Гноится лес и в пролежнях поля,
Рассохлась незнакомая земля,
И край остывший, при смерти, внимает,
Рассказ о том, как не пряма прямая,
Как легкий путь сложился в лабиринт,
В котором даже солнце не горит.
Где вместо стен - чешуйчатая кожа,
Ион не рад нам, путникам, похоже,
Еще немного - выпустит шипы,
Два шага я, потом два шага ты.
И, если встретимся, все правила нарушив,
В пираньями изгрызенную душу
Влетят врачи и, может быть, спасут,
Заблудших в этом проклятом лесу.

Десять лет дневничку, подумать только, как время-то летит.

смерть – еще не конец, но уже начало,
все станет явным, о чем не смогла, молчала,
утром мы выйдем к морю и морем станем,
ну, а пока есть время, давай представим:

сколько там было дней, до того, как горсти
черной сырой земли и, чуть выше, гости?
сотни, быть может больше, и это, кстати,
не помогло ни вспыхнуть, ни заблистать им.

это могло бы длиться еще полвека,
чтобы и все, что свято, в глазах поблекло,
преумножая скорби за роскошь пожить…
их и без нас найдется, кому размножить.

если не взмыть тому, что всегда лежало,
из острия не вынуть всю суть кинжала,
с нами – корабль ко дну, а без нас пристанет,
стоит ли сожалеть? а давай представим…

я все еще не придумал, не понял, не осознал,
к чему эта никому не нужная новизна,
и вздохи, и всполохи, где упал камнем вниз закат,
и каменный город, сковавший отцветший сад,
да что там, отцветшие жизни, что порохом в ветер, в май,
ни слова в мой адрес, ни жеста, не обнимай -
окутывай крыльями, как будто бы ты ловец
и лучший пастух у заблудших в миру овец.
не верь очевидному, ведь главное скрыто вне,
я так и не выяснил, что ты обрела во мне,
а что потеряла, я – ворох и груз потерь,
но это не важно, не важно, как все теперь.
и в руки холодные, и в кожу не кожу – лед,
садится синица, отринув собой полет,
и мы вместе смотрим, на точки судеб из пойм,
кипящие реки внезапно сошлись тропой,
ведущей слепцов прозревших на поле битв,
где, чтобы не сгинуть, запомни одно – люби,
люби каждой клеткой, нарывом и новым швом,
за все, во что веришь, и то, что давно прошло,
сильней, чем умеешь, любовью своей пронзи,
завязнувшим пухом в густой ледяной грязи,
белеющей вишней сквозь смрад заводских оков,
во веки непрерывающихся веков.

к чему в ночь мерещится затянутый в лед Байкал,
и грозные серые горы, которым скребут бока
колючие ветры и солнечный еж лучей?
и где-то в подножье бежит ледяной ручей,
и смуглые лица, знакомые с тех времен,
когда был наивной юностью оперен,
все смотрят и смотрят, как будто бы ждут ответ,
но, годы спустя, у меня его нет.

как вытечет время – ты сразу же все бросай,
расти незаметно, рожденный в любви бонсай,
протягивай руки, ветвями касаясь солнц,
что в явь, что в грядущий сон.

когда будет страшно – закройся от всех корой,
и я встану рядом, огромной и злой горой,
и лавовой гривой смету набежавший яд
а, может, и все подряд.

на свежих ожогах и струпьях больных земель
ты прочные корни свои сохранить сумей,
как вытечет время - слой пепла с лица стрясай,
и заново из небы́тия воскресай.

Воскресение вербное чуть добрее, наверное, или то предвесеннее, не мираж, но спасение, от того, что не прожито и от дум пережитого, небо тканью разложено, словное солнцем расшитое и пронзенное нитями – все лучи его первые, в воскресение светлое, воскресение вербное.
[525x700]

И сколь ни противься, мы вынуждены гореть,
И солнце лавиной катится по горе,
Вулканам щекочут нос и они чихают,
Смущенно побагровев в этот миг щеками,
И лава, как неизбежный поток стыда,
Смывает собой деревни и города,
Которые не считали.

Сколько же долгих лет был тебя лишен, ждал, пока ночь надевает свой капюшон,
Взгляды, дома скрывая и к ним подходы, нет ничего ужасней такой свободы.
Хватит, молю, пожалуйста, прекрати, в нашей пустыне поле-перекати
И ни единой капли на дне колодца. Ради нее я снова готов колоться,
Тело до безысходности истерзав, чтобы живые реки текли в слезах.

Мне тебя за собой увлечь, сдуть листву с плеч и вскинуть меч,
гордо голову к небу, ввысь, и на холод, на лед травы
либо пасть от чужих ветров, либо взвыть от плохих вестей,
взрежет утро звериный рев и придушит капкан сетей.
Эта горечь во рту, полынь, неразрывные Ян и Инь
мы с тобой, не разлей вода, навсегда, навсегда. Седа
дымка перед селом стоит, преграждая пути двоим,
чудны, Боже, дела твои. Пешка метит давно в ферзя
и теперь отступать нельзя.

это не жизнь, не бред, просто тяни-толкай, за водопадом лет
пускай
новый корабль, плот, якори не бросай, если не сможешь вброд,
в лесах
гонится волчий прайд, кажется, не уйти, на полпути в свой рай
свети.

Мы все в чьем-то списке желанных, аж жуть, вещей,
Продуманы до оттенков и мелочей,
Проставлены ударения в каждом Я,
До запаха свежевыстиранного белья,
И даже известно, кому угодит левша,
Он робок немного, но как же светла душа,
И каждое слово бери, да и множь на сто,
Влюбленный в пучину, буквально Жак-Ив Кусто.
Потянешь за ласты и вот он, бери-владей,
Герой новых сказок и на миллиграмм злодей,
С иными не спутать - подтянут, высок и строг,
Настойчиво прорывается между строк.

Лейся в кружки теплый чай, на звонки не отвечай, никого не привечая, новый яркий день встречай.
Рвись из клети, воля ждет, смыто тленное дождем и вот-вот мосты, как руки, Питер ловко разведет.
Удивляйся, ты – дитя, пусть глаза твои блестят, все, что нужно, все, что важно, не покажут в новостях.
Нет в стране твоих ни войн, не стоит ни плачь, ни вой, нескончаемое небо – океан над головой.

Слышишь, всего лишь ветер весну несет,
Призрачную флотилию льдин качая,
Ранний рассвет, чириканье, это все
Скоро ко всем подъездам души причалит,

Нужно тут быть особенно начеку,
Чтобы не упустить ни кадра, ни сложной роли,
Новые приключения нас влекут,
Высвобождая силы своих героев.

Я вхожу и стягиваю скальп, со всего, что дорого во мне и
Кажется, по-прежнему кипит, дышит и вздымает вширь бока.
Смерть до неприличия близка, но творцу своей Гипербореи
Хватит и оставшихся минут, прежде, чем исчезнуть на века.

Жребий брошен, выбор не велик, тяжела рука и опустело
Все внутри, с надеждой полыхнуть, как не полыхало никогда.
Мы с тобой еще не обрели выхода из собственного тела,
И, пока не сыграна игра, я не причиню тебе вреда.

И только попробуй сказать, нет, ты только попробуй,
И тотчас захлопнется небо и крышка от гроба,
И выстрелит то, что, по сути, стрелять не способно,
Поэтому даже не думай шепнуть это сонно.

Не смей карандаш осквернять этим пакостным словом,
Забудь, заблуди и запри на все в мире засовы,
Когда миг наступит и слез, и скупых завещаний,
Не порть ничего черной вязью ненужных прощаний.

Сколько бы лет ни прошло, а каждый их концерт всегда был сродни отдельной жизни. А нынешний еще и чуду, так как хоть и верилось во что-то подобное, но в глубине души и с трудом.
И Глеб, и Вадим до сих пор выкладываются на все 150%, абсолютная отдача, грех не отвечать Агате тем же. Это безумно ярко, безумно искренне и по-настоящему от души. Такое не забывается.

Если, робко примеряясь, смерть дыханием кусает,
Волчьей поступью я вторгнусь в это царствие теней,
И разверзнется тотчас же вся земля под небесами,
А все то, что уцелеет, сгинет в пропасти поздней.

Но не бойся, этот ветер, хоть и черн, как уголь бездны,
Он волос твоих не тронет – на коротком поводу.
Наша музыка прекрасна, флейт свинцовых и железных,
Будет виться вне пространства в угасающем аду.

Я возьму тебя на руки, не пристало в тлен и сажу,
Босиком вставать спросоня людям с теплой простыни.
Я сегодня буду верным и учтивым личным пажем,
Экипаж уже заждался. Прочь из дьявольской возни!

Блины и глинтвейн, блины и медовуха, много блинов, хороших и разных, таков этот знаменательный день. Надеюсь, все тоже объелись, довольны и счастливы.
А сейчас - простите меня, ежели что, вдруг кому насолил или не угодил.