и Гофмана. Затем, к своему удивлению, обнаружил свежую фотокнигу "Маяки Южной Балтики", на которую все никак не находилось лишних денег, и несколько брошюр о Светлогорске более чем двадцатилетней давности. Захватив все это, спустился и, расплатившись, вышел на солнечную улицу.

Дом был особенным. В нем отсутствовал возраст. В нем отсутствовало время. Он мог стать точкой отсчета для каждого, но для многих был просто точкой на карте, сокрытой, непонятной и странной. Дом плевал на любые преграды и составляющие - социальные и материальные; жил сам по себе, был независим от мнений и дат; в свой мир пропускал любого, не требуя толком ничего взамен.
Дом был opposite vector всему, кроме тебя самого и того мира, что дремлет в тебе, ожидая пробуждения. Стоит ли говорить, что я любил Дом и чувствовал, что это взаимно.

[700x466]
10 сентября Фрунзе Калининград

Кино:

Моя жизнь без меня
+
Неоднозначное кино. Как и во многих других фильмах, героиня узнает, что жить ей осталось совсем немного; как и во многих других лентах она выписывает на листок свои желания - то, что необходимо успеть осуществить. Героиня девушка бедная - живет со своим мужем и ребенком в трейлере, работает уборщицей в университете. На листке пишет "влюбиться в другого мужчину" и "пить и курить сколько хочется". В любом подобном голливудском фильме дальше бы последовали яркие и неудержимые действа, но тут все просто, слегка затянуто и очень реально. Вернее сказать, правдоподобно. И все же странные ощущения не покидают до самого конца просмотра. Впрочем и не удивительно, если обратить внимание на имена продюсеров.

50/50
-
И вновь человек, смертельная болезнь, шальной друг и непосредственная девушка. На протяжении всего фильма хотелось - именно хотелось, - чтобы фильм понравился, однако, что-то не срослось. Не знаю, почему.

Матч
-
Помнится, фильм этот захотелось посмотреть в кинотеатре, что и было сделано, хотя, по правде говоря, ничего особенного я от него и не ожидал. Разучились в России снимать кино о Великой Отечественной. Бездарная игра безрадостных актеров, пафос во всем и в самом худшем его смысле. Полное разочарование.

Очень грустная история
+
Мне нравится азиатское кино. Точка. Не всякое, конечно, но трогательное, эмоциональное, оригинальное. Возможно, фильм "Очень грустная история" называется совсем не так, поскольку я не могу его отыскать ни в торрентах, ни на кинопоиске. Пожалуй, его можно поставить в один ряд со "Временем" (2006, Ким Ки Дук)

1+1
+
Простая и качественная комедия, которая способна поднять настроение на весь день. Или ночь.

Облако
+
Европейское кино выгодно отличается от американского в большинстве случаев это как раз таки тот самый случай. Прекрасно представляю, что в Голливуде могли бы наснимать на тему взрыва реактора на атомной электростанции: отважный герой, куча специфических эффектов, треть Америки больше не пригодна для проживания, вселенский катаклизм, прочее-прочее-прочее. В Германии все по-другому. Это умное, напряженное, драматичное, оригинальное кино, которое, к тому же, еще и очень здорово снято.

Книги:

Эрих Мария Ремарк
"На западном фронте без перемен" +
"Возвращение" +
Оба романа изумительны. Слог Ремарка прост и поэтичен одновременно, несмотря на то, что и здесь и там разыгрывается трагедия. Война. Послевоенное устройство страны, города, быта каждого человека и солдата. Эрих Мария стал одним из самых моих любимых писателей.

[700x467]