Кофе и сигареты. "Разрыв" Джоанны Уолш в переводе Карины Папп, "No Kidding Press", 2021
lj_paslen
02-07-2022 08:47
Дискурс «Разрыва» узнается почти сразу: накопление симптомов, не имеющих разрешения, возникает когда автор (скриптор) и сам не знает чем сердце успокоится.
Разорвав с любимым (заочный роман, когда даже не спали, общались почти всегда он-лайн, реальные встречи были редкими), героиня книги (похожая на автора, но не равная ей – рассказчица это то, каким бы хотел выглядеть автор со стороны), нарраторка пускается в путешествие.
Бежит от ситуации и к себе.
Живёт она в Лондоне, где, в зале ожидания одного из вокзалов, и начинается повествование о путанном пути, которое никуда не приводит: «Разрыв» обрывается на полу слове, буквальным возвращением в Лондон – главные усилия второй половины книги Джоанна Уолш прикладывает чтобы свести концы с концами и придать повествованию, пробирающемуся через Париж – Ниццу – Милан – Рим – Афины – Софию – Будапешт – Мюнхен – снова Париж – Амстердам - Берлин – хоть какое-то ускорение.
Но у нее это почти не выходит, словно бы в подтверждение максимы Сенеки о том, что «путешествие его не изменило, так как в дорогу он брал самого себя».
Возвращаясь из Лондона в Лондон (нарратив книги, состоящей из подённого дневника путешествий с датами, занимает ровно месяц), рассказчица делает буквальный круг, так и не избавившись от любовного наваждения, которое всё это время перемалывала, так как друг, от которого она бежала, так и не зазвав нарраторку в Прагу, зовёт её на новую встречу в столице Соединённого Королевства.
Будут внуки у нас, всё опять повторится сначала.
Коллекционирование симптомов и наблюдений (что вижу – то пою, фиксирую и осмысляю) создаёт структурную основу «Разрыва», состоящего из автономных абзацев, наподобие «Монтока» Макса Фриша.
Одно наблюдение, один концепт или одна мысль отрабатываются внутри прозаического периода, так день и проходит, затем следующий: пассажирка поездов и самолётов движется, пересекает границы, наблюдает людей и даже иногда общается с ними (друзья или же знакомые друзей оставляют ей квартиры в Париже, в Мюнхене и, например, Амстердаме, что автоматически влияет на длительность обитания в городе и на тональность его восприятия – именно так, таким образом европейские столицы становятся чредой автопортретов или, точнее, портретами субъективных состояний), но внутренне с ней ничего не происходит, кроме обрабатывания своего недавнего (любовного) прошлого…
…и этим отчасти (в очень небольшой части) «Разрыв» напоминает «Фрагменты речи влюблённого» Ролана Барта – цитаты из которой возникают на полях дневника, ведомого рассказчицей, вместе с массой других отсылок и прототипов, видимо, призванных очертить культурный контекст повествования.
Сделать его более объёмным, что ли. Выпуклым.
Меня тронуло, что в этих отсылках очень много Кьеркегора, даже захотелось перечитать "Дневник обольстителя".
Странно, что там нет Зебальда с его полуфантомными прогулками и круизами, постоянно застревающими в непролазной хандре и историософских отступлениях, постоянно уводящих его куда-то в бок, за границы кадра.
Впрочем, это «вбок» у Зебальда, пожалуй, и есть самое важное, ради чего от отчасти придумывает свои умозрительные вылазки, подтверждаемые лишь набором мутных фотоснимков дурного качества, зачем-то вставленных в текст.
Некоторые главы «Разрыва» тоже открываются мутными кадрами, в основном сделанными, из окон – иногда поездов, иногда мест стоянок: с выцветшими, почти не различимыми облаками, купами деревьев, проводами электропередачи, промежуточными и служебными пространствами зон отчуждения.
Они в книге Джоанны Уолш и есть самое ценное.
Так как приключение её во многом спонтанное, в нём возникает масса проволочек и остановок, задержек и замедлений хронотопа.
Где-то рассказчица опаздывает, где-то не успевает, где-то теряется во время прогулки, засыпает в автобусе, просыпаясь уже на границе, до самого финала уверенная, что на освоение [любого] большого города достаточно суток…
Сутки, Карл, чтоб место стало окончательно выпитым…
…тогда как на вторые сутки начинается привычка и хождение по уже знакомым местам…
Но ей-то, разумеется, в первую очередь, важны самые первые впечатления и эксклюзивные, так как внутреннее хозяйство её устроено экстенсивно – не вглубь, но вширь.
Раз уж именно концепты и симптомы составляют главную единицу текста.
В великих городах Европы Уолш торит пути и достопримечательности (не толькоЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Дискурс «Разрыва» узнается почти сразу: накопление симптомов, не имеющих разрешения, возникает когда автор (скриптор) и сам не знает чем сердце успокоится.
Разорвав с любимым (заочный роман, когда даже не спали, общались почти всегда он-лайн, реальные встречи были редкими), героиня книги (похожая на автора, но не равная ей – рассказчица это то, каким бы хотел выглядеть автор со стороны), нарраторка пускается в путешествие.
Бежит от ситуации и к себе.
Живёт она в Лондоне, где, в зале ожидания одного из вокзалов, и начинается повествование о путанном пути, которое никуда не приводит: «Разрыв» обрывается на полу слове, буквальным возвращением в Лондон – главные усилия второй половины книги Джоанна Уолш прикладывает чтобы свести концы с концами и придать повествованию, пробирающемуся через Париж – Ниццу – Милан – Рим – Афины – Софию – Будапешт – Мюнхен – снова Париж – Амстердам - Берлин – хоть какое-то ускорение.
Но у нее это почти не выходит, словно бы в подтверждение максимы Сенеки о том, что «путешествие его не изменило, так как в дорогу он брал самого себя».
Возвращаясь из Лондона в Лондон (нарратив книги, состоящей из подённого дневника путешествий с датами, занимает ровно месяц), рассказчица делает буквальный круг, так и не избавившись от любовного наваждения, которое всё это время перемалывала, так как друг, от которого она бежала, так и не зазвав нарраторку в Прагу, зовёт её на новую встречу в столице Соединённого Королевства.
Будут внуки у нас, всё опять повторится сначала.
Коллекционирование симптомов и наблюдений (что вижу – то пою, фиксирую и осмысляю) создаёт структурную основу «Разрыва», состоящего из автономных абзацев, наподобие «Монтока» Макса Фриша.
Одно наблюдение, один концепт или одна мысль отрабатываются внутри прозаического периода, так день и проходит, затем следующий: пассажирка поездов и самолётов движется, пересекает границы, наблюдает людей и даже иногда общается с ними (друзья или же знакомые друзей оставляют ей квартиры в Париже, в Мюнхене и, например, Амстердаме, что автоматически влияет на длительность обитания в городе и на тональность его восприятия – именно так, таким образом европейские столицы становятся чредой автопортретов или, точнее, портретами субъективных состояний), но внутренне с ней ничего не происходит, кроме обрабатывания своего недавнего (любовного) прошлого…
…и этим отчасти (в очень небольшой части) «Разрыв» напоминает «Фрагменты речи влюблённого» Ролана Барта – цитаты из которой возникают на полях дневника, ведомого рассказчицей, вместе с массой других отсылок и прототипов, видимо, призванных очертить культурный контекст повествования.
Сделать его более объёмным, что ли. Выпуклым.
Меня тронуло, что в этих отсылках очень много Кьеркегора, даже захотелось перечитать "Дневник обольстителя".
Странно, что там нет Зебальда с его полуфантомными прогулками и круизами, постоянно застревающими в непролазной хандре и историософских отступлениях, постоянно уводящих его куда-то в бок, за границы кадра.
Впрочем, это «вбок» у Зебальда, пожалуй, и есть самое важное, ради чего от отчасти придумывает свои умозрительные вылазки, подтверждаемые лишь набором мутных фотоснимков дурного качества, зачем-то вставленных в текст.
Некоторые главы «Разрыва» тоже открываются мутными кадрами, в основном сделанными, из окон – иногда поездов, иногда мест стоянок: с выцветшими, почти не различимыми облаками, купами деревьев, проводами электропередачи, промежуточными и служебными пространствами зон отчуждения.
Они в книге Джоанны Уолш и есть самое ценное.
Так как приключение её во многом спонтанное, в нём возникает масса проволочек и остановок, задержек и замедлений хронотопа.
Где-то рассказчица опаздывает, где-то не успевает, где-то теряется во время прогулки, засыпает в автобусе, просыпаясь уже на границе, до самого финала уверенная, что на освоение [любого] большого города достаточно суток…
Сутки, Карл, чтоб место стало окончательно выпитым…
…тогда как на вторые сутки начинается привычка и хождение по уже знакомым местам…
Но ей-то, разумеется, в первую очередь, важны самые первые впечатления и эксклюзивные, так как внутреннее хозяйство её устроено экстенсивно – не вглубь, но вширь.
Раз уж именно концепты и симптомы составляют главную единицу текста.
В великих городах Европы Уолш торит пути и достопримечательности (не только
Гносеологическая драма "Философ Омский" Артема Новиченкова в театре "Человек"
lj_paslen
01-07-2022 07:13
На театр «Человек» я набрёл в поисках очередного «оазиса нормальности» – сегодня как никогда оказывается важным находить места (и мероприятия) спокойные и уважительные, содержательные и ненапряжные…
…сосредоточенные, в первую очередь, на искусстве, на поиске своего индивидуального места и «нового слова», то есть, в первую очередь, думающие над культурным (художественным) результатом, а уже потом о «коммерции».
Впрочем, о какой коммерции может идти речь в крохотном подвальном зале с таким же крохотным фойе, не способном вместить всех желающих попасть в театр «Человек»?
Я попадал в подобные театральные шкатулки и кабаретные сундуки в Париже и в Барселоне (в том числе и на литературные чтения), самой своей архитектурой задававшие неформальность отношений между сценой и зрительным залом, а также непредсказуемое, «междисциплинарное измерение».
Я называю их для себя «сартровским размерчиком», так как подобные залы «на один нырок» идеально подходят экзистенциальным притчам и драмам в диапазоне от Пиранделло и Камю до Дюрренматта и Фриша.
Но там-то эти сундуки да шкатулки – традиция, глубоко укоренённая в культурном потреблении частного человека, тогда как у нас – исключение, связанное с периодом взрыва студийного движения последней четверти прошлого века (если не ошибаюсь, «Человек» тогда так и возник), легко жонглировавшего нестандартными формами и пространствами.
Когда формы легко переходили в неформатные пространства и становились особенными жанрами…
Фойе, конечно, самое слабое место «Человека» как столичного учреждения, но это так по-человечески (и не по-светски): дожидаться начала представления «среди людей со светлыми лицами», которые я рассмотрел потом, после спектакля – на обсуждении того, что мы увидели.
А смотрели мы психодраму, как выразился один внимательный зритель с кроссовками разного цвета (на одной ноге был красный, на другой зелёный), потому что зал настолько маленький и целиком оббит деревянными панелями…
…именно из-за этого начинает казаться, что «Философ Омский», сочинённый молодым драматургом Артемом Новиченковым («гносеологическая драма», как он обозначил её жанровое определение, вдохновляясь «Философией одного переулка» Александра Пятигорского) и длящаяся не больше часа (что тоже ведь очень по-человечески), представляет видения, проносящиеся внутри головы одного не очень трезвого человека, «живущего в однушке в Братеево».
Омский (Дмитрий Филиппов) считает себя философом, потому что постоянно рассуждает, вместо того чтоб действовать, вот как «Гамлет, мысливший пугливыми шагами» и конкретный резонёр, слышащий Голос стен (Александр Соколовский), с которым постоянно вступает в перепалку.
Однажды Омский даёт объявление о том, что ищет ученика, так как любой уважающий себя мыслитель обязан передать кому-то сумму знаний, накопленных им за года непрерывного философского процесса…
…и вот звонок в дверь: на пороге не ученик, но ученица Катя (Елена Лотова), только что расставшаяся со своим парнем и нуждающаяся в расширении знаний о мире, а, на самом деле, в утешении.
Чем Омский и займётся, почти сразу же влюбившись в Катю…
Ситуация странная и не типичная, сразу скажем, что абсурдная, потому что глухой кабинет, каким прикидывается зал на этом представлении, действительно перемещает действие внутрь чей-то забубенной головы…
Тут нужно было бы слегка отвлечься от спектакля и порассуждать о странной судьбе драмы абсурда в России.
Здесь она явно не складывается, несмотря на то, что русский юмор (окей, скажем политкорректнее, юмор на русском языке) тяготеет к ничем не прикрытому абсурдизму, как вся наша жизнь.
Однако удачных текстов или же культурных артефактов, связанных с традициями абсурда, у нас считанное количество и большинство их приходится на гениальные открытия Хармса и Обериутов.
То есть, на глубокое прошлое…
Нынешняя жизнь наша настолько запутана и нелогична, предполагая любые повороты событий в любой, даже самый неподходящий момент, что абсурдистские произведения, показываемые на территориях, специально предлагающих показы произведений искусства, заведомо проиграют непредсказуемым стечениям реальных обстоятельств, в которых невозможно найти логики ни на грамм, но зато начинают мерещитьсяЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
На театр «Человек» я набрёл в поисках очередного «оазиса нормальности» – сегодня как никогда оказывается важным находить места (и мероприятия) спокойные и уважительные, содержательные и ненапряжные…
…сосредоточенные, в первую очередь, на искусстве, на поиске своего индивидуального места и «нового слова», то есть, в первую очередь, думающие над культурным (художественным) результатом, а уже потом о «коммерции».
Впрочем, о какой коммерции может идти речь в крохотном подвальном зале с таким же крохотным фойе, не способном вместить всех желающих попасть в театр «Человек»?
Я попадал в подобные театральные шкатулки и кабаретные сундуки в Париже и в Барселоне (в том числе и на литературные чтения), самой своей архитектурой задававшие неформальность отношений между сценой и зрительным залом, а также непредсказуемое, «междисциплинарное измерение».
Я называю их для себя «сартровским размерчиком», так как подобные залы «на один нырок» идеально подходят экзистенциальным притчам и драмам в диапазоне от Пиранделло и Камю до Дюрренматта и Фриша.
Но там-то эти сундуки да шкатулки – традиция, глубоко укоренённая в культурном потреблении частного человека, тогда как у нас – исключение, связанное с периодом взрыва студийного движения последней четверти прошлого века (если не ошибаюсь, «Человек» тогда так и возник), легко жонглировавшего нестандартными формами и пространствами.
Когда формы легко переходили в неформатные пространства и становились особенными жанрами…
Фойе, конечно, самое слабое место «Человека» как столичного учреждения, но это так по-человечески (и не по-светски): дожидаться начала представления «среди людей со светлыми лицами», которые я рассмотрел потом, после спектакля – на обсуждении того, что мы увидели.
А смотрели мы психодраму, как выразился один внимательный зритель с кроссовками разного цвета (на одной ноге был красный, на другой зелёный), потому что зал настолько маленький и целиком оббит деревянными панелями…
…именно из-за этого начинает казаться, что «Философ Омский», сочинённый молодым драматургом Артемом Новиченковым («гносеологическая драма», как он обозначил её жанровое определение, вдохновляясь «Философией одного переулка» Александра Пятигорского) и длящаяся не больше часа (что тоже ведь очень по-человечески), представляет видения, проносящиеся внутри головы одного не очень трезвого человека, «живущего в однушке в Братеево».
Омский (Дмитрий Филиппов) считает себя философом, потому что постоянно рассуждает, вместо того чтоб действовать, вот как «Гамлет, мысливший пугливыми шагами» и конкретный резонёр, слышащий Голос стен (Александр Соколовский), с которым постоянно вступает в перепалку.
Однажды Омский даёт объявление о том, что ищет ученика, так как любой уважающий себя мыслитель обязан передать кому-то сумму знаний, накопленных им за года непрерывного философского процесса…
…и вот звонок в дверь: на пороге не ученик, но ученица Катя (Елена Лотова), только что расставшаяся со своим парнем и нуждающаяся в расширении знаний о мире, а, на самом деле, в утешении.
Чем Омский и займётся, почти сразу же влюбившись в Катю…
Ситуация странная и не типичная, сразу скажем, что абсурдная, потому что глухой кабинет, каким прикидывается зал на этом представлении, действительно перемещает действие внутрь чей-то забубенной головы…
Тут нужно было бы слегка отвлечься от спектакля и порассуждать о странной судьбе драмы абсурда в России.
Здесь она явно не складывается, несмотря на то, что русский юмор (окей, скажем политкорректнее, юмор на русском языке) тяготеет к ничем не прикрытому абсурдизму, как вся наша жизнь.
Однако удачных текстов или же культурных артефактов, связанных с традициями абсурда, у нас считанное количество и большинство их приходится на гениальные открытия Хармса и Обериутов.
То есть, на глубокое прошлое…
Нынешняя жизнь наша настолько запутана и нелогична, предполагая любые повороты событий в любой, даже самый неподходящий момент, что абсурдистские произведения, показываемые на территориях, специально предлагающих показы произведений искусства, заведомо проиграют непредсказуемым стечениям реальных обстоятельств, в которых невозможно найти логики ни на грамм, но зато начинают мерещиться
РНО и Борис Березовский, фортепиано. Дирижер Павел Сорокин. КЗЧ, Чайковские, Глазунов, Свиридов
lj_paslen
29-06-2022 23:58
Российский национальный оркестр закончил сезон в Москве концертом странным и прихотливым, ход и логику которого следует разгадывать, пробуя разные варианты.
Если не считать, что в первом отделении играли романтизм, а во втором – модернизм «с человеческим лицом», то в центре его, разумеется, солирование Бориса Березовского, игравшего в трех из четырех исполненных опусов, но, если по общему впечатлению говорить, то пианист, обладающий намеренно нейтральным стилем, не был здесь главным движителем внутренней стилистической интриги.
Тем более, что в сочинениях второго отделения, бок о бок на сцене стояли два рояля – и фортепианный концерт (2000) нашего современника Александра Чайковского, а также румбу Георгия Свиридова из сюиты «Время, вперед» (1965), написанной к одноименному фильму Михаила Швейцера, снятого по роману Валентина Катаева о строительстве Магнитки, Березовский играл в четыре руки с пианистом Дмитрием Маслеевым, то есть, делил свой «бесцветный стиль» («подход», интонацию) в угоду общей игре.
Надо сказать, что Березовский кажется мне музыкантом, идеальным для сотворчества любого сорта – необузданная эмпатия сочетается в нём с первородством уникального таланта и абсолютным слухом, позволяющим настроиться, перенастроиться на уровень соседей по площадке.
Однажды я попал на выступление Березовского в Челябинской филармонии, где он работал в диалоге с оркестром «Классика» Адика Абдурахманова, не изображая столичное светило, не давая звезду с большим отрывом от местных, но методично и аккуратно выдавая в общую копилку ровно столько, сколько нужно было органичному результату.
При том, что большим количеством репетиций, понятное дело, гастролёры вряд ли обладают.
Но у меня сложилось впечатление, что Березовский слёту вписался в местные чердачинские расклады (причём, не только музыкальные), как он это привык делать в бесконечных разъездах по стране и миру.
Кажется, что «слёту», подкупающее слушателей обманчивой простотой, и есть одно из важнейших свойств профессионализма Бориса, который он ставит на первое место, вполне накушавшись славы и признания – вот и вчера, когда, после повтора исполнения румбы Свиридова на бис, я выходил из зала через ворота правой стороны партера, у артистической гримёрки толпились женщины и даже мужчины с букетами пышных пионов.
Кстати, почему это пионы напоминают мне причёску Бориса Джонсона?
Про других пианистов хочется сказать, что они размышляют, тогда как Березовский утверждает; впрочем, не как Мацуев, вколачивающий в рояль гвозди, но как всепонимающий всечеловек, мудрый и немного усталый...
Иногда ведь бывает, что и усталость приносит некоторый избыток сил?
Наверняка, я уже сравнивал Березовского с Рихтером – оба они стремятся к тому, что кажется мне объективизацией исполнения: словно бы музыкант занимается чем-то вроде феноменологии в духе Гуссерля, применяет трансцендентальную редукцию (для этого и нужны такие свойства, как «бесцветность» и «нейтральность») – трансцендентальную редукцию вот как она есть, то есть, берёт и направляет своё «внимание» («зрение», «анализ») на объект, попутно очищая его от наслоений…
…и как бы раздевая его, но без истончения и опустошения полноты переживания, ровно наоборот, стараясь сделать звучание равным себе.
Иногда уютно мурлыкающим, словно бы подпуская ощущение небрежного говорения (Березовскому весьма удаются подобные реплики впроброс – в них видна его ироническая метарефлексия) в духе неформального домашнего музицирования «в халате»…
Иногда ослепляя потоками звукового золота, золотых или серебряных звуковых дорожек, разбрасывающих искры в разные стороны, как это случилось и на нашем концерте в сложнейшей каденции срединной части Второго фортепианного концерта Петра Чайковского (1880), когда казалось, что пространство за откинутой крышкой рояля сейчас забурлит колдовским варевом из-за вкладываемой туда пианистом энергии, покроется пузырями и начнёт источать, например, жасминовый отвар…
Важно, что, в отличие от олимпийца Рихтера, давным-давно умудрённого надмирным покоем, Березовский буквально погружён в сложности обычного, повседневного мира – как какой-нибудь аристократический мастеровой, вроде Петра Первого или Льва Толстого, какими их изображают официальные апокрифы (читай: стереотипы), сочетающие изысканность с простотой, а изящество с глубиной.
Второй концерт Петра Ильича Чайковского считается не самым удачным (как заметил Н. Рубинштейн, спасибо концертному буклету и его составителям, «фортепианная партия идёт слишком эпизодически иЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Российский национальный оркестр закончил сезон в Москве концертом странным и прихотливым, ход и логику которого следует разгадывать, пробуя разные варианты.
Если не считать, что в первом отделении играли романтизм, а во втором – модернизм «с человеческим лицом», то в центре его, разумеется, солирование Бориса Березовского, игравшего в трех из четырех исполненных опусов, но, если по общему впечатлению говорить, то пианист, обладающий намеренно нейтральным стилем, не был здесь главным движителем внутренней стилистической интриги.
Тем более, что в сочинениях второго отделения, бок о бок на сцене стояли два рояля – и фортепианный концерт (2000) нашего современника Александра Чайковского, а также румбу Георгия Свиридова из сюиты «Время, вперед» (1965), написанной к одноименному фильму Михаила Швейцера, снятого по роману Валентина Катаева о строительстве Магнитки, Березовский играл в четыре руки с пианистом Дмитрием Маслеевым, то есть, делил свой «бесцветный стиль» («подход», интонацию) в угоду общей игре.
Надо сказать, что Березовский кажется мне музыкантом, идеальным для сотворчества любого сорта – необузданная эмпатия сочетается в нём с первородством уникального таланта и абсолютным слухом, позволяющим настроиться, перенастроиться на уровень соседей по площадке.
Однажды я попал на выступление Березовского в Челябинской филармонии, где он работал в диалоге с оркестром «Классика» Адика Абдурахманова, не изображая столичное светило, не давая звезду с большим отрывом от местных, но методично и аккуратно выдавая в общую копилку ровно столько, сколько нужно было органичному результату.
При том, что большим количеством репетиций, понятное дело, гастролёры вряд ли обладают.
Но у меня сложилось впечатление, что Березовский слёту вписался в местные чердачинские расклады (причём, не только музыкальные), как он это привык делать в бесконечных разъездах по стране и миру.
Кажется, что «слёту», подкупающее слушателей обманчивой простотой, и есть одно из важнейших свойств профессионализма Бориса, который он ставит на первое место, вполне накушавшись славы и признания – вот и вчера, когда, после повтора исполнения румбы Свиридова на бис, я выходил из зала через ворота правой стороны партера, у артистической гримёрки толпились женщины и даже мужчины с букетами пышных пионов.
Кстати, почему это пионы напоминают мне причёску Бориса Джонсона?
Про других пианистов хочется сказать, что они размышляют, тогда как Березовский утверждает; впрочем, не как Мацуев, вколачивающий в рояль гвозди, но как всепонимающий всечеловек, мудрый и немного усталый...
Иногда ведь бывает, что и усталость приносит некоторый избыток сил?
Наверняка, я уже сравнивал Березовского с Рихтером – оба они стремятся к тому, что кажется мне объективизацией исполнения: словно бы музыкант занимается чем-то вроде феноменологии в духе Гуссерля, применяет трансцендентальную редукцию (для этого и нужны такие свойства, как «бесцветность» и «нейтральность») – трансцендентальную редукцию вот как она есть, то есть, берёт и направляет своё «внимание» («зрение», «анализ») на объект, попутно очищая его от наслоений…
…и как бы раздевая его, но без истончения и опустошения полноты переживания, ровно наоборот, стараясь сделать звучание равным себе.
Иногда уютно мурлыкающим, словно бы подпуская ощущение небрежного говорения (Березовскому весьма удаются подобные реплики впроброс – в них видна его ироническая метарефлексия) в духе неформального домашнего музицирования «в халате»…
Иногда ослепляя потоками звукового золота, золотых или серебряных звуковых дорожек, разбрасывающих искры в разные стороны, как это случилось и на нашем концерте в сложнейшей каденции срединной части Второго фортепианного концерта Петра Чайковского (1880), когда казалось, что пространство за откинутой крышкой рояля сейчас забурлит колдовским варевом из-за вкладываемой туда пианистом энергии, покроется пузырями и начнёт источать, например, жасминовый отвар…
Важно, что, в отличие от олимпийца Рихтера, давным-давно умудрённого надмирным покоем, Березовский буквально погружён в сложности обычного, повседневного мира – как какой-нибудь аристократический мастеровой, вроде Петра Первого или Льва Толстого, какими их изображают официальные апокрифы (читай: стереотипы), сочетающие изысканность с простотой, а изящество с глубиной.
Второй концерт Петра Ильича Чайковского считается не самым удачным (как заметил Н. Рубинштейн, спасибо концертному буклету и его составителям, «фортепианная партия идёт слишком эпизодически и
Мои твиты
lj_paslen
28-06-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Пн, 14:35: РНО в Зарядье. Дирижёр – Станислав Кочановский, скрипка - Вадим Репин. Дебюсси, Прокофьев, Скрябин https://t.co/b4R411VWqo
РНО в Зарядье. Дирижёр – Станислав Кочановский, скрипка - Вадим Репин. Дебюсси, Прокофьев, Скрябин
lj_paslen
27-06-2022 14:35
Раз уж точкой отсчёта концерта выбирается Дебюсси (реже Равель или Рихард Штраус), речь о гибкости "музыкальной ткани", бесхребетной (очищенной от костей и любых видов приземления, приземлённости) и, следовательно, переливчатой.
Тут с определениями проблема, они грубы и не особенно гибкие, так как, с одной стороны, переливчатость говорит о естественном свойстве симфонического звучания (ткани), редко когда прерываемой, даже если и композитором специально, но, с другой, будто бы лишённая позвоночника, импрессионистическая музыка гордится полутонами и оттенками, сливающимися в полотно единой фата-морганы, набрасываемой на реальность.
Я так и вижу нечто сияющее и ходящее волнами, на блестящей поверхности которых, то там, то здесь, в листве сквозной, вспыхивают алмазные россыпи, похожие на сияние снежинок...
Это бесшовное, ассиметричное полотно, во-первых, показывает, способно показать техническую оснащённость коллектива, одновременно распадающегося на внутренние течения внутри групп, звучащих единым устремлённым потоком (РНО в превосходной форме, которая всё мощней и мощнее раскрывается по ходу движения концерта с максимальной силой накрывая Зарядье в каскаде ложных финалов у Скрябина)...
...в, во-вторых, выступление выстраивается как вполне явное эстетическое (и, отчасти, публицистическое) высказывание про взаимодействие с реальностью - о разных способах борения с ней, столь необходимых в нашу трудную историческую минуту: по крайней мере, выбор дирижёром Кончевским "Полуденного отдыха фавна" Дебюсси (1912), Второго скрипичного концерта Прокофьева (1935), исполненного с участием солиста Вадима Репина и "Божественной поэмы" - Третьей симфонии Скрябина (1902/04) прочитался мной именно таким, нарастающим способом.
Понятно, что музыкальные сюжеты, возникающие в слушательской голове, прихотливы и предельно субъективны, но, как кажется, точкой отсчёта моего впечатления стали именно первые такты симфонической поэмы Дебюсси, открывающей концерт - и, как показалось, исполненные с намеренной дистанцией; с утрированной, что ли, утренней прохладцей.
С "хрипотцой" и видимым раскладом на составляющие (швы наружу, как любит поступать Гергиев, делая оркестровый ландшафт острым и демонстративно видимым, фактурным), впрочем, достаточно быстро снятым - видимо (!) для особенно эффектного вступления одномоментных смычковых.
Затопив зал своим фирменнымвзбитыми сливками сливочным жаром (когда смычковые группы звучат вместе, энергично и единым порывом), РНО как бы стартовал во второй и настоящий раз, начав концерт именно с этой точки...
...включив не только нарастающую дрожь, но и запустив важнейшую метаморфозу преображения той самой реальности, которая в последнее время кажется особенно тяжёлой (тягомотной, практически и теоретически непереносимой, опустошающей и опустошимой, агрессивной, попросту опасной).
Речь не о врачевании или преодолении её, но попытке научить преодолевать бодягу, о возможности поделиться личным опытом приручения чужого безумия, ставшего всеобщим достоянием.
Такой опыт есть теперь у каждого из нас.
"Послеполуденный сон фавна", как французский ответ русской "Жар-птице" (а ещё "Шахерезаде", то есть сказкам-сказкам), должен включать машинку по выработке вещества иррациональности, так как, во-первых, фавн (ой, что это, кто это, Фокин, подскажи), во-вторых, сон.
Удвоение неформализуемого (управляемый и контролируемый импрессионизм в действии), непойманного, зыбкого, ускользающего, способного прикинуться, покрыться лёгкой степенью безумия - в буквальном смысле отсутствия ума, когда центры действия переданы инстинктам рефлексам, образам, лишённым центра, слов.
Субъективность (и суггестия) разливаются в звучании, становясь плотнее и чётче, материализуясь в своих колыханиях и внутренних подвижках - и это тезис, первый берег, точка отталкивания для перехода на новую ступень и иное агрегатное состояние, воплощаемое уже Прокофьевым.
1936-ой - год возвращения композитора в СССР, переход от кочевого к оседломуземледелию существованию и неоклассике (пунктирному упрощению), когда гримасы и контрасты разглаживаются, амплитуды умиротворяются, хотя сколько бы первородный темперамент не укрощался, рано или поздно, он обязательно норовит выскочить из-под упряжи.
Из-под контроля.
У Прокофьева неоднократно возникает такой драматургический элемент, когда в зачине он буквально парой штрихов обозначает что-то вроде объективной реальности - объективирующего иероглифа,Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Раз уж точкой отсчёта концерта выбирается Дебюсси (реже Равель или Рихард Штраус), речь о гибкости "музыкальной ткани", бесхребетной (очищенной от костей и любых видов приземления, приземлённости) и, следовательно, переливчатой.
Тут с определениями проблема, они грубы и не особенно гибкие, так как, с одной стороны, переливчатость говорит о естественном свойстве симфонического звучания (ткани), редко когда прерываемой, даже если и композитором специально, но, с другой, будто бы лишённая позвоночника, импрессионистическая музыка гордится полутонами и оттенками, сливающимися в полотно единой фата-морганы, набрасываемой на реальность.
Я так и вижу нечто сияющее и ходящее волнами, на блестящей поверхности которых, то там, то здесь, в листве сквозной, вспыхивают алмазные россыпи, похожие на сияние снежинок...
Это бесшовное, ассиметричное полотно, во-первых, показывает, способно показать техническую оснащённость коллектива, одновременно распадающегося на внутренние течения внутри групп, звучащих единым устремлённым потоком (РНО в превосходной форме, которая всё мощней и мощнее раскрывается по ходу движения концерта с максимальной силой накрывая Зарядье в каскаде ложных финалов у Скрябина)...
...в, во-вторых, выступление выстраивается как вполне явное эстетическое (и, отчасти, публицистическое) высказывание про взаимодействие с реальностью - о разных способах борения с ней, столь необходимых в нашу трудную историческую минуту: по крайней мере, выбор дирижёром Кончевским "Полуденного отдыха фавна" Дебюсси (1912), Второго скрипичного концерта Прокофьева (1935), исполненного с участием солиста Вадима Репина и "Божественной поэмы" - Третьей симфонии Скрябина (1902/04) прочитался мной именно таким, нарастающим способом.
Понятно, что музыкальные сюжеты, возникающие в слушательской голове, прихотливы и предельно субъективны, но, как кажется, точкой отсчёта моего впечатления стали именно первые такты симфонической поэмы Дебюсси, открывающей концерт - и, как показалось, исполненные с намеренной дистанцией; с утрированной, что ли, утренней прохладцей.
С "хрипотцой" и видимым раскладом на составляющие (швы наружу, как любит поступать Гергиев, делая оркестровый ландшафт острым и демонстративно видимым, фактурным), впрочем, достаточно быстро снятым - видимо (!) для особенно эффектного вступления одномоментных смычковых.
Затопив зал своим фирменным
...включив не только нарастающую дрожь, но и запустив важнейшую метаморфозу преображения той самой реальности, которая в последнее время кажется особенно тяжёлой (тягомотной, практически и теоретически непереносимой, опустошающей и опустошимой, агрессивной, попросту опасной).
Речь не о врачевании или преодолении её, но попытке научить преодолевать бодягу, о возможности поделиться личным опытом приручения чужого безумия, ставшего всеобщим достоянием.
Такой опыт есть теперь у каждого из нас.
"Послеполуденный сон фавна", как французский ответ русской "Жар-птице" (а ещё "Шахерезаде", то есть сказкам-сказкам), должен включать машинку по выработке вещества иррациональности, так как, во-первых, фавн (ой, что это, кто это, Фокин, подскажи), во-вторых, сон.
Удвоение неформализуемого (управляемый и контролируемый импрессионизм в действии), непойманного, зыбкого, ускользающего, способного прикинуться, покрыться лёгкой степенью безумия - в буквальном смысле отсутствия ума, когда центры действия переданы инстинктам рефлексам, образам, лишённым центра, слов.
Субъективность (и суггестия) разливаются в звучании, становясь плотнее и чётче, материализуясь в своих колыханиях и внутренних подвижках - и это тезис, первый берег, точка отталкивания для перехода на новую ступень и иное агрегатное состояние, воплощаемое уже Прокофьевым.
1936-ой - год возвращения композитора в СССР, переход от кочевого к оседлому
Из-под контроля.
У Прокофьева неоднократно возникает такой драматургический элемент, когда в зачине он буквально парой штрихов обозначает что-то вроде объективной реальности - объективирующего иероглифа,
«Лики модерна: на пути к синтезу искусств» в Инженерном корпусе ГТГ. До 30 сентября
lj_paslen
25-06-2022 02:27
Очередной раз убедился, что чем больше ждёшь от выставки тем сильнее разочаровываешься, а когда вообще ничего не ждёшь, то может заполучить случайную удачу в руки.
Конечно, в Инженерный корпус, вмещающий не больше двух выставок за раз, я шёл на «Русский модерн: на пути к синтезу искусств», о котором много слышал и видел в соцсетях.
Разумеется, воображение разыгралось, хотя реальность оказалась в всех смыслах беднее.
Гораздо бледнее.
«Принцип плоскостного изображения», свойственный пику развития
стиля модерн – вот, пожалуй, что объединяет две выставочных сцены, на которые поделен третий этаж.
Первый зал «Ликов» отдан афишам и плакатам, причем самого разного свойства – от театральных представлений до сельскохозяйственных выставок, включая рекламные листовки журнала «Нева» (с приложениями собраний сочинений Лескова и Чехова) и газеты «Утро России».
Здесь самым интересным оказывается первый (вступительный) зал с редкими оригиналами работ Николая Сапунова, а тут их целых три рядом на одной стене (и даже четыре, если углубиться в экспозицию), которые я раньше не видел.
Плюс горизонтальное длинное (из двух частей состоящее) панно Льва Бакста, которого не показывали на его юбилейной ретроспективе сколько-то [в 2016] лет назад.
Ну, то есть, понятно, что большинство экспонатов на выставке будет «из фондов», они в ГТГ необъятные, несмотря на количество площадей и стен, отданных Серебряному веку, их всегда будет мало.
Даже если тасовать экспонаты, предлагая самые разные углы зрения для одной темы, популярность которой не проходит, сколько её не эксплуатируй.
Во втором выставочном пространстве поместили картины и майолики, несколько скульптурных портретов в стеклянных колпаках – с особенно выразительным бюстом Андрея Белого работы Анны Голубкиной.
В центре зала – знаковое полотно Головина с Шаляпиным в роли Олоферна, которое если и попадает в фондовые застенки то не на долго: театральная работа необходима для подчеркивания синтеза искусств эпохи модерна, которому, например, посвящена знаменитая монография Дмитрия Сарабьянова (читал прошлой зимой, подготавливая эссе о выставке Врубеля и теперь кажется, что это было давно – в совершенно иную, довоенную эпоху), объединяющая артефакты в разных видах искусства под зонтичной шапкой синтеза, стремящегося синтезировать какую-то новую жизнь.
Сделать гезамткунстверк основой органической и естественной эстетизации быта, одновременно растущего в самые разные стороны.
Такая эстетизация, как правило, возникает в отдельных, замкнутых местах, вроде театров и музеев, чтобы оттуда распространяться уже и в повседневность тоже. Не только в изыски сценических решений, но в обложки книг, особенности мебели и фасоны одежды.
Вероятно, «Лики модерна» фиксируют самую раннюю пору вызревания стиля, так как все афишами и портретами певиц и актрис исчерпывается. Правда, с ответвлением «литературной» составляющей – с портретами Иванова, Ахматовой, Гумилева, Кузмина и уже упомянутого Белого (но почему тогда не Блока и не, например, Сологуба?)
Большая часть центральной сцены отдана картинам большого формата с яркими и плоскостными решениями, сугубо декоративного свойства – чаще всего с растительной мельтешней тщательно прописанных деталей, как на ландшафтных панорамах Константина Богаевского, намеренно впадающего в инопланетность, или в жадной до фрагментов и подробностей живописи Исаака Бродского.
Открыл для себя несколько новых имен, очень кстати извлеченных из запасников – скажем, портреты поэтов писала Делла-Вос-Кардовская (пришлось гуглить), отдельную комнату посвятили графике Василия Денисова, которого забыли указать в буклете (зачем же тогда все эти «рекламные материалы» вообще нужны?), а на сайте упомянули через запятую с другими участниками, вроде неизвестного мне А. И. Савинова или Ф. В. Боткина.
И почти ничего не сказали про выдающегося Николая Ульянова, которому тут отдали целую стену, и которого я помнил помнил по портрету Пушкина с Натальей Николаевной у парадного зеркала (марка в детстве такая была).
А есть ведь у Ульянова, между тем, знаменитый портрет Бальмонта, тоже ведь находящийся в фондах ГТГ, но его не показали.
Как и много еще чего.
Я даже не подступаюсь к вопросу об авторах печатных работ из первого зала – графиков и художников-оформителей, вознесших искусство рекламных страниц, афиш и плакатов на недосягаемую высоту: хорошо было бы их отметить, хотя бы ненадолго вывести из тени.
ТоЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Очередной раз убедился, что чем больше ждёшь от выставки тем сильнее разочаровываешься, а когда вообще ничего не ждёшь, то может заполучить случайную удачу в руки.
Конечно, в Инженерный корпус, вмещающий не больше двух выставок за раз, я шёл на «Русский модерн: на пути к синтезу искусств», о котором много слышал и видел в соцсетях.
Разумеется, воображение разыгралось, хотя реальность оказалась в всех смыслах беднее.
Гораздо бледнее.
«Принцип плоскостного изображения», свойственный пику развития
стиля модерн – вот, пожалуй, что объединяет две выставочных сцены, на которые поделен третий этаж.
Первый зал «Ликов» отдан афишам и плакатам, причем самого разного свойства – от театральных представлений до сельскохозяйственных выставок, включая рекламные листовки журнала «Нева» (с приложениями собраний сочинений Лескова и Чехова) и газеты «Утро России».
Здесь самым интересным оказывается первый (вступительный) зал с редкими оригиналами работ Николая Сапунова, а тут их целых три рядом на одной стене (и даже четыре, если углубиться в экспозицию), которые я раньше не видел.
Плюс горизонтальное длинное (из двух частей состоящее) панно Льва Бакста, которого не показывали на его юбилейной ретроспективе сколько-то [в 2016] лет назад.
Ну, то есть, понятно, что большинство экспонатов на выставке будет «из фондов», они в ГТГ необъятные, несмотря на количество площадей и стен, отданных Серебряному веку, их всегда будет мало.
Даже если тасовать экспонаты, предлагая самые разные углы зрения для одной темы, популярность которой не проходит, сколько её не эксплуатируй.
Во втором выставочном пространстве поместили картины и майолики, несколько скульптурных портретов в стеклянных колпаках – с особенно выразительным бюстом Андрея Белого работы Анны Голубкиной.
В центре зала – знаковое полотно Головина с Шаляпиным в роли Олоферна, которое если и попадает в фондовые застенки то не на долго: театральная работа необходима для подчеркивания синтеза искусств эпохи модерна, которому, например, посвящена знаменитая монография Дмитрия Сарабьянова (читал прошлой зимой, подготавливая эссе о выставке Врубеля и теперь кажется, что это было давно – в совершенно иную, довоенную эпоху), объединяющая артефакты в разных видах искусства под зонтичной шапкой синтеза, стремящегося синтезировать какую-то новую жизнь.
Сделать гезамткунстверк основой органической и естественной эстетизации быта, одновременно растущего в самые разные стороны.
Такая эстетизация, как правило, возникает в отдельных, замкнутых местах, вроде театров и музеев, чтобы оттуда распространяться уже и в повседневность тоже. Не только в изыски сценических решений, но в обложки книг, особенности мебели и фасоны одежды.
Вероятно, «Лики модерна» фиксируют самую раннюю пору вызревания стиля, так как все афишами и портретами певиц и актрис исчерпывается. Правда, с ответвлением «литературной» составляющей – с портретами Иванова, Ахматовой, Гумилева, Кузмина и уже упомянутого Белого (но почему тогда не Блока и не, например, Сологуба?)
Большая часть центральной сцены отдана картинам большого формата с яркими и плоскостными решениями, сугубо декоративного свойства – чаще всего с растительной мельтешней тщательно прописанных деталей, как на ландшафтных панорамах Константина Богаевского, намеренно впадающего в инопланетность, или в жадной до фрагментов и подробностей живописи Исаака Бродского.
Открыл для себя несколько новых имен, очень кстати извлеченных из запасников – скажем, портреты поэтов писала Делла-Вос-Кардовская (пришлось гуглить), отдельную комнату посвятили графике Василия Денисова, которого забыли указать в буклете (зачем же тогда все эти «рекламные материалы» вообще нужны?), а на сайте упомянули через запятую с другими участниками, вроде неизвестного мне А. И. Савинова или Ф. В. Боткина.
И почти ничего не сказали про выдающегося Николая Ульянова, которому тут отдали целую стену, и которого я помнил помнил по портрету Пушкина с Натальей Николаевной у парадного зеркала (марка в детстве такая была).
А есть ведь у Ульянова, между тем, знаменитый портрет Бальмонта, тоже ведь находящийся в фондах ГТГ, но его не показали.
Как и много еще чего.
Я даже не подступаюсь к вопросу об авторах печатных работ из первого зала – графиков и художников-оформителей, вознесших искусство рекламных страниц, афиш и плакатов на недосягаемую высоту: хорошо было бы их отметить, хотя бы ненадолго вывести из тени.
То
"Музыка северных морей" на музыкальном фестивале "Органные вечера в Кусково". Органист Тарас Багинец
lj_paslen
23-06-2022 16:53
На поездку в Кусково надо решиться.
Потому что где бы вы ни жили, оно обязательно будет далеко.
Даже для жителей Перово и Новокосино.
Собираться сюда следует точно в экспедицию.
Точнее, на экскурсию, как в другой город. В чужой регион.
То есть, на весь день.
Пикник возможен, но не желателен, так как усадебный комплекс – учреждение культуры и там даже по газонам ходить нежелательно.
Я взял с собой воду в пластике и плитку горького шоколада с вишневой отдушиной.
Зато рядом с парковым ансамблем есть Большой дворцовый пруд (на его амстердамскую гладь выходит фасад главного дворца Шереметьевых) со скошенной травой, лавками и запрудами, пикник можно устроить там – где регулярный парк осторожно переходит в запущенный, уже окончательно смешивающийся с Новогиреево и другими его парками.
Лохматыми, как старшеклассники из фильма «Розыгрыш».
Отправляясь в Кусково важно отбросить все стереотипы, связанные с отдалённостью (всего-то полчаса на метро и пара остановок на автобусе), восточной частью Москвы и устройством парковых ансамблей – на картинках и открытках они всегда выглядят иначе, не так как в жизни, так как азбука Морзе в которой чередуются павильоны и цветники, аллеи и скульптуры состоит не только из пунктумов, но и стадиумов, не столько из артефактов, сколько из промежутков между ними, которые обычно извлекаются из рекламной продукции…
…зато когда попадаешь внутрь, расстояния между объектами записываются ногами как на магнитофонную плёнку: важен процесс, а не его результаты; тем более, что Кусково расцвечивает каждую сотку парка то боскетами, то тропинками, разбегающимися от площадок со скульптурой, то внезапно открывающейся перспективой.
Всё продумано.
Тем более, что бурно расцвели пионы и розовый, бархатный аромат плывёт над полянами во французском регулярном стиле, в Кусковском лабиринте, наискосок от каменных оранжерей (Большой и Американской) зацветают первые розы – так что история с запахами долгая, растянутая на всё оставшееся лето.
Я решил максимально растянуть самый длинный день года, поэтому отправился сюда, на край барочного света, пересев из колеи синхронии в диахронию; подгадав себе ещё и концерт органной музыки вишенкой на торте.
А здесь какая-то своя совершенно жизнь (первый признак её – плотность и напор автохтонного быта садовых существ, обитающих здесь до и после закрытия музейного комплекса), издали выглядящая солнечной поляной, залитой летним светом…
Борис Барабанов в недавней Ъ-рецензии на тульский рок-фестиваль «Дикая мята» сформулировал критически важный на сегодня параметр – «организаторам удалось создать и сохранить оазис нормальности», так вот это как раз про сегодняшнюю прогулку и концерт в Кусково и есть.
Ощущение равноудалённости музейного комплекса (сейчас это, скорее, плюс, нужно только с логистикой почётче на сайте или же на картах разобраться) возникает из-за того, что и метро не типичное, и от него ещё надо ехать, а потом идти: зашёл я с одной стороны парка и улицы Юности, пройдя по бесконечной аллее вековых деревьев, где косили траву и терпко пахнет свежестью в сумрачной тени…
…а выходил после концерта в плюшевых сумерках через набережную Большого Дворцового пруда (чуть было не написал «пляж» вместо «набережной», очень уж озера в Мантуе напоминает), а это с противоположной стороны дворцового парка, но тоже, в конечном счёте, попадаешь на улицу Юности, со всех сторон окружённую парками с тополиным пухом и косыми тенями (повезло, что солнцестояние и после концерта еще не стемнело и можно было гулять среди стилизованных павильонов – барочных, готических, классицистических – всё, как мы любим в дворцовых пригородах Петербурга.
Кусково – скол этих пригородных усадеб с поправкой на масштаб: не королевский, но частнособственнический, истинно Шереметьевский.
Ну, то есть, в центре – большой дворец, регулярный парк с «тенистыми уголками», есть свой Эрмитаж, пара оранжерей и менажерей (павильоны для водоплавающих птиц), есть Голландский домик (готический), Швейцарский (деревянный, исторический) и Итальянский (барочный), ну и много ещё чего: зеркальные пруды, запруды, садово-парковые ансамбли скульптуры и цветущего кустарника…
Я сюда и поехал так как Италия невозможна, а Петродворец с Царским Селом требуют массы усилий, тогда как массу пространственно-культурных ощущений можно расчесать и в Москве; главное место знать.
Кусково всячески ориентируется наЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
На поездку в Кусково надо решиться.
Потому что где бы вы ни жили, оно обязательно будет далеко.
Даже для жителей Перово и Новокосино.
Собираться сюда следует точно в экспедицию.
Точнее, на экскурсию, как в другой город. В чужой регион.
То есть, на весь день.
Пикник возможен, но не желателен, так как усадебный комплекс – учреждение культуры и там даже по газонам ходить нежелательно.
Я взял с собой воду в пластике и плитку горького шоколада с вишневой отдушиной.
Зато рядом с парковым ансамблем есть Большой дворцовый пруд (на его амстердамскую гладь выходит фасад главного дворца Шереметьевых) со скошенной травой, лавками и запрудами, пикник можно устроить там – где регулярный парк осторожно переходит в запущенный, уже окончательно смешивающийся с Новогиреево и другими его парками.
Лохматыми, как старшеклассники из фильма «Розыгрыш».
Отправляясь в Кусково важно отбросить все стереотипы, связанные с отдалённостью (всего-то полчаса на метро и пара остановок на автобусе), восточной частью Москвы и устройством парковых ансамблей – на картинках и открытках они всегда выглядят иначе, не так как в жизни, так как азбука Морзе в которой чередуются павильоны и цветники, аллеи и скульптуры состоит не только из пунктумов, но и стадиумов, не столько из артефактов, сколько из промежутков между ними, которые обычно извлекаются из рекламной продукции…
…зато когда попадаешь внутрь, расстояния между объектами записываются ногами как на магнитофонную плёнку: важен процесс, а не его результаты; тем более, что Кусково расцвечивает каждую сотку парка то боскетами, то тропинками, разбегающимися от площадок со скульптурой, то внезапно открывающейся перспективой.
Всё продумано.
Тем более, что бурно расцвели пионы и розовый, бархатный аромат плывёт над полянами во французском регулярном стиле, в Кусковском лабиринте, наискосок от каменных оранжерей (Большой и Американской) зацветают первые розы – так что история с запахами долгая, растянутая на всё оставшееся лето.
Я решил максимально растянуть самый длинный день года, поэтому отправился сюда, на край барочного света, пересев из колеи синхронии в диахронию; подгадав себе ещё и концерт органной музыки вишенкой на торте.
А здесь какая-то своя совершенно жизнь (первый признак её – плотность и напор автохтонного быта садовых существ, обитающих здесь до и после закрытия музейного комплекса), издали выглядящая солнечной поляной, залитой летним светом…
Борис Барабанов в недавней Ъ-рецензии на тульский рок-фестиваль «Дикая мята» сформулировал критически важный на сегодня параметр – «организаторам удалось создать и сохранить оазис нормальности», так вот это как раз про сегодняшнюю прогулку и концерт в Кусково и есть.
Ощущение равноудалённости музейного комплекса (сейчас это, скорее, плюс, нужно только с логистикой почётче на сайте или же на картах разобраться) возникает из-за того, что и метро не типичное, и от него ещё надо ехать, а потом идти: зашёл я с одной стороны парка и улицы Юности, пройдя по бесконечной аллее вековых деревьев, где косили траву и терпко пахнет свежестью в сумрачной тени…
…а выходил после концерта в плюшевых сумерках через набережную Большого Дворцового пруда (чуть было не написал «пляж» вместо «набережной», очень уж озера в Мантуе напоминает), а это с противоположной стороны дворцового парка, но тоже, в конечном счёте, попадаешь на улицу Юности, со всех сторон окружённую парками с тополиным пухом и косыми тенями (повезло, что солнцестояние и после концерта еще не стемнело и можно было гулять среди стилизованных павильонов – барочных, готических, классицистических – всё, как мы любим в дворцовых пригородах Петербурга.
Кусково – скол этих пригородных усадеб с поправкой на масштаб: не королевский, но частнособственнический, истинно Шереметьевский.
Ну, то есть, в центре – большой дворец, регулярный парк с «тенистыми уголками», есть свой Эрмитаж, пара оранжерей и менажерей (павильоны для водоплавающих птиц), есть Голландский домик (готический), Швейцарский (деревянный, исторический) и Итальянский (барочный), ну и много ещё чего: зеркальные пруды, запруды, садово-парковые ансамбли скульптуры и цветущего кустарника…
Я сюда и поехал так как Италия невозможна, а Петродворец с Царским Селом требуют массы усилий, тогда как массу пространственно-культурных ощущений можно расчесать и в Москве; главное место знать.
Кусково всячески ориентируется на
Снимки майского сада. Процесс цветения и осыпания вишневых и яблоневых деревьев...
lj_paslen
21-06-2022 17:16
Москва вышла из моды. Она больше не возбуждает добрых чувств, не провоцирует привлекательные, положительные образы: Москва отныне город из которого бегут.
Из Москвы за эти месяцы уехало людей как ни из одного другого города - людей, важных, формообразующих для окружающего ландшафта, работающего на его манкость, привлекающего всё новых и новых пчёл, опыляющих культурный слой по цепочке.
Лишения уравнивают большие города и малые. Хотя это не точно, так как логистика и количество внимания везде разные, да только тренд на отсутствие развития и снисхождения вниз, на стагнацию - повсеместный.
Мода - это ведь предложение будущего, короткого, но яркого соучастия, выхода вовне, распахнутости, раскрытости, отсутствия второй скобки, закрывающей высказывание; мода - это желание присоединиться.
Москва более не является центром притяжения: огни проспектов заманчиво горят, но выставки резко проредили, концерты тоже, да и настроения особого ходить туда-сюда нет, особенно-то под двойным давлением режима, здесь и на войне, не походишь.
Если через [навязанную] силу.
Цены, опять же. Инфляция. Ожидания товарного дефицита.
За что хвататься и что запасать?
Больше всего теперь Москва напоминает город-призрак: всё, вроде, на месте, винтики крутятся, но вхолостую, так как выхлопа больше нет - будущее отменено раз и навсегда.
Города живут ради развития, которое развивается ради того, чтобы люди жили лучше, а если лучше уже не получается, то получается центральная часть Ташкента или Пхеньяна.
Тем более, что Собянин продолжает методично зачищать всё живое, теплокровное и складчатое - органическую часть городской жизни, нарастающую вместе с человеками и их неотъемлемыми потребностями.
Ну, там, потребность хлеба купить по дороге домой после трудного дня трудового, или же молока, молока попить прохладного, успокаивающего, тягучего.
Молоко так же можно использовать в готовке, но продавать его не очень инстаграмно, поэтому у меня на районе оставили только киоски мороженого и прессы (а это отдельная боль).
Кстати, в мороженом тоже есть молоко, если очень понадобится, конечно; молоко и даже сливки через раз.
Столичная заносчивость испаряется вместе с горечью у тех, кто остался - гордиться больше особо нечем, бонусы срезаны.
Зато магазины стоят заполненные товарами - извечная российская логистика везти всё через Москву работает практически как раньше.
Но, в отличие от торговых сетей, сам город стоит пустой, притихший, северный почти из-за ежедневных дождей и хронической пасмурной хмари; сирень здесь не цветет, но гниет, не успев распуститься.
Застыла в полупрыжке и полуприсяде одновременно: её почти не ломают, она почти никому не нужна - влюблённые уехали, остались, в основном, командировочные (но и их всё меньше, меньше и меньше), пэнсионеры, выживающие с лужковской ещё карточкой москвича, да карьеристы - но уже не из Восточной и Северной Европы, а из Близкой и Средней Азии.
Мода - это что-то из области умозрения, духа и бытовой культуры, но именно она выражает себя в конкретных последствиях, которые отменить уже невозможно.
В немодном городе, переведенном на дежурное освещение, резко падают цены на аренду и недвижимость...
...как правило, начинается с элитного сектора, но, понимая как оно работает сверху вниз по всей парадигме, легко понять, что дальше будут отменяться не только Пушкин с Толстым, но и все прочие ценовые сектора да сегменты.
Перестройка тоже ведь начиналась с говорильни, публикаций и концептов, которые нарастали, нарастали, покуда не стали необратимыми для СССР.
Начальство решает свои, сугубо практически задачи, не обращая внимание, что творение Деррида цветёт по всем фронтам и развивается ядовитым плющом, проникающим во все поры и щели социального организма.
Деконструкции оказываются подвержены материи, казавшиеся не просто незыблемыми, но фундаментальными, как, буквально, кровь и почва.
Если взялись троллить Пугачеву (зачем???) значит, как говорят гоп-стопщики, ты что такой дерзкий, себя и вправду вечным вообразил?
Да что Пугачева, если "лишь бы не было войны", главный причет моей покойной бабушки, Пелагеи Сергеевны, ради которого она готова была терпеть любые степни нищеты и поборов, деконструирован до полной гибели всерьёз - война у нас теперь повсюду...
Она теперь основа государственной политики и общественного договора, культуры и искусства, которое не смолкло от пушек под Бучей, но продолжает фунциклировать, помогая превозмогать экзистенциальную изжогу в тылу.
Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Москва вышла из моды. Она больше не возбуждает добрых чувств, не провоцирует привлекательные, положительные образы: Москва отныне город из которого бегут.
Из Москвы за эти месяцы уехало людей как ни из одного другого города - людей, важных, формообразующих для окружающего ландшафта, работающего на его манкость, привлекающего всё новых и новых пчёл, опыляющих культурный слой по цепочке.
Лишения уравнивают большие города и малые. Хотя это не точно, так как логистика и количество внимания везде разные, да только тренд на отсутствие развития и снисхождения вниз, на стагнацию - повсеместный.
Мода - это ведь предложение будущего, короткого, но яркого соучастия, выхода вовне, распахнутости, раскрытости, отсутствия второй скобки, закрывающей высказывание; мода - это желание присоединиться.
Москва более не является центром притяжения: огни проспектов заманчиво горят, но выставки резко проредили, концерты тоже, да и настроения особого ходить туда-сюда нет, особенно-то под двойным давлением режима, здесь и на войне, не походишь.
Если через [навязанную] силу.
Цены, опять же. Инфляция. Ожидания товарного дефицита.
За что хвататься и что запасать?
Больше всего теперь Москва напоминает город-призрак: всё, вроде, на месте, винтики крутятся, но вхолостую, так как выхлопа больше нет - будущее отменено раз и навсегда.
Города живут ради развития, которое развивается ради того, чтобы люди жили лучше, а если лучше уже не получается, то получается центральная часть Ташкента или Пхеньяна.
Тем более, что Собянин продолжает методично зачищать всё живое, теплокровное и складчатое - органическую часть городской жизни, нарастающую вместе с человеками и их неотъемлемыми потребностями.
Ну, там, потребность хлеба купить по дороге домой после трудного дня трудового, или же молока, молока попить прохладного, успокаивающего, тягучего.
Молоко так же можно использовать в готовке, но продавать его не очень инстаграмно, поэтому у меня на районе оставили только киоски мороженого и прессы (а это отдельная боль).
Кстати, в мороженом тоже есть молоко, если очень понадобится, конечно; молоко и даже сливки через раз.
Столичная заносчивость испаряется вместе с горечью у тех, кто остался - гордиться больше особо нечем, бонусы срезаны.
Зато магазины стоят заполненные товарами - извечная российская логистика везти всё через Москву работает практически как раньше.
Но, в отличие от торговых сетей, сам город стоит пустой, притихший, северный почти из-за ежедневных дождей и хронической пасмурной хмари; сирень здесь не цветет, но гниет, не успев распуститься.
Застыла в полупрыжке и полуприсяде одновременно: её почти не ломают, она почти никому не нужна - влюблённые уехали, остались, в основном, командировочные (но и их всё меньше, меньше и меньше), пэнсионеры, выживающие с лужковской ещё карточкой москвича, да карьеристы - но уже не из Восточной и Северной Европы, а из Близкой и Средней Азии.
Мода - это что-то из области умозрения, духа и бытовой культуры, но именно она выражает себя в конкретных последствиях, которые отменить уже невозможно.
В немодном городе, переведенном на дежурное освещение, резко падают цены на аренду и недвижимость...
...как правило, начинается с элитного сектора, но, понимая как оно работает сверху вниз по всей парадигме, легко понять, что дальше будут отменяться не только Пушкин с Толстым, но и все прочие ценовые сектора да сегменты.
Перестройка тоже ведь начиналась с говорильни, публикаций и концептов, которые нарастали, нарастали, покуда не стали необратимыми для СССР.
Начальство решает свои, сугубо практически задачи, не обращая внимание, что творение Деррида цветёт по всем фронтам и развивается ядовитым плющом, проникающим во все поры и щели социального организма.
Деконструкции оказываются подвержены материи, казавшиеся не просто незыблемыми, но фундаментальными, как, буквально, кровь и почва.
Если взялись троллить Пугачеву (зачем???) значит, как говорят гоп-стопщики, ты что такой дерзкий, себя и вправду вечным вообразил?
Да что Пугачева, если "лишь бы не было войны", главный причет моей покойной бабушки, Пелагеи Сергеевны, ради которого она готова была терпеть любые степни нищеты и поборов, деконструирован до полной гибели всерьёз - война у нас теперь повсюду...
Она теперь основа государственной политики и общественного договора, культуры и искусства, которое не смолкло от пушек под Бучей, но продолжает фунциклировать, помогая превозмогать экзистенциальную изжогу в тылу.
"Вещь. Пространство. Человек". Искусство второй половины ХХ века – начала XXI века. Западное крыло
lj_paslen
17-06-2022 23:46
«Вещь. Пространство. Человек» происходит в том же самом «главном» (основном) зале «Западного крыла», где когда-то проводили книжную ярмарку «нон/фикшн» (если бы Трегулова вернула ее на место, то сделала бы большое дело и для ярмарки с книжниками, и для своего музея), а еще совсем показывали недавно большой проект западноевропейского искусства тоже ведь с дважды трехчастным названием, которое я всё никак не мог запомнить – «Многообразие. Единство. Современное искусство Европы. Берлин, Москва, Париж», что весьма искажает восприятие нынешней экспозиции, изображающей Москву и Россию страной победившего нонконформистского модернизма.
Тем более, что геометрия залов и выгородок, а также дизайн загончиков для видео и закутков, объединяющих художников по темам выполнен в схожем стиле – входишь и налево до самого конца идёт галерея холстов Михаила Рогинского, смотрящая на фотодокументацию акций «Коллективных действий», покуда коридор этот не упирается в кошляковскую инсталляцию с видами городов на постельном белье.
В «Многообразии. Единстве» на этот месте расположили инсталляцию Ансельма Кифера, теперь это место навсегда за ним зафрахтовано, для меня, по крайней мере: тем более, что и экспозиционный поворот по часовой стрелке, разделённый на левое и правое направление, оказывается таким же, как и в довоенном «вчера»…
…ну, чтобы живопись Рогинского, затем Бориса Турецкого и прочих классиков второго авангарда (особенно свежо выглядит комната с полустертыми, морандиобразными натюрмортами Владимира Вейсберга, в компании с ассамбляжами Бориса Орлова и Дмитрия Плавинского) постепенно разбодяживалась объёмными объектами «из говна и палок» и инсталляциями…
Хотя начало предполагает и альтернативный вариант и можно начинать осмотр, пойдя не на лево, в сторону Валерия Кошлякова (Кифера снова пишем в уме), но прямо – сразу за стену с эскизом Эрика Булатова, где разместили «раскадрованные» на страницы альбомы Ильи Кабакова и (этого, кстати, могло бы быть побольше) картины Пивоварова.
Я провел в этом зале больше всего времени: читал и внимательно рассматривал четыре истории про Примакова и его товарищей, внезапно начинающих демонстрировать отклонение от психиатрической нормы – один постоянно сидит в шкафу, у другого что-то со зрением, постоянно сокращающем обзор, третий шагает из окна, четвертый взлетает над городом и продолжает там летать до полного исчезновения.
Медицинский дискурс (картинки с графикой, рассказывающей эти исключительные истории, чередуются с текстовыми страницами, на которых «врачи» комментируют фактологическую часть отклонения и его лечения), который понятно теперь откуда взял и развил Сорокин (в той же «Деморфомании», далее везде, вплоть до нынешнего «Доктора Гарина»), собственно, и фиксирует опасность ненормального поведения.
Ну, то есть, у полноценного строителя коммунизма ничего не болит и не должно ничего болеть, поэтому он не должен сидеть постоянно в шкапу или же смотреть, не отрываясь, в окно: болезнь есть случай нечаянной индивидуальности, так как течение болезней, несмотря на обобщающие протоколы и алгоритмы лечения, каждый раз неповторимы.
Строители коммунизма не должны быть слабыми и уязвимыми (Ленин так и писал, что нам не нужны всхлипы одиночек, но лишь мерная поступь железных батальонов пролетариата) поскольку они – заготовки для сверхлюдей из ницшеанского учения, питавшего не только Горького, как идеолога большевизма, но и самих самых первых большевиков…
…а там и всех остальных и прочих коммунистов, как бы оправдывая сталь в голосе и классовую безжалостность по отношению не только к себе (их-то не жалко, как раз), но к всему остальному, ни в чем не повинному (читай: несовершенному) миру…
…тогда как в реальности история построения сначала социализма, а затем коммунизма в одной, отдельно взятой стране, вынуждена была иметь дело с «обычными» людьми,Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
«Вещь. Пространство. Человек» происходит в том же самом «главном» (основном) зале «Западного крыла», где когда-то проводили книжную ярмарку «нон/фикшн» (если бы Трегулова вернула ее на место, то сделала бы большое дело и для ярмарки с книжниками, и для своего музея), а еще совсем показывали недавно большой проект западноевропейского искусства тоже ведь с дважды трехчастным названием, которое я всё никак не мог запомнить – «Многообразие. Единство. Современное искусство Европы. Берлин, Москва, Париж», что весьма искажает восприятие нынешней экспозиции, изображающей Москву и Россию страной победившего нонконформистского модернизма.
Тем более, что геометрия залов и выгородок, а также дизайн загончиков для видео и закутков, объединяющих художников по темам выполнен в схожем стиле – входишь и налево до самого конца идёт галерея холстов Михаила Рогинского, смотрящая на фотодокументацию акций «Коллективных действий», покуда коридор этот не упирается в кошляковскую инсталляцию с видами городов на постельном белье.
В «Многообразии. Единстве» на этот месте расположили инсталляцию Ансельма Кифера, теперь это место навсегда за ним зафрахтовано, для меня, по крайней мере: тем более, что и экспозиционный поворот по часовой стрелке, разделённый на левое и правое направление, оказывается таким же, как и в довоенном «вчера»…
…ну, чтобы живопись Рогинского, затем Бориса Турецкого и прочих классиков второго авангарда (особенно свежо выглядит комната с полустертыми, морандиобразными натюрмортами Владимира Вейсберга, в компании с ассамбляжами Бориса Орлова и Дмитрия Плавинского) постепенно разбодяживалась объёмными объектами «из говна и палок» и инсталляциями…
Хотя начало предполагает и альтернативный вариант и можно начинать осмотр, пойдя не на лево, в сторону Валерия Кошлякова (Кифера снова пишем в уме), но прямо – сразу за стену с эскизом Эрика Булатова, где разместили «раскадрованные» на страницы альбомы Ильи Кабакова и (этого, кстати, могло бы быть побольше) картины Пивоварова.
Я провел в этом зале больше всего времени: читал и внимательно рассматривал четыре истории про Примакова и его товарищей, внезапно начинающих демонстрировать отклонение от психиатрической нормы – один постоянно сидит в шкафу, у другого что-то со зрением, постоянно сокращающем обзор, третий шагает из окна, четвертый взлетает над городом и продолжает там летать до полного исчезновения.
Медицинский дискурс (картинки с графикой, рассказывающей эти исключительные истории, чередуются с текстовыми страницами, на которых «врачи» комментируют фактологическую часть отклонения и его лечения), который понятно теперь откуда взял и развил Сорокин (в той же «Деморфомании», далее везде, вплоть до нынешнего «Доктора Гарина»), собственно, и фиксирует опасность ненормального поведения.
Ну, то есть, у полноценного строителя коммунизма ничего не болит и не должно ничего болеть, поэтому он не должен сидеть постоянно в шкапу или же смотреть, не отрываясь, в окно: болезнь есть случай нечаянной индивидуальности, так как течение болезней, несмотря на обобщающие протоколы и алгоритмы лечения, каждый раз неповторимы.
Строители коммунизма не должны быть слабыми и уязвимыми (Ленин так и писал, что нам не нужны всхлипы одиночек, но лишь мерная поступь железных батальонов пролетариата) поскольку они – заготовки для сверхлюдей из ницшеанского учения, питавшего не только Горького, как идеолога большевизма, но и самих самых первых большевиков…
…а там и всех остальных и прочих коммунистов, как бы оправдывая сталь в голосе и классовую безжалостность по отношению не только к себе (их-то не жалко, как раз), но к всему остальному, ни в чем не повинному (читай: несовершенному) миру…
…тогда как в реальности история построения сначала социализма, а затем коммунизма в одной, отдельно взятой стране, вынуждена была иметь дело с «обычными» людьми,
46 снимков улицы Печерской в мае
lj_paslen
16-06-2022 17:34
Полнолуние меняет погодный тренд, словно бы давая заглянуть на обратную сторону Луны: если было пусто то станет густо, если было густо - жди рассеянной и задумчивой прохлады, этот год богат на паузы и задержки, влияния и вливания холодных струй; что-то ведь сдвинулось раз и навсегда.
Нам никогда не быть как прежде: май был крут, в смысле: сварен вкрутую, замедленный и задымлённый, он зеленел и наливался цветом и светом будто бы исподволь, словно бы нехотя, без особого рвения, мол, ну, да, если надо и раз программа заложена, то всё равно ж никуда не деваться, будем расти в сторону лета...
...словно бы эта весна не была весной, но чем-то иным, внеположенным, наваливающимся поверх того, что должно было бы быть - точно так же, как лето теперь не очень походит на июнь.
И не от того, что очень уж холодный и дождливый (сегодня, в полнолуние, была гроза, но она накинулась поверх городских +27, которые здесь воспринимаются почти как + 30, особенно на солнце), просто это какое-то иное состояние, валентное всему и, одновременно, ничему привычному, имманентному...
...как если залетело сюда из ниоткуда...
...как если выказало свою изнанку, а она вот такая вот...
... словно бы самоорганизовалась, да нам не сказала...
...словно бы легла поперёк...
...словно бы и не погода это вовсе...
Весна и май вскипали и продолжают вскипать там, где цветут фруктовые деревья, когда к ним добавляются ароматные кусты, которые вскипают, затем осыпаются, выдавая шум листьев за запах дождя.
Нам повезло в этом месяце на влажную погоду, хотя земля умудрялась оставаться сухой - и это несмотря на повышенную снежность, заносы и хроническую гололедицу, приноровившуюся демонстрировать свойства ангинного зева.
Вспомнил сугробы и снег, так как цветущие деревья есть негатив проталин: локальные острова нежнее нежного, батистовые заплатки на грязном рубище пригородного посёлка - мы же вновь на Печерской и характер её, паскуда, покуда никуда не делся.
Читал тут модную книгу: девушка после расставания с любимым уезжает в путешествие по Европе, меняя города как перчатки - это позволяет ей переработать ситуацию, а для этого дистанцироваться от неё.
Достопримечательностей в этой книге меньше, нежели мысленных мыслей, как произнесённых вслух -во-первых, для того, чтобы понимать что произошло, во-вторых, дабы разобраться, наконец, с постылым.
Города врачуют, вечеруют, точнее, отчуждение это оказывается полезным - видеть всё, как в первый раз, даже если ты и видишь всё, как в первый раз.
Просто жить так и надо, как если зрение находится в самом начале и только-только начинает узнавать мир вокруг.
Лишая восприятие привычки, мы молодеем.
Лишая зрение накатанных дорог, мы помогаем бытию стать вновь актуальным, каждый шаг переживающий как новость.
Понижая (возможно, искусственно) вовлечённость в окоём, можно сконструировать событие даже из поездки на троллейбусе, ходящием до АМЗ...
...и даже на трамвае, которые до АМЗ не доходят, делая кольцо у Областной больницы, остановках, примерно, в пяти от посёлка...
...тем более, событием, переворачивающим не только внешний, но и внутренний ландшафт, становится самолёт или же железная дорога со всеми её ржавыми остановками.
Тем более, что нынешний модус вивенди - побег.
И даже добровольное бегство, обдуманное в неторопливой тиши, может считаться вынужденным путешествием, странничеством, перемещением...
Война меняет направление потоков - она как рукотворная катастрофа светит и греет, перегревает нашу жизнь из своего убийственного далёка, радиоактивно участвуя во всех повседневных делах.
В груди каждого, обработанного техногенкой, стучит термоядерный пепел, даже если это не модно и не никаких сил просто жить.
Вот и приходится жить непросто (заметно упрощаясь - не до излишеств, жизнь усложняется буквально на глазах лишними складками, лишними кладками отнюдь не умозрительных, но вполне реальных стен, стен, стен.
Конечно, хочется покинуть территорию, по-английски тихо, не прощаясь.
Перебить пульс пепла в крови экстенсивными способом добровольного покидания привычных (обжитых, завоеванных собственной жизнью) территорий.
Многие претворяют его буквально, но ведь от себя не убежишь, следовательно, работать надо с собой, а не с пространством.
Некоторые бегут сразу в обе стороны: в себя и от себя - в мир, открытый внутреннему миру.
Кажется, лишь те, кто бегут внутрь способны остаться в полной безопасности нервной системы.
НоЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Полнолуние меняет погодный тренд, словно бы давая заглянуть на обратную сторону Луны: если было пусто то станет густо, если было густо - жди рассеянной и задумчивой прохлады, этот год богат на паузы и задержки, влияния и вливания холодных струй; что-то ведь сдвинулось раз и навсегда.
Нам никогда не быть как прежде: май был крут, в смысле: сварен вкрутую, замедленный и задымлённый, он зеленел и наливался цветом и светом будто бы исподволь, словно бы нехотя, без особого рвения, мол, ну, да, если надо и раз программа заложена, то всё равно ж никуда не деваться, будем расти в сторону лета...
...словно бы эта весна не была весной, но чем-то иным, внеположенным, наваливающимся поверх того, что должно было бы быть - точно так же, как лето теперь не очень походит на июнь.
И не от того, что очень уж холодный и дождливый (сегодня, в полнолуние, была гроза, но она накинулась поверх городских +27, которые здесь воспринимаются почти как + 30, особенно на солнце), просто это какое-то иное состояние, валентное всему и, одновременно, ничему привычному, имманентному...
...как если залетело сюда из ниоткуда...
...как если выказало свою изнанку, а она вот такая вот...
... словно бы самоорганизовалась, да нам не сказала...
...словно бы легла поперёк...
...словно бы и не погода это вовсе...
Весна и май вскипали и продолжают вскипать там, где цветут фруктовые деревья, когда к ним добавляются ароматные кусты, которые вскипают, затем осыпаются, выдавая шум листьев за запах дождя.
Нам повезло в этом месяце на влажную погоду, хотя земля умудрялась оставаться сухой - и это несмотря на повышенную снежность, заносы и хроническую гололедицу, приноровившуюся демонстрировать свойства ангинного зева.
Вспомнил сугробы и снег, так как цветущие деревья есть негатив проталин: локальные острова нежнее нежного, батистовые заплатки на грязном рубище пригородного посёлка - мы же вновь на Печерской и характер её, паскуда, покуда никуда не делся.
Читал тут модную книгу: девушка после расставания с любимым уезжает в путешествие по Европе, меняя города как перчатки - это позволяет ей переработать ситуацию, а для этого дистанцироваться от неё.
Достопримечательностей в этой книге меньше, нежели мысленных мыслей, как произнесённых вслух -во-первых, для того, чтобы понимать что произошло, во-вторых, дабы разобраться, наконец, с постылым.
Города врачуют, вечеруют, точнее, отчуждение это оказывается полезным - видеть всё, как в первый раз, даже если ты и видишь всё, как в первый раз.
Просто жить так и надо, как если зрение находится в самом начале и только-только начинает узнавать мир вокруг.
Лишая восприятие привычки, мы молодеем.
Лишая зрение накатанных дорог, мы помогаем бытию стать вновь актуальным, каждый шаг переживающий как новость.
Понижая (возможно, искусственно) вовлечённость в окоём, можно сконструировать событие даже из поездки на троллейбусе, ходящием до АМЗ...
...и даже на трамвае, которые до АМЗ не доходят, делая кольцо у Областной больницы, остановках, примерно, в пяти от посёлка...
...тем более, событием, переворачивающим не только внешний, но и внутренний ландшафт, становится самолёт или же железная дорога со всеми её ржавыми остановками.
Тем более, что нынешний модус вивенди - побег.
И даже добровольное бегство, обдуманное в неторопливой тиши, может считаться вынужденным путешествием, странничеством, перемещением...
Война меняет направление потоков - она как рукотворная катастрофа светит и греет, перегревает нашу жизнь из своего убийственного далёка, радиоактивно участвуя во всех повседневных делах.
В груди каждого, обработанного техногенкой, стучит термоядерный пепел, даже если это не модно и не никаких сил просто жить.
Вот и приходится жить непросто (заметно упрощаясь - не до излишеств, жизнь усложняется буквально на глазах лишними складками, лишними кладками отнюдь не умозрительных, но вполне реальных стен, стен, стен.
Конечно, хочется покинуть территорию, по-английски тихо, не прощаясь.
Перебить пульс пепла в крови экстенсивными способом добровольного покидания привычных (обжитых, завоеванных собственной жизнью) территорий.
Многие претворяют его буквально, но ведь от себя не убежишь, следовательно, работать надо с собой, а не с пространством.
Некоторые бегут сразу в обе стороны: в себя и от себя - в мир, открытый внутреннему миру.
Кажется, лишь те, кто бегут внутрь способны остаться в полной безопасности нервной системы.
Но
Мои твиты
lj_paslen
12-06-2022 12:00
Вт, 17:51: Ищу четвёртую книгу Карла Уве Кнаусгора и уже в четвёртом магазине его «Юности» нет. Зато во всех книжных магазинах Дмитрий Глуховский в приоритетной выкладке. Ради этого ожидаемого жеста ему и стоило жить. Вт, 20:42: Ещё вчера хотел сходить в фирменный салон Ломоносовского завода, заменить треснувшую чашку из любимого сервиза. Года три она меня смущала своим феншуем, давно казалась нежилой. Но из-за ожидания дождя не пошёл, вдруг не успею, промокну, лень, а сегодня на неё упал портрет Алины. https://t.co/Sfm7yK1oMb
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Вс, 08:18: Красота это уверенность
- Вс, 11:47: Больше всего мне как раз нравится когда лето не похоже на лето. Ну, или когда на себя не похож любой из сезонов. Когда зима не зима и весна не весна…
- Вс, 21:30: Массово баня предложения ютьба ("...этот канал будет исключён из ваших рекомендаций...") реально ведь чувствую, как делаю мир сильно чище и лучше. Главное никогда не лениться собственную планету убирать.
- Вс, 21:54: Начало этого лета похоже на его конец: словно бы сейчас тянутся уже последние дни августа. Дело не в хронической прохладе, но в нерастраченной усталости…
- Пн, 14:10: Чем больше вкладываешь в чтение собственных усилий тем проще писать о прочитанном. Вот почему о детективах или удачно сложённых приключенческих книгах сказать особо нечего. Просвистели на крейсерской скорости и ушли без следа…
- Пн, 14:12: Соловей настолько омерзителен (пародиен), что, недослушав его, бросив на половину, предпочтешь вернуться к реальности. Идеальный способ сбить волну бездумных прослушиваний в ютьюбе - включить Соловья. Сразу же собственные дела находятся, найдутся.
- Пн, 14:17: «Вкусно и точка» (Вит) Новое название нового Макдоналдса тупо (и почему-то устало - а потому что фонетика глухой согласной на конце) констатирует неверие в собственных силах. Впряглись, мол, а не потянем же. Заранее зная, что надорвёмся, облажавшись у всех на виду.
- Вт, 10:25: В Москве избыток звуков и отчетливый недостаток личного физического пространства. Думаю, это как-то связано.
- Вт, 13:01: Первый признак свободного человека, считающего себя современным, отсутствие заметных татуировок. Второе - отсутствие смартфона в руках, постоянно залипание в нем (метронаблюдения).
- Вт, 16:48: А, с другой-то стороны, хроническое безденежье оказывается прекрасным тренингом вообще всего положительного - от ограничений в алкоголе и еде до воспитания силы воли и понимания подлинных потребностей да желаний
"Лит.Ра: Избранные ФБ-записи, 2013 - 2020" Александра Скидана. "Новое литературное обозрение", 2022
lj_paslen
11-06-2022 08:17
О книге Скидана почему-то хочется написать в стиле рецензий газеты «Сегодня» – последнего бастиона эстетского синтаксиса и даже консульства высокого модернизма на территории РФ, поскольку «Лит.Ра» включает записи в ФБ с начала 2013-года до конца 2020-го и больше всего в ней цитат, откликов на прочитанное, чужих (и своих стихов), снов и идей для текстов разного рода: скажем, заготовок театральных рецензий, замороженных на стадии формирования фундаментального концепта, «баланс-программы для небольшого рассказа», конспектов будущих выступлений и перепечатка старых набросков, случайно отловленных в архиве собственного компа.
Причем, иные из этих постов я ведь вспомнил, поскольку всегда был прилежно подписан на страницу Скидана.
Реальность в этих записях тоже, конечно, присутствует, но в меньшей степени – как ряд случаев, выпадающих из ровного течения времени; как нечто исключительное или же «забавное».
Обращаю особое внимание на этот момент, так как коллекция цитат и откликов на культурное потребление в книге Скидана строится по схожему принципу «эстетики исключений».
Ну, или же «случаев», если вспомнить одного из гениев скидановской местности и персонаж миниатюр его ФБ-цикла, опубликованного потом журналом "Волга".
То есть, Скидан должен предстать читателям «Лит.Ры» человеком сугубо книжным, головным, но отвлеченным, постоянно деконструирующим действительность и, таким образом, смотрящим на звездное небо над головой, а не под ноги.
Почти буквально и целиком состоя из литры как рыба из воды.
Хотя, если честно, то процент реальности в его книге к концу нарастает – в основном, правда, за счет записей 2020-го года с пандемийной ситуацией, когда, казалось бы, цитат должно стать больше, но, вот, поди ж ты, настоящее берёт Скидана за грудки, да и окружает с такой силой, что не заметить невозможно.
«Но если уж идти до конца в своем желании, как внушают нам отказавшиеся от внушения клинические гипнотизеры, то для полноты картины скажу, что в тот момент, когда я писал пост об Анджеле Картер-Сталкер, мне позвонил переводчик ее «Адских машин», доктор Л., сообщивший, что он находится неподалеку, у Пяти углов, и хочет зайти; я как раз успел закончить фразу о несообщающихся падающих сосудах в финальных кадрах «Сталкера», чтобы встретить его во всеоружии гостеприимства и получить в дар «Задним числом» Мориса Бланшо…» (147 – 148)
Пост про «Сталкер" – перед этим: та самая «баланс-программа для небольшого рассказа».
То есть, набор первоначальных импульсов, из которых способен родиться новый текст, оттиск творческого порыва, которому неважно, если уж совсем по-чесноку, во что воплощаться. В законченную новеллу или же в еще один пост, создающий критическую массу сборнику.
Прикинул тотчас я в уме,
Что я укроюсь, как затворник,
И что стихами о зиме
Пополню свой весенний сборник.
Правда, собирая его (главная задача сборника, как это обычно и водится в изданиях такого сорта, соединяющих в единый метатекст подборку статей, до сего момента разрозненных, ну, или же записей из соцсетей, чего теперь всё больше и больше, выходить на какое-то иное агрегатное состояние, условно говоря, количества в качество) в коллекцию принципиально проходных текстов (ведь в ленте ФБ именно что проходит всё, даже отмеченное тэгами или отложенное в избранное) Скидан, как он пишет в предисловии, проредил свой аккаунт, убрал ситуативные посты, понятные лишь в определенном контексте, ну, или же анонсы.
Меньше суггестии от этого не стало.
Ну, или не на много меньше, так как, сделанные на бегу записи о впечатлениях (Рим или Берлин), о книгах или людях тоже привязаны к ситуации текущего дня (который давно прошел, вместе со своим добром и злом – как минимум два года назад) и явно ведь являются заготовками.
Брошенными на полумысли, хотя и эффектно отчеркнутые стилистически выверенным финалом.
Ты значил все в моей судьбе.
Потом пришла война, разруха,
И долго-долго о тебе
Ни слуху не было, ни духу.
Если не знать, что «Лит.Ра» фиксирует живой процесс, непонятно куда идущий, можно подобрать ей рифму из наследия Михаила Гаспарова.
«Записи и выписки», собранные им в монументальный том, почти мгновенно ставший классикой, еще одна наглядная форма сохранения личного архива.
У Скидана, впрочем, получилось принципиально иное «промежуточное» образование – писательская «записная книжка».
Явление, между прочим, не такое уж и распространённое.
Когда я начал заниматься каталогизацией нон-фикшн (был и такой проект), то хотел завести на «записные книжки»Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
О книге Скидана почему-то хочется написать в стиле рецензий газеты «Сегодня» – последнего бастиона эстетского синтаксиса и даже консульства высокого модернизма на территории РФ, поскольку «Лит.Ра» включает записи в ФБ с начала 2013-года до конца 2020-го и больше всего в ней цитат, откликов на прочитанное, чужих (и своих стихов), снов и идей для текстов разного рода: скажем, заготовок театральных рецензий, замороженных на стадии формирования фундаментального концепта, «баланс-программы для небольшого рассказа», конспектов будущих выступлений и перепечатка старых набросков, случайно отловленных в архиве собственного компа.
Причем, иные из этих постов я ведь вспомнил, поскольку всегда был прилежно подписан на страницу Скидана.
Реальность в этих записях тоже, конечно, присутствует, но в меньшей степени – как ряд случаев, выпадающих из ровного течения времени; как нечто исключительное или же «забавное».
Обращаю особое внимание на этот момент, так как коллекция цитат и откликов на культурное потребление в книге Скидана строится по схожему принципу «эстетики исключений».
Ну, или же «случаев», если вспомнить одного из гениев скидановской местности и персонаж миниатюр его ФБ-цикла, опубликованного потом журналом "Волга".
То есть, Скидан должен предстать читателям «Лит.Ры» человеком сугубо книжным, головным, но отвлеченным, постоянно деконструирующим действительность и, таким образом, смотрящим на звездное небо над головой, а не под ноги.
Почти буквально и целиком состоя из литры как рыба из воды.
Хотя, если честно, то процент реальности в его книге к концу нарастает – в основном, правда, за счет записей 2020-го года с пандемийной ситуацией, когда, казалось бы, цитат должно стать больше, но, вот, поди ж ты, настоящее берёт Скидана за грудки, да и окружает с такой силой, что не заметить невозможно.
«Но если уж идти до конца в своем желании, как внушают нам отказавшиеся от внушения клинические гипнотизеры, то для полноты картины скажу, что в тот момент, когда я писал пост об Анджеле Картер-Сталкер, мне позвонил переводчик ее «Адских машин», доктор Л., сообщивший, что он находится неподалеку, у Пяти углов, и хочет зайти; я как раз успел закончить фразу о несообщающихся падающих сосудах в финальных кадрах «Сталкера», чтобы встретить его во всеоружии гостеприимства и получить в дар «Задним числом» Мориса Бланшо…» (147 – 148)
Пост про «Сталкер" – перед этим: та самая «баланс-программа для небольшого рассказа».
То есть, набор первоначальных импульсов, из которых способен родиться новый текст, оттиск творческого порыва, которому неважно, если уж совсем по-чесноку, во что воплощаться. В законченную новеллу или же в еще один пост, создающий критическую массу сборнику.
Прикинул тотчас я в уме,
Что я укроюсь, как затворник,
И что стихами о зиме
Пополню свой весенний сборник.
Правда, собирая его (главная задача сборника, как это обычно и водится в изданиях такого сорта, соединяющих в единый метатекст подборку статей, до сего момента разрозненных, ну, или же записей из соцсетей, чего теперь всё больше и больше, выходить на какое-то иное агрегатное состояние, условно говоря, количества в качество) в коллекцию принципиально проходных текстов (ведь в ленте ФБ именно что проходит всё, даже отмеченное тэгами или отложенное в избранное) Скидан, как он пишет в предисловии, проредил свой аккаунт, убрал ситуативные посты, понятные лишь в определенном контексте, ну, или же анонсы.
Меньше суггестии от этого не стало.
Ну, или не на много меньше, так как, сделанные на бегу записи о впечатлениях (Рим или Берлин), о книгах или людях тоже привязаны к ситуации текущего дня (который давно прошел, вместе со своим добром и злом – как минимум два года назад) и явно ведь являются заготовками.
Брошенными на полумысли, хотя и эффектно отчеркнутые стилистически выверенным финалом.
Ты значил все в моей судьбе.
Потом пришла война, разруха,
И долго-долго о тебе
Ни слуху не было, ни духу.
Если не знать, что «Лит.Ра» фиксирует живой процесс, непонятно куда идущий, можно подобрать ей рифму из наследия Михаила Гаспарова.
«Записи и выписки», собранные им в монументальный том, почти мгновенно ставший классикой, еще одна наглядная форма сохранения личного архива.
У Скидана, впрочем, получилось принципиально иное «промежуточное» образование – писательская «записная книжка».
Явление, между прочим, не такое уж и распространённое.
Когда я начал заниматься каталогизацией нон-фикшн (был и такой проект), то хотел завести на «записные книжки»
Мои твиты
lj_paslen
07-06-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Пн, 20:46: Если нормальный тираж «Нового мира» 2000 экземпляров, то мой нормальный тираж - человек 10. Тем более, что в «НМ» публикуется масса разнообразного народа, а я один и однообразен. Это не самоуничижение, но предмет гордости - у людей нет иной мотивации читать меня, кроме интереса
- Вт, 06:21: Сад звучит как оркестр. Единым симфоническим облаком. Стоило отцвесть тюльпанам, вступают ирисы. Сирень развернулась в сторону отхода, ей на смену готовится жасмин. Уж не говорю о главной теме фруктовых деревьев из первой части, переходящей в вторую. Тот случай когда не метафора https://t.co/3qboU3KrET
- Вт, 08:06: Гениальное решение: чтобы превратить фундаменты колизея (больше ничего не осталось) в самодостаточную достопримечательность, миланцы используют каменную схему как основу парка, который, разумеется, станет со временем видимой целью... https://t.co/ZyAoPtN4iT
- Вт, 09:44: Из-за войны кажется, что весны не было. Война была, а весны, поверх войны, не было.
- Вт, 09:44: С полуночи льёт не переставая. Временами стена воды стоит как опора городу, прорастающему сквозь него; обвивающему его звуками и плавным балетом замедленных действий…
- Вт, 10:32: Парализующая меланхолия предотъезда https://t.co/s2E8HHNyWG
- Вт, 10:43: Люди засыпают чтобы поглубже сохранить свою тайну.
На перепутье. Роман Александра Соболева "Тень за правым плечом". Издательство Ивана Лимбаха, 2022
lj_paslen
06-06-2022 07:35
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Евгений Цымбал «Рождение “Сталкера”: попытка реконструкции». «НЛО», 2022. Серия «Кинотексты»
lj_paslen
05-06-2022 02:39
Первая часть книги Евгения Цымбала (сейчас ему 72 года, а на "Сталкере" он формально числился помощником по реквизиту, пройдя в составе съёмочной группы сквозь все итерации фильма, чем могли бы похвастаться всего пара человек) максимально близка к дискурсу «интеллектуальной биографии», для которой точка входа в проект «Сталкер» (первоначально сценарий братьев Стругацких назывался «Машина желаний») оказывается возможностью обзора всего того, что Тарковский сделал до этого последнего фильма, снятого на родине, и для того, что случилось с ним позже.
Если верить этой хронике, созданной Цымбалом на сугубо документальной основе (обильно цитируются дневники, письма и интервью Андрея Арсеньевича, письменные и устные воспоминания его коллег, знакомых, членов съёмочной группы, партийных функционеров и бюрократов от советского кинематографа, а так же – но уже в части, посвященной непосредственной работе над фильмом – переписка братьев Стругацких) Тарковский жил и работал в бешеном, нечеловеческом ритме, с постоянным нарастанием противоречий, несостывок и кризисов, разрешить которые было уже невозможно, но только если разрубить одним махом.
Цымбал начинает свой монументальный (объёмный, широкоформатный) труд с большим заступом, для начала рассказывая историю приемки «Зеркала», буквально прорывавшегося сквозь «препоны и рогатки цензуры», чтобы почти сразу стать всемирной сенсацией, революционным прорывом в кинонаррации.
С одной стороны, растет интернациональная известность Тарковского (приглашения на международные фестивали, предложения проектов, премии) – так уж сложилось, что самым глубоким и знаменитым советским культурным деятелем второй половины ХХ века становится не писатель и не художник, но кинорежиссер, с вкладом которого в мировое искусство можно сравнить разве что вклад Шостаковича…
…но с другой стороны, Тарковский продолжает оставаться фигурой подозрительной и полудессидентской, вечным анфан терриблем, вызывающим повсеместную желчь и зависть менее удачливых (так как единственно удачливым, да еще и с большим отрывом сразу от всей сборной советских мастодонтов, включая Бондарчука и прочих Гертруд) коллег, охотно вредящих ни на кого не похожему гению – в том числе и на «административном» уровне.
Чиновники, принимая «Зеркало», как затем и «Сталкера» ничего не понимали в снятом, требовали внести ясность, изничтожали великие фильмы мелочными правками, зажмуриваясь, давали добро, ориентируясь на отклики в западной прессе. И это выглядело бы как анекдот, если бы не оставляло Тарковского в многолетнем простое.
Тарковский рвался работать, ему не давали, денег не было, долги зашкаливали.
Для покрытия их Тарковский халтурил написанием киносценариев для Узбекфильма и Таллиннской киностудии (так появилась знаменитая, но тоже ведь не снятая «Гофманиада»), параллельно договариваясь о работе в «Ленкоме» («Гамлет») и планируя какую-то проходную постановку с тем, чтобы хоть как-то, хоть чем-то забить время до отъезда в Италию.
Где полным ходом идут переговоры о сначала документальном, а затем и о художественном фильме.
Тарковский мечется между лесным домом в Мясном (которое он называет Мясное и где идет не просто ремонт, но реконструкция) и московской квартирой с протекающим потолком, деструктивным влиянием жены Ларисы Павловны (её Цымбал будет безжалостно размазывать до самых последних страниц своей книги), тотальным одиночеством и постоянными кознями, градус которых зашкаливает, но, тем не менее, постоянно усугубляется.
И это всё только за-такт съёмочного процесса и точка отсчёта...
Прикидывая на себя, понимаешь, что «лично я бы не выдержал», вот Тарковский и не выдержал, в конечном счете, покинув мир до обидного рано, на старте международной свободы и безграничных рабочих возможностей.
Из-за чего мы имеем семь с половиной его фильмов, а не десять, хотя бы, не четырнадцать.
И это действительно боль. Как, например, непреходящая боль от уполовиненного примерно собрания сочинений Мандельштама или Булгакова.
Много раз я писал уже, что русская культура – культура потерь, утрат и их преодолений.
Но Тарковского почему-то особенно жалко, так как драма его, переходящая в плавно развивающуюся трагедию, особенно наглядна цифрами простоев и количеством сделанного.
Переход драмы в трагедию и есть подспудное течение внутреннего сюжета книги, многослойно рассказывающей о том, как проходной поначалу проект превратился в страсть и одержимость силы, позволившей преодолеть небывалоеЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Первая часть книги Евгения Цымбала (сейчас ему 72 года, а на "Сталкере" он формально числился помощником по реквизиту, пройдя в составе съёмочной группы сквозь все итерации фильма, чем могли бы похвастаться всего пара человек) максимально близка к дискурсу «интеллектуальной биографии», для которой точка входа в проект «Сталкер» (первоначально сценарий братьев Стругацких назывался «Машина желаний») оказывается возможностью обзора всего того, что Тарковский сделал до этого последнего фильма, снятого на родине, и для того, что случилось с ним позже.
Если верить этой хронике, созданной Цымбалом на сугубо документальной основе (обильно цитируются дневники, письма и интервью Андрея Арсеньевича, письменные и устные воспоминания его коллег, знакомых, членов съёмочной группы, партийных функционеров и бюрократов от советского кинематографа, а так же – но уже в части, посвященной непосредственной работе над фильмом – переписка братьев Стругацких) Тарковский жил и работал в бешеном, нечеловеческом ритме, с постоянным нарастанием противоречий, несостывок и кризисов, разрешить которые было уже невозможно, но только если разрубить одним махом.
Цымбал начинает свой монументальный (объёмный, широкоформатный) труд с большим заступом, для начала рассказывая историю приемки «Зеркала», буквально прорывавшегося сквозь «препоны и рогатки цензуры», чтобы почти сразу стать всемирной сенсацией, революционным прорывом в кинонаррации.
С одной стороны, растет интернациональная известность Тарковского (приглашения на международные фестивали, предложения проектов, премии) – так уж сложилось, что самым глубоким и знаменитым советским культурным деятелем второй половины ХХ века становится не писатель и не художник, но кинорежиссер, с вкладом которого в мировое искусство можно сравнить разве что вклад Шостаковича…
…но с другой стороны, Тарковский продолжает оставаться фигурой подозрительной и полудессидентской, вечным анфан терриблем, вызывающим повсеместную желчь и зависть менее удачливых (так как единственно удачливым, да еще и с большим отрывом сразу от всей сборной советских мастодонтов, включая Бондарчука и прочих Гертруд) коллег, охотно вредящих ни на кого не похожему гению – в том числе и на «административном» уровне.
Чиновники, принимая «Зеркало», как затем и «Сталкера» ничего не понимали в снятом, требовали внести ясность, изничтожали великие фильмы мелочными правками, зажмуриваясь, давали добро, ориентируясь на отклики в западной прессе. И это выглядело бы как анекдот, если бы не оставляло Тарковского в многолетнем простое.
Тарковский рвался работать, ему не давали, денег не было, долги зашкаливали.
Для покрытия их Тарковский халтурил написанием киносценариев для Узбекфильма и Таллиннской киностудии (так появилась знаменитая, но тоже ведь не снятая «Гофманиада»), параллельно договариваясь о работе в «Ленкоме» («Гамлет») и планируя какую-то проходную постановку с тем, чтобы хоть как-то, хоть чем-то забить время до отъезда в Италию.
Где полным ходом идут переговоры о сначала документальном, а затем и о художественном фильме.
Тарковский мечется между лесным домом в Мясном (которое он называет Мясное и где идет не просто ремонт, но реконструкция) и московской квартирой с протекающим потолком, деструктивным влиянием жены Ларисы Павловны (её Цымбал будет безжалостно размазывать до самых последних страниц своей книги), тотальным одиночеством и постоянными кознями, градус которых зашкаливает, но, тем не менее, постоянно усугубляется.
И это всё только за-такт съёмочного процесса и точка отсчёта...
Прикидывая на себя, понимаешь, что «лично я бы не выдержал», вот Тарковский и не выдержал, в конечном счете, покинув мир до обидного рано, на старте международной свободы и безграничных рабочих возможностей.
Из-за чего мы имеем семь с половиной его фильмов, а не десять, хотя бы, не четырнадцать.
И это действительно боль. Как, например, непреходящая боль от уполовиненного примерно собрания сочинений Мандельштама или Булгакова.
Много раз я писал уже, что русская культура – культура потерь, утрат и их преодолений.
Но Тарковского почему-то особенно жалко, так как драма его, переходящая в плавно развивающуюся трагедию, особенно наглядна цифрами простоев и количеством сделанного.
Переход драмы в трагедию и есть подспудное течение внутреннего сюжета книги, многослойно рассказывающей о том, как проходной поначалу проект превратился в страсть и одержимость силы, позволившей преодолеть небывалое
152. Окно в май. АМЗ, разумеется
lj_paslen
04-06-2022 01:42
...Тэг "окно" в ежемесячном режиме с некоторыми непреднамеренными перерывами существует с марта 2009 года.
Предыдущий месяц, апрель, проведённый в Чердачинске, можно посмотреть тут: https://paslen.livejournal.com/2460220.html
Виды и обстоятельства за этот месяц прошедших лет можно посмотреть по следующим ссылкам -
в 2020 году: https://paslen.livejournal.com/2468551.html
в 2019 году: https://paslen.livejournal.com/2376333.html
в 2018 году: https://paslen.livejournal.com/2283696.html
в 2017 году: https://paslen.livejournal.com/2173433.html
в 2016 году: http://paslen.livejournal.com/2052248.html
в 2015 году: http://paslen.livejournal.com/1933061.html
в 2014 году: http://paslen.livejournal.com/1831491.html
в 2011 году: http://paslen.livejournal.com/1090615.html
в 2010 году: http://paslen.livejournal.com/887163.html
в 20о9 году: http://paslen.livejournal.com/713297.html
Как все сместилось, смешалось - то ли есть лето, то ли все еще большая весна продолжается и май, подзатянувшись, не уступает дорогу (шкалу ощущений) поре отпусков ивакансий вакцинаций: все дело в войне, ставшей родимым пятном (каиновой печатью) этого года - теперь навсегда, в любой истории, военным прошлым, навсегда изменившим исчезнувший мир...
...война накрыла весну собой, поглотила (с пандемией такого не было) сначала трепетный март, в котором все чудилась роковая ошибка, способная на самоисправление; затем был длинный апрель, подтянувший под себя начало мая, укрепившись и окопавшись в ощущении, что это надолго, ну, и собственно май, продолжающий длиться холодными летними ночами, проступающий росой и дождями на интерфейсе всё еще молодого июня.
Май вышел холодным.
Мне это не мешало, мне это нравилось, так как прохлада замедляет движение (в том числе и общественное, в том числе и политическое, в том числе и военное), делает его видимым и особенно ощутимым в деталях, будто бы овеваемых ветром.
Просто боишься, что станет хуже.
Каждый раз думаешь, что будет хуже: страна наша меня приучила, что всё развивается в ней по самому длинному (протяжённому, протяжному) и негативному сценарию.
Интересная в быту шизофрения раздвоения: с одной стороны, май как бы продолжает длиться, лить свою тревогу с небес, но, с другой, то, с какой скоростью май удаляется в вечность, убегает в слои забытого и окончательно окаменевшего, косвенным способом показывает как сильно мы ускорились в своем прохождении маршрута, набрав инерцию этой скорости внутри размеренной шкалы времени и времен.
Сейчас пик эпохи сирени, но еще совсемЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
...Тэг "окно" в ежемесячном режиме с некоторыми непреднамеренными перерывами существует с марта 2009 года.
Предыдущий месяц, апрель, проведённый в Чердачинске, можно посмотреть тут: https://paslen.livejournal.com/2460220.html
Виды и обстоятельства за этот месяц прошедших лет можно посмотреть по следующим ссылкам -
в 2020 году: https://paslen.livejournal.com/2468551.html
в 2019 году: https://paslen.livejournal.com/2376333.html
в 2018 году: https://paslen.livejournal.com/2283696.html
в 2017 году: https://paslen.livejournal.com/2173433.html
в 2016 году: http://paslen.livejournal.com/2052248.html
в 2015 году: http://paslen.livejournal.com/1933061.html
в 2014 году: http://paslen.livejournal.com/1831491.html
в 2011 году: http://paslen.livejournal.com/1090615.html
в 2010 году: http://paslen.livejournal.com/887163.html
в 20о9 году: http://paslen.livejournal.com/713297.html
Как все сместилось, смешалось - то ли есть лето, то ли все еще большая весна продолжается и май, подзатянувшись, не уступает дорогу (шкалу ощущений) поре отпусков и
...война накрыла весну собой, поглотила (с пандемией такого не было) сначала трепетный март, в котором все чудилась роковая ошибка, способная на самоисправление; затем был длинный апрель, подтянувший под себя начало мая, укрепившись и окопавшись в ощущении, что это надолго, ну, и собственно май, продолжающий длиться холодными летними ночами, проступающий росой и дождями на интерфейсе всё еще молодого июня.
Май вышел холодным.
Мне это не мешало, мне это нравилось, так как прохлада замедляет движение (в том числе и общественное, в том числе и политическое, в том числе и военное), делает его видимым и особенно ощутимым в деталях, будто бы овеваемых ветром.
Просто боишься, что станет хуже.
Каждый раз думаешь, что будет хуже: страна наша меня приучила, что всё развивается в ней по самому длинному (протяжённому, протяжному) и негативному сценарию.
Интересная в быту шизофрения раздвоения: с одной стороны, май как бы продолжает длиться, лить свою тревогу с небес, но, с другой, то, с какой скоростью май удаляется в вечность, убегает в слои забытого и окончательно окаменевшего, косвенным способом показывает как сильно мы ускорились в своем прохождении маршрута, набрав инерцию этой скорости внутри размеренной шкалы времени и времен.
Сейчас пик эпохи сирени, но еще совсем
Мои твиты
lj_paslen
03-06-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Пт, 02:24: Сегодня в моей комнате было +27. Значит, и вправду лето. Не наврали. Шиповник зацвёл поэтому второй день садили помидоры. А ещё проблемы с VPN, за который «серьезно взялись», так что любой твит может стать последним. Легко.
- Пт, 08:27: Но в моем случае, если ВПН не работает или интернет вдруг закончился (деньги, авария, форс-мажор) это, как правило, приводит к тому, что я сажусь работать. И работаю. «Как раньше». Пишу много и интересно. Так что без худа невозможно сосредоточиться и сотворить что-нибудь доброе.
- Сб, 02:45: Почему-то подумалось, что «Москва - Петушки» продолжает или даже заканчивает традицию, открытую «Словом о полке Игореве»…
- Вс, 04:22: Конфеты ешь, не замечая сколько съел и все мало; сельдерея маленький кусок мусолишь до полной сытости, так как больше не лезет. Мораль и выбор здесь очевидны.
- Вс, 06:04: Был железобетонно уверен, что сегодня понедельник. А все от того, что по погоде судил. Мама такая говорит: «Но ведь завтра же выходной день…», а я про себя решаю, что она 6-ое с праздничным 12-ым путает, ибо, ну, как правило, другие ошибаются чаще, чем я.
- Вс, 12:25: Выпусти шмеля из комнаты в окно...
- Вс, 14:22: Я бы, конечно, писал заметки в газету, Но сегодня такого издания нету.
- Пн, 08:15: Украинские друзья говорят на фотки с книжного фестиваля на Красной площади, что они сюрреальны. Подтекст ясен. Мои издательские друзья из Москвы оправдываюся, но торгуют и дальше, понимая: дальше будет хуже. Нужно использовать все способы и поводы, чтобы выжить. Пока они барахтаются, но позже разорятся ведь. И мы все останемся без книг. В дикости безграничной
- Пн, 08:16: Вымороженка
- Пн, 08:16: Отмороженка
- Пн, 09:18: Продавщица в хозяйственном предложила сделать скидку как пенсионеру. Отложили, отвечаю ей, мою пенсию. Да так, что мало не покажется. Дожить ещё надо б. С дебютом!
Воспоминания Марии Левис "Мы жили в эпоху необычайную..." Издательство "Кабинетный ученый", 2016
lj_paslen
02-06-2022 02:38
Воспоминания Марии Левис (1890 – 1991) – естественные образчики жанра мемуаров «человека серебряного века», правда, никому не известного – «обычной» женщины, прожившей насыщенную, но сугубо частную жизнь.
Символично, что с персонажами, имеющими общее значение, вроде художников или писателей, эта типичная петербуженка и жительница Васильевского острова, который она покидала лишь на время отпусков, на время ссылки 1930 – 1934 и эвакуации во время блокады, Мария Михайловна видит лишь со стороны (публичные выступления Блока и Бальмонта, Северянина) или же общается с ними, когда они еще были безвестными студентами или же начинающими творцами (Шухаев, Яковлев, Маршак, Бианки, Северянин).
Мария Михайловна – человек из публики, находящейся по ту сторону рампы и никогда ее не переходящая, из-за чего акценты здесь расставляются не так, как у вспоминателей с особым культурным бэкграундом и положением – большей части персоналий нужны сноски и объяснения, таким образом, являющиеся (являющие нам) уже чистое пространство прозы. С законченными характеристиками, описаниями и определениями.
«Но это ведь чисто внешние впечатления, ни к каким серьезным выводам не обязывающие…» (304)
Частный взгляд изнутри личной жизни делает эти мемуары ощутимо похожими на дневник, правда, создаваемый десятилетия спустя – в самой что ни на есть последней старости (несмотря на невзгоды и лишения, выпавшие как на судьбу страны, так и на ее биографию, Мария Михайловна не дожила несколько месяцев до своего 101-летия)…
…тем более, что страницы записей о прошлом, она сопровождает современными ей (синхронными, что ли) «заметками на полях», комментирующих творческий процесс 85-летней, а затем 88-летней писательницы.
Хотя первые даты в сопроводительном дневнике относятся к её 64-м годам (1953 – 1954 годы).
«Потом, помыв посуду, я уже с ног валилась от усталости. Лежала два часа. Когда же писать? Вот сейчас уже 12-ый час, и пишу я совсем не то, что собиралась писать, а к воспоминаниям хочется подойти не с усталостью физической и душевной, а с неизжитой жаждой жизни и надеждами, которые в те времена не оставляли меня…» (307)
А такие попутные заметки – это уже метарефлексия, которую принято называть «профессиональной».
Из этих актуальных записей между воспоминаний, становится понятным, что Мария Михайловна хотела передать «часть правды» о своем существовании (почти всю жизнь и даже Енисейскую ссылку она провела вместе со своей старшей сестрой Раисой Михайловной) своим потомкам – племяннице и ее детям.
Так сложилось, что, не имея собственной семьи, она осталась единственным представителем того девичьего круга, который сложился сначала в гимназии, затем на Бестужевских курсах и в Эрмитажном кружке.
Левис ощущает себя последним представителем эпохи, канувшей в никуда, представительницей людей, ушедших без следа.
Вот отчего нужно постоянно подстегивать себя и хромающую дисциплину пожилого и рассеянного (зачастую плохо чувствующего себя человека), чтобы успеть рассказать о бывшем и былом как можно больше.
Это пересечение законченного прошлого и тянущегося настоящего можно было бы назвать изощренным стилистическим приемом, если бы не простодушие и легкость, с которой Мария Михайловна записывала историю своей жизни.
Кстати, в сети я нашел рассказ Марты Шарлай, редактора книги Левис, объяснившей, что многое в структуре этого издания, придумано в редакции «Кабинетного ученого», умеющего выпускать редкостные и задушевные тома.
Да, и тут, надо сказать, все сложилось.
Простодушие, но не простота четких описаний, точных наблюдений и умных, прочувствованных характеристик (книгу венчает набор «устных рассказов» Левис, частично пересекающихся с основным корпусом семи тетрадок с воспоминаниями, записанными от руки, где все те же наблюдения и характеристики повторяются – и, кстати, это ведь еще одна весьма интересная сторона стихийного творчества, тем не менее, дающего возможность рассуждать о соотношении особенностей «письменного» и «устного слова»), сближающих изящный томик «Мы жили в эпоху необычайную», ну, например, с «Подстрочником» Лилианы Лунгиной.
Про такие книги обычно говорят, что они написаны хорошим, русским литературным языком, но дело еще и в том, что это они созданы ясным и чистым умом, незамутненным извне привнесеннымиЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Воспоминания Марии Левис (1890 – 1991) – естественные образчики жанра мемуаров «человека серебряного века», правда, никому не известного – «обычной» женщины, прожившей насыщенную, но сугубо частную жизнь.
Символично, что с персонажами, имеющими общее значение, вроде художников или писателей, эта типичная петербуженка и жительница Васильевского острова, который она покидала лишь на время отпусков, на время ссылки 1930 – 1934 и эвакуации во время блокады, Мария Михайловна видит лишь со стороны (публичные выступления Блока и Бальмонта, Северянина) или же общается с ними, когда они еще были безвестными студентами или же начинающими творцами (Шухаев, Яковлев, Маршак, Бианки, Северянин).
Мария Михайловна – человек из публики, находящейся по ту сторону рампы и никогда ее не переходящая, из-за чего акценты здесь расставляются не так, как у вспоминателей с особым культурным бэкграундом и положением – большей части персоналий нужны сноски и объяснения, таким образом, являющиеся (являющие нам) уже чистое пространство прозы. С законченными характеристиками, описаниями и определениями.
«Но это ведь чисто внешние впечатления, ни к каким серьезным выводам не обязывающие…» (304)
Частный взгляд изнутри личной жизни делает эти мемуары ощутимо похожими на дневник, правда, создаваемый десятилетия спустя – в самой что ни на есть последней старости (несмотря на невзгоды и лишения, выпавшие как на судьбу страны, так и на ее биографию, Мария Михайловна не дожила несколько месяцев до своего 101-летия)…
…тем более, что страницы записей о прошлом, она сопровождает современными ей (синхронными, что ли) «заметками на полях», комментирующих творческий процесс 85-летней, а затем 88-летней писательницы.
Хотя первые даты в сопроводительном дневнике относятся к её 64-м годам (1953 – 1954 годы).
«Потом, помыв посуду, я уже с ног валилась от усталости. Лежала два часа. Когда же писать? Вот сейчас уже 12-ый час, и пишу я совсем не то, что собиралась писать, а к воспоминаниям хочется подойти не с усталостью физической и душевной, а с неизжитой жаждой жизни и надеждами, которые в те времена не оставляли меня…» (307)
А такие попутные заметки – это уже метарефлексия, которую принято называть «профессиональной».
Из этих актуальных записей между воспоминаний, становится понятным, что Мария Михайловна хотела передать «часть правды» о своем существовании (почти всю жизнь и даже Енисейскую ссылку она провела вместе со своей старшей сестрой Раисой Михайловной) своим потомкам – племяннице и ее детям.
Так сложилось, что, не имея собственной семьи, она осталась единственным представителем того девичьего круга, который сложился сначала в гимназии, затем на Бестужевских курсах и в Эрмитажном кружке.
Левис ощущает себя последним представителем эпохи, канувшей в никуда, представительницей людей, ушедших без следа.
Вот отчего нужно постоянно подстегивать себя и хромающую дисциплину пожилого и рассеянного (зачастую плохо чувствующего себя человека), чтобы успеть рассказать о бывшем и былом как можно больше.
Это пересечение законченного прошлого и тянущегося настоящего можно было бы назвать изощренным стилистическим приемом, если бы не простодушие и легкость, с которой Мария Михайловна записывала историю своей жизни.
Кстати, в сети я нашел рассказ Марты Шарлай, редактора книги Левис, объяснившей, что многое в структуре этого издания, придумано в редакции «Кабинетного ученого», умеющего выпускать редкостные и задушевные тома.
Да, и тут, надо сказать, все сложилось.
Простодушие, но не простота четких описаний, точных наблюдений и умных, прочувствованных характеристик (книгу венчает набор «устных рассказов» Левис, частично пересекающихся с основным корпусом семи тетрадок с воспоминаниями, записанными от руки, где все те же наблюдения и характеристики повторяются – и, кстати, это ведь еще одна весьма интересная сторона стихийного творчества, тем не менее, дающего возможность рассуждать о соотношении особенностей «письменного» и «устного слова»), сближающих изящный томик «Мы жили в эпоху необычайную», ну, например, с «Подстрочником» Лилианы Лунгиной.
Про такие книги обычно говорят, что они написаны хорошим, русским литературным языком, но дело еще и в том, что это они созданы ясным и чистым умом, незамутненным извне привнесенными
Мои твиты
lj_paslen
31-05-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Майский посёлок АМЗ. 81 снимок перехода к цветению
lj_paslen
28-05-2022 13:58
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
