Такие глобальные, сложносочинённые проекты, созданные «под патронажем» и обладающие повышенными организационными возможностями, отрабатывают вложенные в них усилия (сотрудничество крупнейших музеи двух стран, сложная логистика, специальные декорации Даниэля Либескинда, более похожие на сценографию – игровой лабиринт по центру центрального выставочного зала «Новой Третьяковки», внушительный, но воздушный, основательный, но просторный, разомкнутый во все стороны, прошитый массой импровизированных анфилад, позволяющий прокладывать собственный сюжет сквозь главы повествования с обязательным набором понятий – «родина», «невозможность свободы», то есть «политика» и общественное устройство», «природа», «интерьер», «литература», «кабинет», «свобода», «детство», «религия») принципиальной возможностью бесчисленного количества трактовок.

Самый верхний и очевидный слой этого многодельного выставочного проекта, разумеется, об особенностях романтического периода развития Европы, поскольку, подобно барокко, модерну или же модернизму, романтизм был глобальным явлением, не только и не столько стилистическим, сколько идеологическим и даже бытовым.

В синхронии романтизм был для мира тем, что теперь называется большим или же длинным трендом – неслучайно, романтизм занимал практически весь «железный» XIX век, точнее, начинался он ещё в конце XVIII-го, подготавливаемый открытиями Канта и Гёте (университетский спецсеминар «Гёте и романтизм», который я прошёл на третьем курсе под руководством профессора Бента, навсегда вправил мне трёхчастную типологию этого движения, напрочь привязав финальные годы «веймарского классика» к первым годам «бури и натиска», начального, то есть, «тезисного» периода романтики, из-за чего мне, порой, сильно не хватало портрета Гёте на выставке, сдвинутой, как раз, в сторону начала романтического течения, задевая вторую его, «антитезисную» часть – времена интереса к «крови и почве» по касательной и практически не трогая ампира, ну, или же бидермайера – третьей части развития романтизма, синтезировавшей в себе открытия и общие места первых двух, окончательно опустившись из горних высей в бытовую сытость) и тут я заметил в экспозиции некоторые натяжки и хитрости.

Всё ведь зависит от того в каком значении кураторы (к сожалению на сайте и в карте проекта фамилии их не указаны, а на выставке моё внимание было занято чем-то другим) трактуют основное понятие проекта.

Широко или же узконаправлено.

Потому что от этого понимания «романтизма» зависят временные границы используемых артефактов и наполнение контента.





С одной стороны, как я уже говорил, основной нарратив «Мечты о свободе», связанный с войнами Наполеона (его сапоги, выставленные поближе к входным выгородкам, неслучайно становятся одной из эмблем проекта) и поствоенной перекройкой Европы (базис политики первичен, следовательно, надстройка искусства логично проистекает из этого фундамента), должен наглядно ассоциироваться со стереотипами романтического искусства как самого стилистически долгого и узнаваемого тренда XIX века, поэтому в сугубо художественной части кураторы добывали, в основном, предметы и картины, хронологически относящиеся к самой первой и начальной романтической поре [бури и натиска], заканчивающейся здесь, если судить по роскошному литературному разделу, Лермонтовым и Одоевским (долгожитель Вяземский тут не в счёт, а Гоголь на выставке есть, но как «портрет», а не как «писатель»).

Поскольку это ведь именно период «бури и натиска» про «бегство в экзотические обстоятельства», горящие глаза, безудержные страсти и демоническое одиночество, тогда как антитезис «крови и почвы» предлагал не бежать за три южных моря (или же на Кавказ) от твёрдой поступи «железного века», но, напротив, предлагал оборотиться на себя.

На то, что под ногами и вокруг – на небо, море, облака, а также на легенды и мифы родной сторонушки, всё отчётливее и безальтернативнее складывающиеся в фундаменты и инструменты национального самосознания.

И вот как раз именно антитезиса «крови и почвы» в проекте не так уж и много.
В отличие, скажем, от «мифа про Италию», легко укладывающегося в архетип бегства на юг или же предпоследнего раздела, на который мало у Читать далее...

• Пн, 09:16: Нечаянно наелся на ночь. До самого утра снилась Белоруссия. Думал запытают напрочь.

https://paslen.livejournal.com/2592658.html

Перенесено из Instagram

https://paslen.livejournal.com/2592471.html

Перенесено из Instagram

https://paslen.livejournal.com/2592189.html

Перенесено из Instagram

https://paslen.livejournal.com/2591568.html

• Чт, 12:39: Из майских заморозков выкарабкиваемся как из ухаба, как из подзатянувшейся низины. https://t.co/vEzvx7LWDv
• Чт, 12:43: Есть ли какие-то методики борьбы с собой, когда на протяжении достаточно долгого времени начинаешь томиться непреодолимым желанием прикупить какую-то совершенно ненужную вещь, вроде дорогущего каталога давным-давно прошедшей выставки? https://t.co/FNKAtxapsO
• Пт, 10:59: Точка в конце вечности. Татьяна Веретенова о моём романе "Красная точка", 24.04.2021 https://t.co/vCUCCAuAnS

https://paslen.livejournal.com/2591466.html

Младшеклассник Вася смотрит на красную точку, приклеенную на стекло окна, чтобы он мог делать упражнения для улучшения слабого зрения. Окно это на первом этаже пятиэтажки на окраине Чердачинска (даже не замаскированного Челябинска); время - конец 70-х. Так начинается роман Дмитрия Бавильского. Сразу скажу, что автор очевидным образом не стремился "рассказать историю": детство и юность Васи Бочкова - повод "подумать" о доставшемся ему времени.

Открыв книгу, вы увидите прежде всего не роман, а предваряющие его отзывы критиков, и это, признаюсь, очень удобно (издательство Эксмо, делайте так почаще). На самый первый взгляд (когда вы еще только раздумываете читать/не читать, купить/не купить), может показаться, что перед вами традиционный реалистический роман. Но! "Этот текст - не то, на что он похож", - предупреждает критик Ольга Балла уже на первой странице. "Читатель, пытающийся уловить ее суть каким-нибудь из традиционных сачков, - промахнется. … Это не роман воспитания… Это не критика советского опыта и уж тем более не ностальгия по нему… Это не история личных смыслов, не автобиография…" Главный герой Вася Бочков, по ее мнению, "человек без свойств", задуман абсолютно прозрачным: как средство наблюдения", а главным интересом автора становятся "взаимоотношения человека и времени". (По прочтении и с тем и с другим сложно не согласиться.) Критик Елена Иваницкая тоже предупреждает: "Творческое мышление Дмитрия Бавильского - это глубина и еще раз глубина, сложность и тонкость, пристальность и чуткость". Так что, читатели, будьте готовы к многоплановости и многоуровневости.

И даже после критических отзывов начинается не собственно текст романа, а авторское вступление, предуведомление (не пролог - он будет следующим) под названием "Пока все дома", которое начинается с серьезного заявления: "Для того чтобы начать писать роман, главную книгу жизни, нужно было снять квартиру на последнем этаже". ("Главная книга жизни" - не что-нибудь!) В 19 маленьких главках - и авторское кредо, и про поиск идеальной структуры текста, и про дистанцирование от московской суеты, и возвращение в двор своего детства и съем квартиры в этом дворе. И далее о том, как автор начинает писать роман в этой временной квартире: "Я пишу "Красную точку" каждый день. Встаю рано, завариваю крепкий чай. Пью его с сахаром: питаю голову. Неспешно, не торопясь, понемногу переделывая каждую страницу. Часто хожу в душ. Сижу до обеда…. "Красная точка" становится все толще и ярче, несмотря на круглосуточный шум взбесившегося лифта… Несмотря на картонные стены, пропускающие не только звуки и запахи незримых жизней, но и чужую карму. За чем, собственно я сюда и приехал. Видно, своей не хватает". И вдруг признается: "На самом деле не приехал и не заселился. Только собираюсь, а все, что написано раньше, я поднаврал. Художественный вымысел." Вот так. Если вдруг вам показалось, что перед вами пока еще текст документальный и доверительно распахивающий двери художественной мастерской автора - ан нет! Будь начеку, читатель! Ты уже втянут в художественный вымысел и, да, похоже имеешь дело с недостоверным рассказчиком, который еще не раз будет сам себя хватать за руку и ловить на недостоверности. (См, например, примечание на стр. 213: "Еще одна явная историческая неправда: ранние стихи Иосифа Бродского (Маруся цитирует стихотворение "Холмы") не были доступны тогда не то что Тургояк, но вообще никому".) И подобные, да и всякие другие, игры продолжаются на протяжении всего текста. (О, призрак постмодернизма!)
И короткая цитата из вступления, определяющая авторские намерения (решайте сами - верить или нет): "Писать следует о том, что хорошо знаешь. Например, о себе. Надоели искусственные конструкции, похожие на шахматы: они больше не работают. Их тяговая сила иссякла, и они больше не способны увлечь людей…. всю сознательную жизнь ищешь структуру своей главной книги, способной объять необъятное".





Ситуация - запереться в квартире, чтобы "вспомнить все", - напоминает сюжет недавнего романа Романа Сенчина "Дождь в Париже", герой которого отправляется в туристическую поездку в столицу Франции, как оказывается, только затем, чтобы запереться в гостиничном номере и последовательно вспоминать свои детство, юность и взрослую жизнь тоже в провинции, в Кызыле. Сенчинский герой Андрей Топкин, кстати, как и герой романа Бавильского, щедро одарен географией и ситуациями из авторской биографии и практически его ровесник (разница в возрасте не более двух лет), так что речь идет об осмыслении одно и того же времени. Уединиться, остановиться, осмыслить прожитое - и перед нами Читать далее...

Перенесено из Instagram

https://paslen.livejournal.com/2590828.html

Перенесено из Instagram

https://paslen.livejournal.com/2590644.html

(О книгах: Дмитрий Бавильский. Красная точка. М: ЭКСМО, 2020; Дмитрий Бавильский. Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах. М: Новое литературное обозрение, 2020.)

Прустовская карта перемещений в пространстве памяти и в пространстве географическом, Чердачинск (в котором угадывается Челябинск) 80-х, застой, переходящий в свободу, слом парадигмы, и путешествие по Италии, традиционный для русской культуры Гранд Тур, осуществленный в эпоху твиттера, развернутые культурологические экскурсы «по горячим следам», можно ли вернуться к себе прежнему, можно ли сохранить в темпоритме XXI века хрупкую культуру Средневековья, как память об умершем друге, верно ли, что литература, как Бог, сохраняет всё.

Дмитрий Бавильский. Красная точка. М: ЭКСМО, 2020.
Это не Сван у герцогини Германтской, это мальчик Вася в уральском городе начала восьмидесятых, он тянется к богатствам библиотеки фантастики в книжном шкафу отца одноклассницы, выходит из эпохи застоя в «андроповщину» (в кинотеатре люди в штатском устраивают форменный допрос зрителей, юный прогульщик сообщает, что на второй смене), потом перестройка, самодеятельный театр «Полет», бизнесмены в банях с заветренной селедкой под шубой и салатом «Мимоза», развал Союза, возможность поехать на фестиваль в Москву под угрозой из-за штурма Белого дома, герой взрослеет вместе со своей страной, потерянные иллюзии, ведущие в никуда романы, одних уж нет, а те далече.

«Поначалу было даже неважно, что говорят недруги социалистической цивилизации, какие идеологически отравленные стрелы пускают через радиоэфир, гораздо важнее казалось сидеть вместе с отцом в тихой комнате, с одним-единственным источником света и звука, сочащегося из обжитого ими угла.
Уже скоро ночные бдения превратились в ритуал, появились любимые голоса (Жанны Владимирской, читавшей «Вторую книгу» Надежды Яковлевны, Сергея Юрьенена, плывшего «С другого берега» «Поверх барьеров», глубокий баритон Сергея Довлатова, запыхавшуюся скороговорку Солженицына и его бесконечного «Красного колеса») и обряды перескакивания с места на место в начале каждого часа, когда глушилки прекращали выть и, если найти правильное место, очередные новости можно было прослушать практически без помех».





Герой взрослеет, но тон повествования не меняется – всё та же ровная остраненность: детство-отрочество-юность с чистого листа, перемены в стране видны благодаря смене театрального репертуара, прежде манившая запретной прелестью школьная подруга выросла и рассказывает о том, как чуть не упала в обморок, увидев в книжном киоске «Доктора Живаго», а кому это всё теперь нужно, это всё непоправимо устарело, эмиграция, из которой не возвращаются, или возвращаются только тени былого, которое невозможно воскресить, как счастье от чтения четвертой копии «Эрики», как юность и первую любовь.

«– А ведь это наше последнее лето детства. Старшие классы – это уже и не детство вовсе, это уже не то.
– И точно!
– Хотя, конечно, так же не бывает, чтобы новая жизнь наступала сразу и в один день, новая жизнь – как зима, наползает постепенно, проступая сквозь осень. Настигая в пути как ночь.
Когда возвратились в квартиру (в подъезде отчаянно тихо, у Соркиных снова жарят картошку с грибами и большим количеством лука), Руфина Дмитриевна смотрела «Зиту и Гиту». Дочь протянула ей сверток, и та, не отрываясь от экрана, молча кивнула, расколдовываясь, лишь когда близняшки, разлучённые в младенчестве, начинают танцевать.
– Люблю индийские фильмы. Во-первых, в них никогда не показывают постель…»

Герой взрослеет вместе со страной, выросшей на библиотеке фантастики, на вере в светлое и прекрасное завтра, перешедшей в цинизм, но жизнь – не геополитическая катастрофа, это просто жизнь обычного человека, времена, как известно, не выбирают, учительница, сообщившая ученикам о китайском проклятии «чтоб ты жил в эпоху перемен» и не сообщившая о бог весть существующем ли продолжении «и не воспользовался ее возможностями», насельница разрушающегося мира, прекрасная ностальгия любви, бабочка смысла в янтаре.

Герой взрослеет, но юность – самое яркое время жизни, вместившее застой, перестройку, гибель империи, крах надежд, новые надежды, снова крах, но жизнь побеждает неведомым науке способом, поэтому мы читаем эту книгу.

Дмитрий Бавильский. Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах. М: Новое литературное обозрение, 2020.

Италия Читать далее...

Перенесено из Instagram

https://paslen.livejournal.com/2589824.html

• Пн, 12:57: В холодном доме от холода становится немного сумеречно
• Вт, 05:55: Литература - то, что остаётся
• Вт, 14:28: Критик Ольга Брагина прочла "Красную точку" и "Желание быть городом", две мои книги, вышедшие в прошлом году как единый текст. Раньше я думал, что одновременный выход - случайное совпадение, но Ольга показала своей рецензией, что очень даже закономерное. https://t.co/GOLAcN6rtz

https://paslen.livejournal.com/2589496.html

Перенесено из Instagram

https://paslen.livejournal.com/2589248.html

• Пн, 09:38: Ретроспектива "Роберт Фальк" в "Новой Третьяковке" на Крымском валу https://t.co/aL6J5jxc2G

https://paslen.livejournal.com/2588967.html

Вот сейчас громадную ретроспективу Ильи Репина везут в Хельсинки и Париж, а как бы отреагировала тамошняя публика на показ нынешней московской выставки Роберта Фалька в Д’Орсе или в Тейт Модерн?

От искусства Фалька, демонстративно отказывающегося от харизмы, у меня всегда были странные, противоречивые ощущения: чужие придыхания оставляли равнодушными, важнее было то, что я никак не мог понять из какой «точки» Фальк пишет и что хочет сказать, как сейчас говорят – что он транслирует?

Этого я не понимал, не улавливал, чувствуя, что мессиджи художник передаёт чёткие и явные, проблема же заключается в том, чтобы обнаружить их и поймать в себе – как тот внутренний голос, от которого отмахиваешься до последнего, вместо того, чтобы из рассеянности этих испаряющихся следов собрать снаряд «последней определённости».

К картинам вообще я отношусь примерно так же, как и к книгам – для меня это формы передачи интеллектуального опыта другим в формах доступных и конвенциональных для этого жанра.

Художник копит содержание, чтобы потом найти для него максимально полную форму воплощения.

Так как любой, особенно художественный текст, обязательно говорит о себе (для чего или как он был написан), так и живопись (особенно станковая) должна обязательно сообщать об авторских мотивах.





На нынешней выставке куратор Татьяна Левина, разбившая жизнь и творчество Роберта Фалька на шесть (?) основных периодов, которым соответствует шесть разных территорий, выделенных покраской стен (все они представляют многосоставные колеры промежуточных, но почти всегда насыщенных оттенков) особенно последовательно взялась за геолокации.

Кажется, все таблички с данными здесь содержат места написания холстов.

С одной стороны, это, вроде бы, объясняет фактуры и цвета, с другой – участвует, таким образом, в рассказе о жизненном сюжете, с третьей же вторгается в поля мотиваций.
Поездки за впечатлениями и работой овнешняют идеи художника, но и делают их доступными для понимания. Буквально видимыми.

Так как картины Фалька о Париже и о Средней Азии (Крыме или Ленинграде) пишут словно бы совершенно разные люди.

Писатель видит во всём историю и сюжет, а также набор «средств выражения», способных передать накопленный им опыт максимально точной системой «осязательной ценности», как это называл Бернард Беренсон.

Живописец нарочно едет «в поля» за новыми ощущениями и пластическими возможностями, но не так, как литератор, идущий «в народ» и «на завод», чтобы познать, таким образом, жизнь: художник, если он, конечно, не Джорджо Моранди, ну, или же Роман Опалка, постоянно ищет расширение полей возможностей, сквозь и через которые можно проводить свои генеральные идеи.

Их у Фалька несколько и главные из них связаны, как мне показалось из экспозиционного материала ретроспективы, с «промежуточностью состояний» и вытекающим из этого самостиранием, когда художник, вроде бы пишет на холсте нечто, обязанное привлекать внимание, но, с другой, боится задержки зрительского внимания на холсте.

Точно длительность взгляда способна повлиять на понимание подспудных течений, извлекаемых из холста вопреки авторскому желанию, проникать в трещины закулисья.

Промежуточность начинается с лёгкой смазанности, нечёткости (будто бы руки дрожали), нетвёрдости изображения, стремящегося занять место на стене музея или комнаты частного собирателя (коллекционеры любят Фалька и наделяют его автоматической престижностью, может быть, как никого иного фигуративиста), слиться с нею, срастись, стать частью единого организма, единого интерьера, превращающего такую стену в ландшафт. Покрыться пылью.

Промежуточность интенциональна (то есть, служебна, факультативна), она не настаивает на себе, главная цель её – то, что я называю для себя после чтения «Книги воспоминаний», выдающегося романа Петера Надаша, «расширением мгновения»: это когда любой миг, запечатлённый автором не просто фиксируется «для вечности», но и продолжает, подобно воронке, наращивать свою длительность за счёт дополнительных и даже, быть может, избыточных Читать далее...

Перенесено из Instagram

https://paslen.livejournal.com/2588506.html

Перенесено из Instagram

https://paslen.livejournal.com/2588395.html

Перенесено из Instagram

https://paslen.livejournal.com/2587979.html

Перенесено из Instagram

https://paslen.livejournal.com/2587544.html

После смерти Ирины Антоновой, Музей изобразительных искусств должен обязательно обзавестись ночными призраками, которым темнота – идеальная среда обитания; чем непролазней мгла – тем им лучше.

Из-за пандемии и всяческих ограничений (на входе мне пришлось показывать электронный билет шесть раз, потом распечатывать его по номеру заказа, так как местный вай-фай требовал скинуть код, чтобы войти в почту и не давал открыть в телефоне браузер, перекрывая его – для музея, ставящего себе задачу быть friendly это зашквар, но еще больший испанский стыд – мои взаимоотношения с пресс-службой Пушкинского, которая просто (!) не может включить меня в список рассылки (!!) вот уже более пяти (!!!) лет, после не одной пары десятков (!!!!) моих удивлённых писем, – видимо, от того, что моя фамилия не Лошак) ГМИИ легко уподобить готическому замку на горе внутри английского парка, заросшего мистической сиренью; в котором живут, в основном, приведения, а уже потом всё остальное…

На моей памяти никогда ещё Пушкинский музей не был таким гордым и подозрительным замкнутым и недоступным, никогда он не отмораживался до такой степени расчеловечивания собственных целей, которым, кажется, лишь на руку все эти сложности с приобретением электронных билетов, ради которых я скачал на телефон музейное приложение, а оно чудовищно неповоротливое и повторяет собой сайт, заточенный под обычный браузер.

Словно бы эти сеансы, расписывающие рабочий день музея на двухчасовые слоты, говорят посетителям: вы нам не нужны, вы нам мешаете, так и быть, вы можете здесь поприсутствовать, но, чур, не на долго, пожалуйста, видите, какие мы избыточно вежливые и терпеливые. Оцените нас по праву, поставьте лайк, подпишитесь на колокольчик, только идите куда-нибудь подальше, пока мы будем просить (на самом деле, требовать) предъявлять билеты на каждом углу, и не из-за врождённого жлобства, а потому что рачительные хозяева. А ещё у нас Венецианская биеннале на носу.

В прекрасном романе Кадзуо Исигуро «Остаток дня» дворецкий оказывался в разы благороднее и воспитаннее хозяев, ему не надо было прикидываться кем-то иным, кем он не являлся: как не относись к покойной Антоновой (я почти всегда относился к ней без особой симпатии и нынешний музей имеет именно тот порядок и конфигурацию, которую она десятилетиями отстраивала по себе – в наследство мы получили уже не Цветаевский, а именно что Антоновский музей - вот, примерно, как Белоруссия, которая является сейчас не республиканской, но Лукашенковской) но она не скрывала рафинированного элитаризма как главнейшей цели своего руководства.

Музеи хранят не только сокровища, но и слепки своих родовых травм и это гораздо важнее их универсальности и даже обширности коллекций, так как людей, в основном, ухватывают не привозные вещи или же наборы из постоянной коллекции, но бессознательный гений места, формирующийся из кармы предшественников и душевного настроя посетителей.





Пара десятков видео Билла Виолы, нуждающихся в максимально концентрированном затемнении и, не только поэтому, носит характер манифеста нового руководства (Антонова допускала на территорию музея платья от кутюр и мотоциклы, но не саму воплощенную пустоту цифрового порядка, перевозимого в файлах, это было выше уровня её толерантности) почти целиком связана с мотивом преодоления водной глади…

…из воды выныривают или же под водой находятся, из-за неё выходят как из-за шторы, превращаясь из одномерного, одноцветного фигуративного изображения в полноцветное существо, одетое в яркие одежды, исполненные многочисленных деталей.

Их, эти детали одежды и лиц, возможно разглядеть в мельчайших подробностях, поскольку Виола – это же, в первую очередь, тот, кто максимально замедляет хронотоп взаимодействия с искусством.

И ведь действительно ролики на выставке длятся минут по десять (не все экспликации содержат указание времени), что в разы больше обычного контакта с экспонатом, для которого и полторы минуты – почти вечность.

Сколько раз замечал в итальянских церквях, когда бросишь евро и включишь свет возле очередного Веронезе или даже Беллини, что круг, сделанный глазом в поисках эйдической основы композиции, от силы занимает половину минуты, а дальше новизна резко садит голос, чтобы начинать кружить бессистемно, надоедать.

Спасает второй круг осмотра (обычно более жидкий и рассеянный), занимающий ещё меньше времени, чем первый, так как человека (меня) успевает накрыть скука поставленной, отработанной галочки.

Из-за чего взгляд зрительского терпения затухает задолго до того, как лампочка Читать далее...