В аду субботник.
Подметают
Сухие кости
По углам.
Такая простота
Святая
Совсем не свойственна
Чертям.
Но в этот день
Победой полон,
Ликует ад,
И кокон вьёт
Тому, Кто
Смертью запакован,
Но упаковку
Разорвёт.

Небо померкло, рыдает земля безутешно,
Щедро покойников сеет из каменных тесных гробов
В город, где Храм покосился, распалась на части завеса
Над алтарём, чей престол осиротел в этот час.

В Аримафею лети, скорбная долгая песня,
Выше затмения рей, под преисподней пройди
И сообщи, что пора на Голгофу везти ароматы;
Лепты Пилата до дна жизни закрыли зрачки.

В грехе-то слаще, говорит молва.
Как смерть все жилы тянет неизбежность.
Куда теперь? Разбита голова,
Разорван рот, растоптана промежность.

Варавву выпустили - смеха ради, да.
А нам кранты: своё отхохотали.
Как всё-таки обидно иногда
Вертеть обратки тяжкие педали.

Они орут: тащи на гору крест!
И улюлюкает толпа, в азарте скачет.
Но Бог не фраер, и свинья не съест.
Мне подфартит, должна же быть удача!

И точно: как спасательный буёк
В толпе всплывает Симона заточка.
Сосед! Спасибо! Я не одинок!
О, Александр, Руф! а где же дочка?

Но этот хмырь не слышит голос мой,
Свою мотыгу оставляет сыну,
И к доходяге шасть по мостовой,
И крест его - не мой! - берёт на спину.

Земля такого мата не слыхала.
Нас распинали, я сильней честил.
Про всё сказал. А мой подельник справа
Ещё про рай зачем-то говорил.

Мы видим всё сквозь тусклое стекло.

Ты отошёл до времени в пустыне,
Лукавый дух уныния и лжи.
Прошло три года. Час твой пробил ныне
В Сионской горнице, над пропастью во ржи.

Мы видим всё сквозь тусклое стекло.

Просил ты сеять души как пшеницу,
Чтоб плевелами доброе душить.
Но бизнес-план убыточный, денница:
Замах на рубль, а прибыли - гроши.

Мы видим всё сквозь тусклое стекло.

Закрыта дверь:
Любовь не мыслит злого.
Тебя колбасит, ждёшь реванша поскорей!
Ну что он возится, ведь всё уже готово:
- Иуда, торопись! Нас ждёт архиерей.

Мы видим всё сквозь тусклое стекло.

С вечера воды Кедрона горьки,
Привкус полыни у тихой реки.

Странная Пасха в этом году:
Воду для ужина я не найду.

От башни Давида до Яффских ворот
Никто родниковую воду не пьёт.

Там, где купальня стоит Вифезда,
Тоже сегодня прогоркла вода.

Я рано поднялся, ушёл за Сион,
По пыльной дороге в Тиропеон.

Когда возвратился, у самых ворот
Мне встретились двое прохожих, и вот

Я к дому с кувшином воды подошёл,
А они за спиной: "У тебя хорошо".

В плащах галилейских, и говор простой.
"Пусти", говорят, "нас к себе на постой".

Я рад бы на Пасху гостям... но куды!
Опять же, на всех мне не хватит воды.

Один улыбнулся: "Папаша, твой дом?
Позволь нам с учителем ужинать в нём".

"Ну ладно", рукой я махнул, и - беда! -
Кувшин чебурахнулся, вздребезги, да...

"На счастье!" - бедняк улыбнулся второй.
"Уверен, воды почерпнёшь ты живой.

Нас будет тринадцать. И хватит грустить:
Достанет напиться и ноги умыть".

Икона не для молитвы
[384x700]

Брат мой Малх, ты до пятницы точно свободен?
Может, завтра с тобою пойдём подышать?
В Гефсимании жду. Как обычно, на входе.
И не вздумай ушами прохлопать опять.

У него был ящик из самшита
На ремне, расхристанная грудь.
Улыбался парень ядовито
Или горько - это как взглянуть.

Мы с утра стояли в карауле.
Я ему: Куда ты, охламон?
Бледные глаза - как две пачули,
И улыбка, словно с похорон.

Что в карманах? Почему так спешно?
Покажи, что в ящике, дурак!
Мы при исполнении, конечно:
Вдруг удавка там или тесак.

В ящике гуляет вольный ветер -
Несколько динариев, обол.
Скучно людям жить на белом свете.
Этот - продавать отца пришёл.

Вторник. Пыль. Ступени храма.
Лепта греется в руке.
Пот горит как амальгама
На измученном виске.

У сокровищницы тесно
Так, что лиц не обрести.
Боль в спине, и бесполезна
Эта денежка в горсти.

Но - иду. А муж-покойник
Сердце камнем долу гнёт.
Был бы хоть в кармане стольник
В этот мясокостный год.

Но в руке лишь полполушки,
Больше мне не наскрести.
Ах ты, двушка-погремушка,
В кружку пёрышком - лети!

Вечер. Тени. Нету денег.
Дети. Я с ума сойду.
Возле входа на ступенях
Он сидит. Встаю. Иду!

Я сохну как смоковница, -
От злобы.
Кора трещит от ярости утробы,
И ненависть гниёт в листве ветвей.

Мой плод - бессилен и пропитан ядом,
В тени моей не шепчутся цикады,
И червь украдкою минует сеть корней.

Я - как анчар, повсюду гибель сею:
Вокруг все негодяи и скоты,
Как блохи скачут, мерзки как глисты.
Но боже мой, я кажется, лысею...
А мне так хочется любви и красоты.

Когда-нибудь я дорасту до мамы,
И даже выше стану и сильней,
Но этим утром, утром тихим самым
Я крошечный, и меньше всех детей.

Я спал у изгороди до восхода солнца,
Когда хозяин ошарашенный пришёл,
А с ним - два безбородых незнакомца.
Зачем он им отдал меня, осёл?

Но диво дивное мне небо подарило,
Огромный город улыбнулся мне:
На улицах нарядно и красиво,
И Тот красив, Кто на моей спине.

Трушу по городу, и все меня встречают!
Как люди рады мне, о как они поют!
Склоняют ветви пальм, и кормят молочаем,
Героем и избранником зовут.

Какой же я герой, когда в пыли копыта?
Я скромный малый, труженик полей.
Моя попона шёлком не обита,
А под ногами вянет сельдерей.

Сегодня праздник - пастухи из стада
Ягнёночка пасхального берут,
К столу готовят. И меня награда
Уж точно ждёт, я нереально крут!

Я маленький, я меньше всех на свете,
А на спине моей огромный груз.
Везу я счастье по большой планете,
С доставкой на Голгофу тороплюсь.

Почему-то все считают, что Кокто Твинз - это два близнеца. А их было больше.
В каком-то смысле все мы сиамскими нитями привязаны друг к другу.
Это присказка, а песня будет впереди.

Было у Иова три сына. Имена двух первых не сохранились в Библии. А третьего звали Леонид.
Или просто - Гайдай.

Папа (гордо): Я поэт!
Мама (скептически): На старости лет...
Лука (не в силах удержаться): От меня вам всем привет!!

Пушкин вроде похож, а Дантес на его фоне выглядит неубедительно.
[466x700]

На холмах Палестины мгла
Лежит четыре дня.
Как только смерть меня взяла,
Бубенчиком звеня,
Померкло солнце и совсем
Не слышен щебет птах.
Три ночи я не пью, не ем,
А смерть грызёт мой страх.
Она безумна, или я?
Сошёл ли я с ума?
Обвила сердце чешуя,
Пришла тоски зима.
Четыре дня как нет меня,
А смерти - полон дом,
И убивается родня,
И жизнь пошла вверх дном.
Любви сильнее смерти нет,
А мне - назад пути.
Конечно, это полный бред,
Но смерть не провести.
Я трое суток остывал,
В четвёртые погас.
И камень смерти заслонял
Луну от мёртвых глаз.
В глухой степи ковыль цветёт,
К весне летит весна.
И только я - подземный крот -
В аду сполна, сполна.

Окончен жизни хоровод.
Но круг земной слеза прорвёт.

Шаги и гомон. Дрогнул камень.
Как свет - молчание в груди.
Дрожат глаза под пятаками.
И слышу: "Лазарь, выходи".

Однажды император Тиберий и император Клавдий кушали бобы. А к ним подходит император Гай Калигула и рукой показывает: дескать, есть ли в нашем великом вечном городе удобства?
Нет, говорят ему прочие императоры, нету.
Так в Риме появился водопровод, и до сих пор исправно работает.

Один ёжик получил письмо, открыл конверт, а там деньги. Стал богатым, толстым и умер от старости.
А другой ёжик получил сразу два письма, и как буриданов осёл, не смог выбрать, которое открыть первым.
А одна белочка поехала к бабушке, и заблудилась. Она не знала, что делать, и заплакала. С тех пор она всегда не знает, что делать. И плачет.
А один дяденька получил по морде, потому что слишком много смеялся.
А другой дяденька написал письмо счастья и отправил его всем своим друзьям, потому что хотел их порадовать. Но дело было дохлое, ведь друзья к этому времени уже давно возненавидели его и в гробу видели такое счастье.
А в одном гробу было темно и страшно. Только деваться всё равно было некуда.
А ещё я слышал, что в алфавите есть одно место, где нет ни одной буквы. Только восторг и умиление. И когда из этого восторга и умиления ты складываешь слова, они сразу поднимаются вверх, туда, где уже и слова-то не нужны. Там наверху и вербочки не растут, и птиц не выпускают. Зачем наверху выпускать птиц, если и так всё хорошо. И когда туда доходит счастливая весточка, что кто-то исполнился умиления и восторга, обратно присылают подарки. И я точно знаю, что это не дед Мороз. Потому что дед Мороз никогда не путает адресата, а эти подарки вечно попадают не к тем людям. Получается форменная ерунда: кому-то всё, а кому-то ничего. Вот мне, с какой-то радости, вообще ничего не приходит. У всех есть подарок, а мне дульки. И я решил так - буду исполняться восторга и умиления бескорыстно. Не хотят мне давать подарков, и не надо; буду радоваться так.
А ещё я вспомнил одного котёнка. Он маленький, но добрый. И когда его берёшь, прижимаешь к груди, он урчит - и ты тоже начинаешь урчать в ответ. И вы вдвоём заливаетесь, как рефрижераторный ящик с мороженым в продуктовом, когда в июле вдруг наступит август. Он урчит, и ты урчишь. И вдруг через минуту понимаешь, что смерти нет. А котёнок - есть.

Мы подумали, и не пошли на митинг. Всё равно за нас уже давно решили. Никому лучше не будет. Всё останется, как было.
Нам, дальтоникам, всегда не везёт. Писали Президенту, в Гаагу, в ООН, никаких ответов. Нас не замечают, игнорируют, презирают. Все рычаги давно уже в руках глухих.
Глухие определяют, куда нам ходить, куда смотреть, чего слушать. Им по-барабану, что на светофоре красный цвет, который мы не различаем, им плевать, что наша планета - голубая, а трава у дома синяя. Или не синяя?
Власть глухих безраздельна. Они беспощадно глушат все проявления здравого смысла. Им нет дела до свободы и народовластия. Им главное - урвать кусок пожирнее, и чавкать, пожирая наше будущее и будущее наших детей.
Но бороться с глухими - бессмысленно. Они не услышат, и даже не заметят нас. Глухие - как бездонные бочки, отражают лишь собственную пустоту, и способны плодить её бесконечно. В этом их сила и неуязвимость. Нельзя победить глухих.
Но и жить в бесцветном мире невыносимо. Поэтому сегодня мы объявляем ультиматум.
Отныне мы считаем себя вправе называть вещи своими именами. Даже если нас никто не слышит.
Всё, что за нас - облака, молоко, море, трава, любовь, поэзия - белое. Всё, что имеет отношение к глухим - запреты, хаос, ненависть, ревность - чёрное.
Серый цвет до заката имеет право на самоопределение, после будет считаться чёрным и подлежит остракизму. Ночью одни кошки серые. Люди, птицы, цветы и киты белоснежны. Цвет человека формирует цвет его души. Цвет цветка определяется по запаху, а цвет любви - по её послевкусию. Цвет граната в зените звенит. Цвет музыки, песен и танцев, пантомимы и риторики, цвет весны, тишины и гармонии - белый.
Чёрная власть глухоты обречена на забвение. Да её и не было никогда.

В день святого Патрика я был настолько полумёртв, что даже не подошёл поздороваться с Адрианом. Прости, друг! Мы ещё увидимся.
Музыка, которую делает ансамбль "Ихтис" - удивительно хороша.