Это цитата сообщения Snorri_Sturluson Оригинальное сообщение

Рыба

Я не умею рисовать кистью и никогда не держала в руках камеру.
Я рисую словами.


У одного человека была рыба.
Окунь? Не окунь. Ставрида? Не ставрида. Две головы, кружевные плавники, да улыбка из перламутровых раковин. Ничего особенного.
Но для человека рыба была, как для художника - холст, музыканта - скрипка, архитектора - циркуль. Рыба была значима.
Каждое утро человек ел пшенную кашу с тыквой в своей солнечной кухне, а рыба чистила раковины, прикрыв глаза, и щурясь от обилия оранжевого - в тарелке человека, на стенах и в отражениях.
Человек надевал водолазный костюм, и выходил в одну дверь, за которой простирался океан. Он собирал жемчуг и кораллы, и складывал их в сундук, а потом дарил рыбе, и обе её головы благосклонно склонялись.
А рыба надевала сюртук и шляпу, и выходила в другую дверь, за которой высился город. Она сидела в большой стеклянной коробке и промывала слова от плевел. А потом шла обратно и молчала, потому что рот её был наполнен сорными словами.
По ночам они слушали небытие, и смотрели тишину. Иногда - гуляли по выжженной пустыне, ловили молнии, и дарили их детям, завернув в яркие обертки, как большие горькие конфеты.
Однажды человек принес жемчужину, наполненную смехом. Он хотел подарить её рыбе, чтобы, сидя в большой стеклянной коробке, она не грустила.
Но рыба не вернулась.
Человек ждал долго, очень долго. Год, а может быть, и десять лет. Он сидел на полу, обняв жемчужину, его лицо обветшало и осыпалось, а веки заржавели.
Но рыба не вернулась.
Тогда человек снял водолазный костюм, запер дверь, ведущую в город, вышел в океан и пошел по дну. Он шел долго, очень долго. Год, а может быть, и десять лет. Океан становился непролазной топью, вязким болотом, умирал, и вот, человек идет по бескрайней пустоте.
Человек ни разу не оглянулся, он выкинул из головы все мысли, чтобы не осталось ничего, кроме размеренного шага, да немного звездной пыли в воздухе.
А все потому, что рыба была значима.
[590x417]

P.S. Картинка не моя, просто дополняет текст. Автора, к сожалению, не знаю.

Настроение сейчас - feel myself like i'm drunk

В этих наушниках мало баса. В любых наушниках мало баса. Много баса имитируется дополнительными призвуками в верхних басах и нижней середине, превращая их в намазанное мылом стекло. "18 герц - это очень высокая нижняя граница. мало баса". Выхожу, на поверхность, стараясь не замечать хриплого дыхнья, слушаю вместо него инфразвук идущего поезда где-то на глубине. Шаги. Люди. "Раз, два три, четыре пять - я иду искать!" Слово "четыре" здесь - хитрый чит. Его как будто не видно, но. Оно же тупо длиннее. Послушай: раз-два-три-че-ты-ре-пять. Получается счет на семь вместо пяти. Не ГПСЧ, но тоже по своему страшно.
Думаю, что металисты могут считать себя ущемляемым меньшинством. Их иногда не берут на работу из-за внешнего вида, клипы Cannibal Corps - редко крутят в прайм-тайм, и вообще. Поднимаю глаза. Грязная смесь прошлогоднего снега, земли, частиц одежды, кожи и инопланетных бактрий навечно застывших в соли - светится. Настолько ярко, настолько пронзительно, что будь у меня глаза, я бы возненавидел все ЖК ISP мониторы, вместе с плазмой, 3d, и даже вместе с мечтой о большом OLED. Выстрел. До упора в глаза, остатки в уши - сквозь скрипку и медь, в кожу и мышцы - спазмом вдоль позвоночника, и в слизистую оболочку рта, полную вкуса крови, похожего на это синее небо. Цвет не начавшихся, но уже сладко пахнущих звоном, мертворожденных сумерек. Движение. Иногда я вижу его, потом забываю, снова вспоминаю. Люди движутся в такт этому цвету, синхронно друг-другу, через хитрое уравнение - свое для каждой пары случайных объектов. Представив это - порвешь себе мозг. Очень больно, лучше не надо. Когда-нибудь - конечно придется: выход из мозга только один. Сквозь pia mater, порвав arachnoid, пробив dura mater, сквозь кости и кожу оставляя шлейф светлых волос и рваных сосудов. Но стой. Просто послушай. Видишь - дымчатый свет. Мягкий, сквозь грязные стекла, как будто там призраки: галогенные лампы, звон мертворожденных сумерек и дымчастое стекло с сетью трещин и слоем кожного сала. Чудесный мягкий свет. Восхитительный интервал, с солноватым небом и светящейся грязью, чудесно очерчен людьми и асфальтом ровного серого цвета. Просто оргазм. В сто тысяч раз лучше всяких ебаных квинт. Даже волчьих. Слушай. Слышишь: мир, это хаос, но мотор рычит ровно на сильную долю. Они сговорились? Возможно. Сторонников конспирологии - невозможно переубедить. Но я иду. Смотрю, на заснеженный парк. Там пусто. И никаких фонарей. Нет, нет? нет. Просто более мягкий свет, агонии звонкого дня. Смотрю на часы, смеюсь: прошлой ночью опять наступила весна.

чар, с которым я хотел напросиься в донабор на игру по C:tD, но мастер скрывается от ФСБ, и не может ничего ответить, так что пусть тут будет

Ясный апрельский вечер. Горькое, уже совсем-совсем весеннее небо тихонько звенит, резонируя и отражаясь в так толком и не затянувшихся, несмотря на вечерние заморозки тонкой пленочкой льда лужах. Ты идешь домой через парк. Ты как будто совсем немного пьян от той кружки пива, которую выпил с друзьями, и впервые после пяти лет брака - влюблен. Влюблен в новую девочку-практикантку, которую определили к тебе в отдел по распределению в вузе. Ты даже еще не признаешься себе в этом. Более того, подобная мысль кажется тебе настолько абсурдной и глупой, что ты даже не позволяешь себе додумать ее до конца. Но сегодня, впервые за пять лет ты обратил внимание на то, как играет в лужах свет оранжевых фонарей, как здорово каждый раз по-разному ломается под каблуками хрупкая губка талого снега, и что снег и небо, примерно через час после заката становятся практически одного цвета. И конечно ты услышал мою музыку. Ты свернул с аллеи в парке, по которой шел, смотря по сторонам и удивляясь самому себе. Ты идешь на звук, уходя все глубже в парк. Ты немного боишься. Хотя по хорошему, бояться стоило бы мне. Кроме того, что по большому счету я ставлю на тебя даже больше чем свою жизнь, меня могут услышать и гораздо более сознательные граждане чем ты. Не то, чтобы я была сильно против того чтобы побегать сейчас по вечернему парку, но это не отменяет того, что я рискую. В самом худшем случае, рискую отправиться обратно в детдом.
Наконец ты останавливаешься метрах в пяти от той яблони, на ветках которой я устроилась. Уже довольно темно, а фонари остались далеко позади, поэтому ты не можешь меня разглядеть, даже с такого небольшого расстояния. Едва ли ты что-то теряешь: тощий и лохматый подросток, даже не поймешь толком какого полу, чумазый как черт, в старой как мир штормовке - не самое интересное на свете зрелище. Но ты стоишь и пытаешься меня высмотреть, но постепенно забываешь про это, сосредоточившись на звуках флейты. Знаешь, для меня это зачастую самый лучший способ кому-то что-то сказать. По крайней мере некоторые вещи точно гораздо проще сыграть, чем высказать словами. По крайней мере так, чтобы собеседник тебя понял. Не могу сказать, что я не умею говорить. Найти подходящие слова для меня - гораздо проще, чем заставить себя начать, но никакими словами я не смогла бы рассказать ни тебе, ни кому-то еще того, что я могу сказать, играя на флейте. Только так, я могла бы рассказать тебе истории о недолюбленных детях: их жадных сердцах и тяжелых кулаках, или о длинных, бесконечно длинных дорогах из неоткуда в никуда. Но тебе это все так же неинтересно, как горящий Рим или странные звезды, которые вместо того чтобы испускать свет - заставляют его летать вокруг себя, о которых я тоже могла бы тебе рассказать. Ты пьян и влюблен, пусть даже сам себе в этом не признаешься. Поэтому я расскажу тебе совсем-совсем другую историю. Про свет фонарей в апрельских лужах, про горькое апрельское небо, про короля, бывшего на самом деле маленьким мальчиком, и боявшегося, что кто-то это заметит, и возмутится: как может этот мальчишка решать судьбы мира? какая дерзость! Расскажу тебе грустную сказку про рыжие волосы под косынкой, и соленые-соленые слезы. А потом буду ласково улыбаться, когда ты будешь смущенно оглядываясь по сторонам: не видел ли кто-нибудь, как ты приличный, порядочный гражданин, начальник целого отдела плясал вечером в парке, по колено в весенней грязи.
Не думаю, что я так вот отвечу на какие-то из твоих насущных вопросов. Если бы тебе было интересно мое мнение о твоей влюбленности, я бы сказала, что это прекрасно. Чем больше любви - тем больше любви. Но не думаю, что тебе стоит интересоваться моим мнением. Между прочим, когда-то и где-то, очень давным-давно, я была демоном. Очень-очень коварным. Едва ли слишком разумно - спрашивать мнения демона. И уж тем более бессмысленно спрашивать взрослому мужчине мнения маленькой девочки. Хотя, все же должна сказать: то очень здорово танцуешь. Честно.

Настроение сейчас - злой как гитлер

Мягкий свет ночников. В детской стоит необычная тишина, которую нарушает только лай Наны во дворе.
- Это оттого, что он сажает ее на цепь, - обиженно произносит Джон, садясь в своей кровати.
- Нет, она не так лает, когда расстраивается, - отвечает ему Венди. - Это другой лай. Так она лает, когда чует опасность.
- Опасность?
- Ты так думаешь, Венди? - встревоженно спрашивает миссис Дарлинг. Мальчик, которого она видела в оне сегодня вечером снова всплывает у нее в памяти, несмотря на все слова мужа, о том что она устала, что ей показалось, что ей просто нужно развеяться. На какое-то время ему удалось ее убедить, но сейчас, когда дочь сказала про опасность все его доводы и построения стремительно рассыпаются прямо на глазах.
- Точно, - кивает девочка.
Мэри подходит к окну, и еще раз его проверяет. Заперто. За окном - тихая ясная зимняя ночь. Небо густо усеяно звездами, как будто сгрудившимися над их домом, словно предвкушая что-то и стремясь быть поближе к центру событий. "Все хорошо" - в тысячный раз говорит она себе. Но на сердце все равно неспокойно.
- И зачем только мы приняли это приглашение? - она произносит это чуть громче, чем хотела, и почти заснувший было Майк начинает вертеться в кровати.
- С нами же ничего не может случиться, раз у нас горят ночники? - встревоженно спрашивает малыш.
- Конечно ничего, мое солнышко, - она бросает немного сердитый взгляд на "сеящую панику" Венди. - Они - как будто мамины глазки. Они будут вас охранять.
Она обходит все три кровати, говоря детям ласковые слова.
- Мамочка, как я тебя люблю! - когда она подходит к кроватке Майка, он бросается к ней и обнимает ее за шею. Что-то в этом жесте кажется ей таким отчаянно-надрывным, что по спине пробегают мурашки. Все хорошо. Дом 27 - буквально по соседству. Тихая зимняя ночь. Совсем недавно выпавший снег. На улице никого. Только звезды над головой.

Ночники уже давно прогорели, когда Венди просыпается от плача. Мальчик. Совсем маленький - лет десять-одинадцать. Лохматые темные волосы, хитрого кроя куртка из светлой кожи. Сидит на полу и горько плачет.
- Мальчик, почему ты плачешь? - спрашивает она с любопытством. Мальчик, от неожиданности подпрыгивает, но тут же приходит в себя, и встав твешивает Венди поклон. Впечатленная, Венди кланяется ему в ответ.
- Как тебя зовут? - он впивает в нее взгляд свох пронзительно-синих, особенно на фоне чернявой челки и смуглого лица глаз.
- Венди Мойра Энджела Дарлинг, - чуть смутившись под этим взглядом, отвечает она. - А тебя?
- Питер Пэн.
- И все?
- Все.
- Прости.
- Ерунда.
- А где ты живешь? - разрешает неловкую ситуацию Венди.
- Вторая звезда спарва, а потом прямо к утру.
- Какой смешной адрес
- И вовсе не смешной.
- А что тебе пишут на конвертах с письмами?
- Мне не пишут письма.
- Но твоей маме же пишут?
- У меня нет мамы.
- Питер! - Венди вскакивает и пытается обнять Питера, но тот вырывается и отпрыгивает в сторону несколько мгновений смотря на нее волченком оскалив зубы.
- Не трогай меня пожалуйста, - говорит он сквозь зубы.
- Почему?
- Потому что.

Джорджу не спокойно. Слова жены, о том что она видела в окне лицо какого-то мальчика не выходят у него из головы. Ясно, что она просто устала, но... Но сказанное ей тем не менее не дает ему покоя. Он старательно продолжает поддерживать беседу ни о чем, прилагает все усилия чтобы не думать об этом мальчике. Он о чем-то ему напоминает. О чем-то, что он забыл давным-давно, и о чем не вспоминал. Потому что не разрешал себе вспоминать. Что-то о чем он боялсявспоминать. Как на зло опять начались боли в фантоме кисти руки, которую он потерял в Алжире. Алжир. Он ненавидит Алжир. Жара, много песка, много голодных чумазых арабов, мечтающих перерезать тебе глотку, едва ты повернешься к ним спиной, чтобы забрать с тела винтовку и кистень с табаком. Отвратительное место...
Именно в Алжире он и потерял руку. И едва не лишился жизни. Он командовал группой английских солдат, пытавшейся выловить банду подростков, тероризирующей окрестности. Солдат встречали как спасителей. Первое время по приезду они жили как короли. Их лагерь был всего в паре часов хотьбы от города. Каждый день они патрулировали окрестности, но так и не находили никаких следов банд. А через неделю эти мальчишки появились буквально из неоткуда. Они напали на их лагерь за час до рассвета. Полуголые, со стоящими дыбом от холода волосами, вооруженные в лучшем случае охотничьими ножми, а некоторые так и вовсе камнями и деревянными копьями. Тем не менее, когда они появились - это была бойня. Англичане умирали не успев проснуться. Джорджа тогда спасло только то, что он всю ночь не мог уснуть. Он выскочил из своей палатки, и попал в ад. Он палил из револьвера, и рубил мачете. Но вместо каждого убитого вставало двое. Они были похожи на саранчу. Он вспоминает. Вспоминает, как среди всего этого он увидел мальчика. Красивого как бог, с горящими плотоядным газовым огнем Читать далее...

есть у меня смутная и кромольная мысль где-то в районе новогодних праздников взять, да и поводить например словеску. ввиду низкой своей мобильности, особенно по ночам(когда у меня больше всего времени на всякие глупости вроде сабжа), водить предполагаю например в скайпе(можно было бы например воспользоваться Jabber'ом или IRC, но)
математика - либо fusion, либо d20 с блэкджеком и шлюхами но без классов;

вообщем-то суть поста - узнать кому(if any?) и что(if any?) интересно. навскидку из концепций игр есть:
1.)±современность, америка, сурвайвал, местами паранойя, может быть даже какой-то психологизм, и смутные шансы на фоллаут ближе к концу, при условии живучести партии.
2.)мрачный sci-fi, тех.уровень ~"колонизация солнечной системы", паверарморы, илитный отряд наемнико-спецназовцев, специализирующийся по тому чтобы брутально палить во всякую жуткую хрень, которой обычный спецназ(пусть и тоже в паверарморах) дружно боится до полной неадекватности. ну или просто особо сурово карать повстанцев. уровень партии - не эпика, но весьма высоко.
3.) маска красной смерти: 30 лет спустя дизельпанк+оккультизм: немножко альтернативные история&политическая география, много-много самолетов, катушки тэсла, безумные ученые™, роботы, рэгтайм и черная-черная магия. группа авантюристов(да-да именно "приключенцев", Коля), с квестом на возвращение украденного артефакта. не то чтобы хоррор, но иногда лучше бежать, чем стрелять.

если найду, куда засунул старые наработки, то можно таки сыграть 4.)Вампиры: Маскарад. Санкт Петербург, 1900й год. как бы ищем потерявшегося где-то во время белых ночей Джованни со слугой-упырем, ну а так конечно как всегда: ищем где бы сожрать старейшину малкавианина, стать Князем, посадить на узы крови семейство Романовых в полном составе, ну и просто всех обмануть с максимальной выгодой для себя.
математика - дарк эйдж(как условно наименее противоречивая книжка по старому миру тьмы)+ревайзнутые вампиры(дисциплины например работают как в современности)+мои сумрачные манчкинские хоумрулы типа того что из торпора можно будить кровью, потерянные руки-ноги регенерить почти на ходу, и более хардкорными последствиями амаранта+мой упоротый метаплот, точнее его почти отсутствие(очень ненавязчивое присутствие)
5.)Demon:the Fallen - вообще очень смутно представляю, как в него играть, но хочу попробовать. тащемта тут все по книжке. сначала были ангелами, потом падшими ангелами, потом вечность сидели в бездне, а теперь удивленно хлопаем глазами, пытаемся понять а что вообще происходит, и почему все какие-то такие малоадекватные кругом. Даже не знаю что еще добавить. страна - по желанию. кастомная апокалиптическая форма - через долгое и нудное согласование со мной, потому что манчкин и павергеймер - суть две большие разницы.математика - тоже родная.

вот и все, что я пока хотел рассказать о Вьетнаме. вопросы, предложения и холиворы - приветствуются, или хотя бы не возбраняются

лирушичка не пускает меня к полной форме.думать лень. но надеюсь, виноваты все же лыжи.

так или иначевот

этот мультфильм сделал мой анус походить на эпицентр ядерного взрыва.
ну кроме шуток

этот мультфильм сделал мой анус походить на эпицентр ядерного взрыва.
ну кроме шуток

Мы каждый раз встречаемся на детских площадках. Она всегда качается на качелях и постоянно пьет из металлической фляжки коньяк, пахнущий рябиной, дымом и прелой листвой. Каждый раз на ней надет точно такой же плащ из бордовой кожи. Я ниогда не могу найти эти детские площадки потом.
Я снова заблудился. Шел, по почти что знакомому району, но заслушался музыкой в плеере и загляделся на голые ветки деревьев, близкое серое небо в лужах. Пришел в себя от рвущей уши "мультяшности" звука, когда после стоещего в полупустой комнате фортепьяно, за которым сидит болезного вида негр, трясущийся во время игры как будто в припадке, начинают играть в дорогой студии, через теплые усилители суровые прог-метоллисты. Не уверен, но возможно дело в компрессии, из-за которой меняется отношение между гарморниками. Не суть. Эта мультяшность вырвала меня обратно в реальность. Я оглядываюсь: панельные дома, куча бессмысленных грязно-розовых клумб, лужи, мокрые ветки деревьев и близкое серое небо. А на детской площадке, сидит на качелях... кто мог бы подумать? Она! Сидит, едва-едва улыбаясь, качается. Подхожу ближе к ней, смотрю ей в глаза, улыбаюсь.
- Ну здравствуй.
- Здравствуй.
- Опять проебал всю осень?
- И осень, и лето в каком-то смысле, хотя и меньше, - сажусь на корточки прямо напротив нее. - Хотя лето все же меньше. Оно все же другое чем осень.
- Бывает, но скоро будет зима.
- Знаешь, такое хмурое утро - мне кажется словно бы идеальным, для драмы или возможно даже трагедии...
- Знаю, ни разу не одобряю, но верю свято, что каждый сам себе злобый баклан.
- скажи, почему?
- Почему что? Почему верю? Просто люблю... как будто теорию разумного хаоса, когда в белом шуме множество разных паттернов, переплетаясь, давя друг-друга, сплетаясь, рисуют новый: волшебный, и полный живого чуда узор. Как будто рождение новой вселенной, когда сочиняешь законы физики, логики... всего вообще мироздания заново, глядя на копошащийся под твоими руками хаос, безумье. Просто. Каждый волен делать любую херню, которая только взбредет ему в голову, и это - часть великого плана. Разве не феерично?
- Нет, я не про то. Почему ты не любишь трагедии?
- А. Ну тут же все проще гораздо. Знаешь... я слишком стара. Хотя вроде бы и девченка совсем, но старше, чем можно бы быть не свихнувшись при этом умом от передоза экспириенса, хотя до Шевчука например мне напротив - рости и рости, но я впрочем не претендую.
- И что из того?
- Я видела то, во что вы, поклонники геноцида, ни за что и никогда не поверите: залитый напалмом город, как тихо там, когда через пару часов идет над ним черный дождь, похожий на масло. Слышала, как поют поедая сгоревшее тело личинки жуков, и слышала запах цветов, которые проросли из могилы диктатора, когда он вспомнил, как видел девушку в синей косынке, и запах согретых солнцем светлых волос, и вкус воды, текшей из родника за церковью, когда он был еще малышом. Эта память навечно со мной. Едва ли я отдам ее кому-то когда-то. Даже если вдруг захочу, и даже задамся целью.
- И что?
- По сравнению с этим всем, геноцид во имя любви... он как будто звучит, словно бы слишком мультяшно... знаешь, как на новых дисках, лет пятнадцать наверное, как пошла такая мода: чтобы звук был ровнее и громче - там при записи делают много-премного компрессии, и разница между гармониками - становится менее слышной.
Смеемся. Она опять пьет коньяк. С неба, в перемешку с дождем, начинает сыпаться снег.

Странная цветовая палитра. Странный оттенок у звуков музыки, играющей в наушниках. Странно узкий вагон электропоезда. Странная динамика окружающего пространства. Как будто вильм ужасов.
Бабушка с тележкой идет впереди меня настолько медленно, насколько это возможно. Ускоряю шаг. Не слышу, но уверен, что громко цокаю каблуками. Она ускоряется, но перемещается к середине прохода, так чтобы я не мог обойти ее ни с какой стороны.
- 90% людей, идущих учится на психоогов - идет решать собственные проблемы.
- я думаю, что 100.
не даверяй наркоманам.

Белый, красный, желтый синий и зеленый. Цвета какого-то совсем синусоидного оттенка. Мягкий свет галогенных ламп. Глянцевые поверхности. Серый ковролин. Стойкие ассоциации с загробным миром.
Одежда, отражающая яркую индивидуальность владельца, вся купленная в двух-трех магазинах. Розовый Дизаер, отражающий индивидуальность. Пьяные херки, пьющие ягуар на лавочке в парке.
ПРОЯВИ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ: КУПИ НАШУ ХУЙНЮ. НЕ БУДЬ БЫДЛОМ!

Настоящий белый шум, в котором я упорно пытаюсь выделить паттерны, несмотря на то, что знаю, что он по-настоящему случаен. Но ни один детерменированный алгоритм не может генерировать полностью случайные числа.
Жуть.

Настроение сейчас - пенис вагина ливер экскрименты

арабские террористы - виртуальные персонаи зла. и наверное, многие другие террористы тоже. может быть не все. возможно есть настоящие революционеры, которым кажется, что мочить мирное население - это что-то полезное для революции. но их думаю все же меньшинство. все же больше оно подходит к светлому образу радикальной оппозиции в глазах действующей власти. хотя не силен я тут но да все же.

еще бывают всякие разные виртуальные персонажи добра. я сейчас не про всяких дблестных бетманов-борцунов-с-терроризмом - это скорее мифология, я про другое чуть-чуть. я например про так назыываемых азрослых и сознательных людей например. вы вот лично таких знаете? вот чтоб совсем-совсем взрослый и действительно сознательный? я вообще ни разу не видел. то есть с расстояния в сто метров на 14" мониторе оно может быт очень и очен на то похоже, но.
тем не менее драма про инфантильных долбоебов без взрослых и сознательных людей - не работает. поэтому пока она длится - они не тоько существуют, но и что есть сил бьются на стороне добра. но при постоянном составе участников распределение ролей зависит от сценария. кто сверху - того и тапки вот.

а зомби-вирус тем временемшествует по планете.
бог - гей

Настроение сейчас - левый глазик уже спит. правописание - для геев

Осенью вечером небо - абсолютно особого, ни на что больше не похожего цвета. Такого цвета: вроде бы темного, и в то же время такого звеняще-ярко-насыщенного цвета не бывает ни летом, когда мягкая синева не успевает толком остыть, и даже в два часа ночи небо остается синим, ни зимой, когда едва кончатся сумерки оно становится приторно-белесо-розовым с томно гудящими черными дырами. Нет, такое ярко горящее, сочащееся светом небо бывает только в самом конце лета и осенью. И может быть еще раз или два весной, когда со звоном лопается толстый слой грязно-розового лака и из под него прорывается на ружу синева. Тогда небо тоже может так звенеть и так петь. Если очень повезет.


Я иду домой зачарованно глядя на горящие листья, и зачарованно слушая перезвон мерцающих в свете фонарей плиточек на тротуаре. Синкопы каблуков. Белый шум, состоящий из транспорта, орущего на шестом этаже телевизора, и пьяного смеха в соседнем дворе. Лондонский Филармоничесий Оркестр - ей богу.

Я выхожу в один из многочиленных дворов, и совершенно неожиданно вижу на детских качелях ее. Она совершенно не изменилась: все те же абсолютно правильные, без малейшего изъяна черты лица, все тот же тяжелый, прожигающий насквозь взгляд все таких же задумчивых серых глаз, все такие же динные волосы. все того же, то ли темно-рыжего, то ли очень тепло каштанового цвета. И точно такой же, как и год, и два и пять лет назад бордовый кожаный плащ. Не тот же самый, но точно такой же.

- Я давно тебя не видел, - говорю я, садясь на соседние качели.

- Еще бы! - в ее голосе все так же неизменно присутствует едва-едва различимая усмешка. - Ты которую осень подряд страдаешь непойми чем. Ты почти депрессивен, а я все же больше тяготею к обществу маньяков.

- Да, - я грустно улыбяюсь. - Маньяк из меня сейчас никакой.

- Да из тебя вообще большей частью маньяк - очень так себе. Хоть убей не понимаю: что я в тебе нашла.

- А что, ты во мне что-то нашла? - в этот момент я чувствую себя дикватым школьником, воспитанным стаей обезьян.

- Если меня устраивает то, что ты настолько не маньяк? Определенно.

Мы раскачиваемся все сильнее и сильнее. В какой-то момент мы движемся ровно в противофазе друг-другу.

- Ты дикий, - продолжает она. - Но ты не можешь смахнуть хвостом городской квартал, и весело полететь дальше. И в этом твоя огромная проблема. - Она спрыгивает с качелей, и мягко, по кошачьи приземлившись начинает как будто пританцовывая скользить по площадке, раскидывая ногами гальку. Я не спрыгиваю, а скорее слезаю с качелей на ходу, и начинаю двигаться траекторией с одной стороны абсолютно не синхронной ей, с другой стороны связанной с ней через какое-то очень нелинейное уравнение. Шуршание ботинок. Горящие листья клена. Белый шум, затухающий скрип качелей. Звенящее синее небо.

- Знаешь, почему союзники разбомбили Дрезден? - она говорит это абсолютно не певуче, но ее слова идеально ложатся в звучащую милодию.

- Почему же? - я почти вздрагиваю от этого вопроса. Сбивка тут же ложится в общий ритмический рисунок.

- Потому, что они могли то сделать, - насмешка в ее голосе звучит более отчетливо чем обычно. - И заметь никто не испытывал по этому поводу столь любимого тобой чувства вины. Как и за Хиросиму с Нагасаки, как и за Токио, и за Гамбург. Зато немцев например стыдят до сих пор. Хотя казалос бы: обычная война, обычный геноцид.

- К чему ты это сейчас говоришь, - теперь мы движемся синхронно, вдоль идущей поперек двора тропинки.

- Ты не способен на геноцид, хотя легко оправдаешь его, даже банаьно - любовью.

Она замирает напротив меня, потом ыдержав паузу, протягивает мне металлическую флягу. Точно такую же как она всега ности с собой.

- Мне нельзя алкоголь.

- Для храбрости можно, - снова смеется. - Без него ебе чтобы понять - нужна будет вечность. Или что-то очень похоже на то.

Поверив ей пью. С каждым глотком мир наполняется теплом, и шумным и запахом рябины и прелых листьев.

- Неужели ты думаешь. я дам тебе дрянь?

Она с разбегу запрыгивает на детскую горку, выбивая из нее теплый, глухой металлический звук.

- Чувство вины, - нужно всем, кроме тебя. Это способ не дать тебе учинить геноцид, даже когда от оправдан любовью. Оно цепляется а согасоваельные наклонения, давая тебе иллюзию того, что ты можешь что-то исправить. На деле же тебе просто вменяется в обязанность быть хорошим. Иначе мама умрет. В действитльости - ты ниак н это не влияешь. Но ыть хорошимобязан. Был бы хорошим раньше - не был бы сейчас виноват, не нужно было бы из кожи вон лезть, чтобы быть хорошим теперь. По сути вина - это пвод подчиняться.

- Когда это ты стала такой ярой нонконформисткой? Помнится когда я рвался воевать с целым миром, ты всякий раз поднимала меня на смех.

Она свисает с перекладины вниз головой, пристально глядя мне в глаза, своим жгучим взглядом. Ее лицо близко-близко, так что я чувствую ее дыхание.

- Я и Читать далее...

а люди с маленькими гениталиями, покупающие большие машины, они вообще сознают, какое это дикое палево?

гриша

“Мы все - немецкие евреи”. Это была первая мысль, пришедшая мне в голову, когда я пришел в себя. И мы все едем в этом поезде. Вот собственно и все. Я знаю кучу ненужных мне вещей, на-вроде того, что Волга впадает в Каспийское море, которое на самом деле вовсе никакое не море, а огромное соленое озеро, или что ускорение свободного падения составляет 9,8 м/с в квадрате, но я понятия не имею кто я такой, даже сколько мне лет и откуда я родом, понятия не имею кто все эти люди, сидящие в одном со мной вагоне, понятия не имею как мы все сюда попали, и абсолютно не представляю откуда и куда мы едем. Мы все немецкие евреи, и мы едем в поезде.
В самом обычном электрический поезд, ничем не отличающийся от десятков, или даже сотен точно таких же поездов, которые ходят в подземках Москвы и Санкт-Петербурга(не представляю, от куда у меня это знание). Обычный темно-синий вагон, с кучей серебристых(подозреваю что хромированных, но точно я никогда этого не знал) ручек, обитыми красно-коричневым кожзамом сиденьями(над которыми неизменное “уступайте места инвалидам, пожилым людям и пассажирам с детьми”), коричневыми(видимо этот цвет призван символизировать дерево) стенами оклеенными разнообразной рекламой, и с тошнотно-желтыми лампами. За окнами темно. НО большую часть времени мы едем в тоннеле. Во-первых это слышно по отражающемуся шуму поезда, во-вторых вдалеке видно стены тоннеля. Обычные такие стены. С кучей уложенных вдоль них кабелей, с периодически мелькающими входами в боковые тоннели и сервисные проходы. Иногда мы выезжаем из тоннеля, тогда звук перестает отражаться от стен, и на мгновение кажется, что заложило уши, а за окнами не видно решительно ничего, кроме темноты. Мы едем уже очень-очень долго.
Я не знаю кто я. Я уже говорил об этом. Глядя на свое отражение, я вижу худого юношу в джинсах, белой футболке и старых армейских ботинках. У него слегка небритое скуластое лицо, высокий лоб и светлые волосы до плеч. В паре сантиметров над левой бровью крохотный шрам. Я не вижу его(его вообще почти невозможно разглядеть, даже если смотреть на него практически в упор), но я точно знаю, что он там есть. Ему где-то лет 20-25, и судя по мешкам под глазами он не очень много спал в последнее время. Но я понятия не имею кто он такой. Зато я знаю, что Альберт Эйнштейн получил нобелевскую премию за фотоэлектрический эффект.
У меня есть рюкзак. Небольшой, литров на двадцать от силы. И практически пустой. Пустая тетрадь на девяносто шесть листов, бутылка колы, USB жесткий диск, несколько зарядок, и старая Nokia, лежащая в боковом кармане. Я с интересом листаю записную книжку: в ней несколько десятков разных имен, часть из которых сопровождается фотографиями, но ни одно из них не кажется мне даже смутно знакомым. Мы выезжаем из тоннеля, и я жду пока появится сигнал - мне пришла в голову дурная идея набрать один из этих номеров. Все равно по большому счету какой - они все для меня одинаковы. Листая я останавливаю свой выбор на фотографии растрепанного, с безумными глазами юноши в очках, дужка которых склеена темно-синей изолентой. Почему-то мне кажется, что позвони я сейчас я вряд ли его разбужу. Видимо еще одно знание. Либо, возможно, просто культурный стереотип: такие как он ведут ночной образ жизни, и питаются кофе и сигаретами. Кофеин не дает уснуть, а никотин стимулирует надпочечники. А надпочечники выделяют адреналин. Так проходит минут десять, затем мы снова заезжаем в тоннель. Сеть так и не появляется. Так повторяется несколько раз. В моей голове крутятся какие-то смутные представления о сотовой связи. GSM сигнал идет на частотах в 900 и 1800 мегагерц. Глупое занятие.
Мы едем в поезде. Уже примерно около часа не заезжая в тоннель. Мы все - немецкие евреи. Напротив меня сидит мужчина лет сорока. Короткая стрижка, бежевый пуловер, усталый взгляд. Слева от него сидит женщина. Я с трудом определяю возраст, но мне кажется, ей лет сорок пять. Яркая оранжево-фиолетовая флисовая куртка, синие джинсы, длинные и пышные, хотя уже начавшие слегка седеть темные волосы. Она пристально осматривает сидящих в вагоне, ярко-синими глазами, которые почти светятся. Она сидит с одной стороны как будто расслаблено, но при этом есть в ее позе что-то от некрупного, но довольно юркого хищника. Напротив нее сидит другая женщина. Скорее всего чуть младше ее, либо почти ровесница. В светлом, непонятного цвета платье, с огромным букетом крохотных бордовых роз. В отражение я вижу ее лицо оно как-то странно одновременно полно грусти и торжества. По левую руку от меня, на соседней скамейке сидит, изредка отрываясь от своего коммуникатора, и глядя на всех волчонком темноволосая девочка-подросток в коротком черном пальто. Наискосок от нее, прислонившись спиной к двери, сидит на полу долговязый длинноволосый юноша в огромных наушниках. Даже сквозь грохот состава я слышу играющий там металкор. В дальнем конце вагона сидит кавказец в кислотного цвета синтетической куртке. Еще чуть ближе ко мне читает книгу в черном переплете кучерявый юноша в вязаной серой Читать далее...

Я сижу через несколько столиков, и пристально смотрю на тебя. Я любуюсь тобой. Не столько потому, что ты так уж красива, хотя на мой вкус - красива весьма и весьма: светлые, чуть вьющиеся волосы, серые глаза, острые, немного плотоядные черты лица, делающие тебя так похожей на маленького хищного зверька. Полное изящества и грации тело дикой кошки. Это все разумеется чудесно, но. Но это все ерунда, по сравнению с тем, как он смотрит на тебя: его карие глаза полны мольбы, его тонкие обычно такие безжалостные губы сейчас едва-едва заметно дрожат, тонкие брови и острый, с небольшой горбинкой нос как будто свело судорогой. Этого не заметно постороннему глазу. Надо отдать ему должное - он очень и очень хорошо держится. Я вижу, что творится с ним сейчас, но я особый случай. И ты это видишь. Именно поэтому в том числе ты сейчас так прекрасна. Он на пятнадцать сантиметров выше тебя ростом, и на двадцать килограмм тяжелее, но ты можешь сломать ему позвоночник единственным движением брови. И вы оба в восторге от этого.
По большому счету он ни в чем перед тобой не виноват: вся его вина - целиком и полностью плод твоих спекуляций, и игры твоего воображения. Но эта вина дает тебе власть над ним, ставит его перед тобой на колени. Именно поэтому ты ее создала. И именно поэтому он так охотно в нее верит. Не умирай он каждый вечер во имя тебя - как сможет он днем казнить и миловать? Все просто, но я все равно не могу отвести от вас взгляда. Как и ты не можешь прекратить любоваться собой. Я тебя не виню: там действительно есть чем любоваться.
Вы встаете из-за столика. У тебя чудная пластика. Любой хореограф - плакал бы от восторга, глядя на тебя. Я в этом уверен более чем. Ты действительно чертовски похожа на дикую кошку. Даже сейчас, когда движешься гораздо более резко и рвано. чем тебе бы было удобно. Но так даже лучше - ты не выходишь из роли. Ты играешь момент до конца.

Вы молча идете домой. Ваше молчание - как будто звенит. На самом деле звенишь ты. Звенишь так ярко и оглушительно, что он не решается нарушить это молчание. Впервые за долгое время он проглотил язык. Такое своего рода искупление за безжалостность. Как будто бы целебное для него, и сладостное для тебя. Вы идете в этом звенящем молчании, и я иду за вами, любуясь тобой глазами крыс, бродячих собак и подвыпивших прохожих, жадно впивающих взгляды в белый шелк, скрывающий твое тело. Ваше звенящее молчание отражается в ветках деревьев, дребезжит в мутных лужах, пробегая мурашками по спине черной кошки. Ты прекрасна. Слишком прекрасна, чтобы бояться меня.

Вы сидите на кухне. Я слышу твой голос, как его слышат тысячи насекомых в соседних квартирах, и безумная ворона сидящая на перилах балкона этажом выше. Ты тоже слышишь меня. Это заставляет тебя быть еще резче, еще безжалостнее. Нет, моя милая, это не шизофрения. Сам факт того, что ты задаешься этим вопросом отвечает на него отрицательно. Страх делает тебя злее. На него сейчас должно быть жалко смотреть, но я и не смотрю на него. Зачем? Мне гораздо приятнее смотреть на тебя его глазами. Ты правда только что заметила? Знаешь, я люблю тебя. Особенно в такие моменты. Именно потому, что страх заставляет тебя хвататься за нож вместо того, чтобы забиться в угол или в панике бежать куда глаза глядят. Ну... Тише, моя хорошая. Успокойся. Разумеется у тебя не было выбора. Ты сделала единственное, что могла сделать. И это вовсе никакая не шизофрения. Само то, что ты ставишь этот вопрос - отвечает на него отрицательно

Настроение сейчас - думаю

Настроение сейчас - как сделать чтоб было хорошо?

Если ты будешь плохо себя вести - мама умрет.
а спасти ее так просто. я знаю как.

но у меня было халявное детство. даже слишком.
но в твоей жаркой комнате, с пластиковыми окнами во двор мне стало очень странно.


все демоны - просто очень непиздюлявые ангелы

Настроение сейчас - yar greeeeeen

а на самом деле это просто депривация быстрого сна.

и два ебанутых фортепьяно

Настроение сейчас - какое "спать"? я спать хочу!

Принцессы перестали быть в тренде, теперь рулят богини. Даже те принцессы, которые есть главным образом эмулируются богинями. Это не то чтобы плохо. Это просто вот так.
Принцесса, котораяч ни разу не богиня - разрывает шаблон. Ломает мозг.
Словно его еще нужно ломать. Ты не адекватен. Ты хоть это понимаешь?


СТРАННЫЙАНАТОМИЧЕСКИЙДЕФЕКТСТРАННЫЙАНАТОМИЧЕСКИЙДЕФЕКТСТРАННЫЙАНАТОМИЧЕСКИЙДЕФЕКТСТРАННЫЙАНАТОМИЧЕСКИЙДЕФЕКТСТРАННЫЙАНАТОМИЧЕСКИЙДЕФЕКТСТРАННЫЙАНАТОМИЧЕСКИЙДЕФЕКТСТРАННЫЙАНАТОМИЧЕСКИЙДЕФЕКТСТРАННЫЙАНАТОМИЧЕСКИЙДЕФЕКТСТРАННЫЙАНАТОМИЧЕСКИЙДЕФЕКТСТРАННЫЙАНАТОМИЧЕСКИЙДЕФЕКТ

ты НеХерка-позер. станьь херкой будь тру.

Лучше серебряной пулей падающей в мягкий дерн. кровь кишки говно? теплый мягкий дерн.

ужасный текст. хочется бежать от него куда глаза глядят, ломая лбом гипсокартонные перегородки. как знать может иначе бы ты ни разу не решился.
эффект конечного порыва? ды нет же. батарейки кончились три дня назад. а я только щас заметил. тамкая специальная уличная магия.
говорить о гиперпространстве вслух - дико пошло, но разве я похож на супермена с криптонитовым брусом на шее. блять, это даже не дада. это какой-то махровый ситу-ацинизм(пусть так хоть чуть-чуть будет дада) с компиляцией образов светлых, икон шоубиза, политиков, наркоманов и разных дебилов с ружьем и гитарой

ВДЫХАЙ. КУРИ. ВЫДЫХАЙ. БУДЬ НАРКОМАНОМ. тЫ ЗНАЕШЬ, КАПС _ ЭТО НЕ ТРУъ. хаха, а я держу шифт. бля просто какой-то пиздец

ты не написал праздничный текст., да я бываю глухонемым. тупой диалог совсем даже не диалог. Гашишины. о да. в огородде расцвел молитвенник, а быть некросадистом - гораздо лучше чем признаться что ссышся, и на деле тебе просто насрать. не ебите мне мозг
много мата. она говорила, что это язык военов. пыщ-пыщ. ты хуй. никакого наезду. - просто так поддержать диалог.
смерть
безумье.
я не знаю кто говорит правду, но упоротый движок не может признать что все лгут.
эксплорер говно.
дайте хотя бы сафари
стыдно
стыдно
СТЫД
НО
я уже забил на это. мне можно делать почти что угодно - я полюбому буду плохим. врагом себе, рабом самомнения. я иногда забываю, что нужно дышать, но никто этого не докажет, даже я сакм себе.
ты смеешься, придумываешь мне целый новый мир, где-то в моей голове. я иногда тебе даже верю. ведь кто-то же говорит правду, так почему бы не ты.

интересно любовью можно оправдать геноцид? нет, я еще не придумал кого собираюсь истреблять, и даже не уверен буду ли вообще, но на всякий случай что-то стоит об этом подумать слегка. не надо бухать. от алкоголя мне очень плохо.
но алкотрэшпати - такой алкотрэш. я боюсь. не знаю чего, может быть страх - когда организм не знает что сгенерить.

я помню, она говорила, что у меня гиперфункция надпочечников. хотя наверное врала.
но.
мне кажется я поглупел, но
я боюсь что кто-то запалит.


давайте падать в мягкий дерн. это будет прекрасно. и не надо говорить со мной как с душевнобольным.

Иисус - умер за ваши грехи. А вы тут, суки в красных платьях из которых сыплются полные муравьев и патоки как-будто молочные железы

Настроение сейчас - противопоказан мне ритм

Ветреное серое утро. Уже светло, но в окнах горят огни. Всем тяжело вставать. На улице никого. Всем холодно выбираться из-под теплых одеял. шаги как метроном. Ветер не воет, но я чувствую его кожей; почти слышу. Маленькие вишневые цветы похожи на снежинки. Интересно, а тоже ли они падают со скоростью пять сантиметров в секунду? Или быстрее? Или медленнее? Вообще не похоже, что 5см/с. Стопудова Быстрее или медленнее.
Прекрасное утро. И никакой трагедии. Но мне противопоказан ритм, так же как тебе он необходим. Причем чем больше тем лучше. Что бы там не говорили мне, или тебе, или еще кому-нибудь врачи.
Дохуя ненужных, вещей. Дохуя вроде бы нужных. И эмуляция жизни. Ровно через полчаса я прочту про то, что хлам постоянно обновляется, и победить его невозможно, поэтому вселенная рано или поздно будет захламлена.

И чем все-таки плохо, что у козочки глазки как у Ельцина, если они у нее и вправду как у Ельцина?