Мои твиты
lj_paslen
06-07-2021 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Вт, 02:08: «Ничего не ждать» и «ничего не желать» — это две разные, противоположные практически жизненные материи…
- Вт, 02:30: Нигде нет ни одного слова, что итальянская дива Рафаэлла Карра умерла сегодня на 79-м году своей жизни… https://t.co/9LnX2XrEvR
- Вт, 03:28: Укорот дня вызывает во мне тихую радость, медленно (торопиться-то некуда) подымающуюся с самых что ни на есть глубин: все-таки длинные дни — двойное обременение и двойная усталость.
Мои публикации в Instagram за 5 июля 2021
lj_paslen
06-07-2021 00:05
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Мои публикации в Instagram за 4 июля 2021
lj_paslen
05-07-2021 00:05
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Мои публикации в Instagram за 3 июля 2021
lj_paslen
04-07-2021 00:09
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Мои публикации в Instagram за 2 июля 2021
lj_paslen
03-07-2021 00:03
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Мои публикации в Instagram за 1 июля 2021
lj_paslen
02-07-2021 00:14
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
III. " Истории с оркестром". ГАСО и Владимир Юровский. Ребель, Дин, Бетховен. КЗЧ
lj_paslen
01-07-2021 14:38
Буквально вчера написал о барочных аллегориях, в которых превратились ударники ГАСО на втором вечере цикла «Истории с оркестром» и точно напророчил: на следующем концерте первым номером давали «Стихии» Жан-Фери Ребеля, сопровождая музыкальное исполнение специально поставленным балетом.
Правда танцоров было не шесть, как ударников, но восемь и из них четыре – девушки, что логично для образования отношений, хотя актеры делились еще и на стихии, которые казались старшими товарищами «обычных людей», двух легкомысленных пар, озабоченных только личными отношениями, хотя вокруг них творилось такое, всякое разное, что можно было бы и отвлечься.
Потому что Ребель, начавший писать музыку ещё для двора Людовика XIV, изначально сочинял оперы с танцевальными дивертисментами, пока не перешёл к сочинению «новых симфоний», которые можно было танцевать, но можно было и просто слушать.
Изначально Владимир Юровский объяснил, что всё в «Стихиях» начинается с момента Сотворения мира, то есть, с Большого взрыва, а дальше развивается по понятному всем плану, на что намекали и арт-проекции, транслируемые на стены: сначала они показывали абстрактные кляксы разных цветов, из которых почти сразу возникла земля, деревья и символические обозначения человеческой жизни.
Но первородные стихии существовали здесь изначально – парень в красном трико изображал Огонь, другой – в белом, похожий на Пьеро, олицетворял Воздух. Девушка в коричневых тонах, с волосами, туго затянутыми назад, символизировала Землю, её бойкая товарка в голубоватой тунике (?) – Воду.
Обычные люди, образовавшие две разнополые пары дифференцировались сложнее, тем более, что они постоянно зеркалили и копировали друг друга, предаваясь обычным человеческим занятиям с кувырканиями по полу, засыпаниями и просыпаниями, беглыми поддержками и переступанием утюжком.
Стихии были важнее и, что ли, разработаннее, поэтому балетмейстеру Марианне Рыжкиной удалось показать их не только как четыре разнообразных темперамента, но ещё и как четыре времени года и даже как квартет разных периодов суток, что было уже совсем по-барочному, когда нормированная натурфилософия соединяется с потребностью в симметричных узоров.
Как и в прошлый раз, музыканты ГАСО играли по-барочному стоя, используя барочные струны и знания исполнительской специфике тех баснословных времён.
Юровский упоминал со сцены термин, как называется это самое соединение аутентики, совмещённой с современной манерой, но я не записал и не запомнил: на Ютьюбе теперь вывешивают трансляции концертов и это, между прочим, ощутимо меняет модус вивенди внутри концертов, давным-давно установившиеся меломанские привычки, делая слушательский заплыв более расслабленным, менее внимательным, что ли.
Впрочем, это совсем другая уже тема и иной тэг, куда важнее сегодня то, как звучала Шестая («Пасторальная») симфония Бетховена, воздух (точнее, вибрации) которой Юровский назвал безусловно целительными.
И он ведь почти не преувеличивал, так как пять частей, на которые она делится, да ещё и лишённые обычных для Бетховена спрессованных страстей (за исключением картины быстротечной грозы ближе к финалу), когда слушательское впечатление движимо вперед именно переживанием драмы и нагнетания чувств через открытый звук ложных финалов, создают совершенно особенное ощущение внутренних озёр, спокойных и даже безмятежных.
Отсутствие драмы (а любой опытный композитор знает как именно следует манипулировать чужими эмоциями, из-за чего чередует мизансцены упадка и покоя с резкими взъёмами и перебором всей существующей меди) превращает опус в сплошные маневры, изъеденные нюансами, так что тут не забалуешь – быть включённым в исполнение и понимание целого нужно в любую секунду.
Точно не расслабишься, особенно когда актуализируются именно что маргиналии – цветочки на заднем фоне, горы и скалы, исчезающе синеющие вдали и переходящие в ещё более абстрактное сине море.
Это акцентированное внимание крайне прилипчиво и втягивает, вслед за собой, слушателя, который если причастился, то уже не отклеится.
Там же ещё перед Бетховеном давали мировую премьеру опуса современного композитора Бретта Дина давали и в ней окончательно и бесповоротно победила экологическая антиутопия.
Дин, подобно Мессиану, (если верить Юровскому, автор слушал концерт по трансляции, сидя на карантине) нотами переводил язык птиц, что-то передав оркестрантам, что-то – солирующему синтезатору, постепенно нагнетая напряжение вторжениемЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Буквально вчера написал о барочных аллегориях, в которых превратились ударники ГАСО на втором вечере цикла «Истории с оркестром» и точно напророчил: на следующем концерте первым номером давали «Стихии» Жан-Фери Ребеля, сопровождая музыкальное исполнение специально поставленным балетом.
Правда танцоров было не шесть, как ударников, но восемь и из них четыре – девушки, что логично для образования отношений, хотя актеры делились еще и на стихии, которые казались старшими товарищами «обычных людей», двух легкомысленных пар, озабоченных только личными отношениями, хотя вокруг них творилось такое, всякое разное, что можно было бы и отвлечься.
Потому что Ребель, начавший писать музыку ещё для двора Людовика XIV, изначально сочинял оперы с танцевальными дивертисментами, пока не перешёл к сочинению «новых симфоний», которые можно было танцевать, но можно было и просто слушать.
Изначально Владимир Юровский объяснил, что всё в «Стихиях» начинается с момента Сотворения мира, то есть, с Большого взрыва, а дальше развивается по понятному всем плану, на что намекали и арт-проекции, транслируемые на стены: сначала они показывали абстрактные кляксы разных цветов, из которых почти сразу возникла земля, деревья и символические обозначения человеческой жизни.
Но первородные стихии существовали здесь изначально – парень в красном трико изображал Огонь, другой – в белом, похожий на Пьеро, олицетворял Воздух. Девушка в коричневых тонах, с волосами, туго затянутыми назад, символизировала Землю, её бойкая товарка в голубоватой тунике (?) – Воду.
Обычные люди, образовавшие две разнополые пары дифференцировались сложнее, тем более, что они постоянно зеркалили и копировали друг друга, предаваясь обычным человеческим занятиям с кувырканиями по полу, засыпаниями и просыпаниями, беглыми поддержками и переступанием утюжком.
Стихии были важнее и, что ли, разработаннее, поэтому балетмейстеру Марианне Рыжкиной удалось показать их не только как четыре разнообразных темперамента, но ещё и как четыре времени года и даже как квартет разных периодов суток, что было уже совсем по-барочному, когда нормированная натурфилософия соединяется с потребностью в симметричных узоров.
Как и в прошлый раз, музыканты ГАСО играли по-барочному стоя, используя барочные струны и знания исполнительской специфике тех баснословных времён.
Юровский упоминал со сцены термин, как называется это самое соединение аутентики, совмещённой с современной манерой, но я не записал и не запомнил: на Ютьюбе теперь вывешивают трансляции концертов и это, между прочим, ощутимо меняет модус вивенди внутри концертов, давным-давно установившиеся меломанские привычки, делая слушательский заплыв более расслабленным, менее внимательным, что ли.
Впрочем, это совсем другая уже тема и иной тэг, куда важнее сегодня то, как звучала Шестая («Пасторальная») симфония Бетховена, воздух (точнее, вибрации) которой Юровский назвал безусловно целительными.
И он ведь почти не преувеличивал, так как пять частей, на которые она делится, да ещё и лишённые обычных для Бетховена спрессованных страстей (за исключением картины быстротечной грозы ближе к финалу), когда слушательское впечатление движимо вперед именно переживанием драмы и нагнетания чувств через открытый звук ложных финалов, создают совершенно особенное ощущение внутренних озёр, спокойных и даже безмятежных.
Отсутствие драмы (а любой опытный композитор знает как именно следует манипулировать чужими эмоциями, из-за чего чередует мизансцены упадка и покоя с резкими взъёмами и перебором всей существующей меди) превращает опус в сплошные маневры, изъеденные нюансами, так что тут не забалуешь – быть включённым в исполнение и понимание целого нужно в любую секунду.
Точно не расслабишься, особенно когда актуализируются именно что маргиналии – цветочки на заднем фоне, горы и скалы, исчезающе синеющие вдали и переходящие в ещё более абстрактное сине море.
Это акцентированное внимание крайне прилипчиво и втягивает, вслед за собой, слушателя, который если причастился, то уже не отклеится.
Там же ещё перед Бетховеном давали мировую премьеру опуса современного композитора Бретта Дина давали и в ней окончательно и бесповоротно победила экологическая антиутопия.
Дин, подобно Мессиану, (если верить Юровскому, автор слушал концерт по трансляции, сидя на карантине) нотами переводил язык птиц, что-то передав оркестрантам, что-то – солирующему синтезатору, постепенно нагнетая напряжение вторжением
Мои публикации в Instagram за 30 июня 2021
lj_paslen
01-07-2021 00:12
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
II. " Истории с оркестром". ГАСО и Владимир Юровский, Малер, Моцарты, Прокофьев. КЗЧ
lj_paslen
30-06-2021 14:31
После концерта, товарищ мой внезапно сказал, что ему исполнение Четвёртой Малера резко не понравилось, и я задумался как такое вообще может быть?
Каковы критерии исполнения кружащих малеровских симфоний, если они обречены всегда звучать совершенно по-разному и нет, не может быть, двух похожих исполнений, как и критериев, способных приравнять одно представление к другому, тем более, если они разнесены во времени.
Исключая, конечно, случаи откровенно плохих исполнений, вялых из-за автоматизма, когда симфония отскакивает как от зубов, торопящихся поскорее пробить тоннель к финалу…
…но Юровский с ГАСО в торопливости не заметны, напротив, им свойственно вдумчивость и последовательное распутывание клубков сложных мест, которых в Четвёртой (впрочем, как и во всём прочем Малере) громадное количество, обозначенное Хансом Волльшленгером в книге «Другой материал», как «около сотни мест, которые следовало бы почтить столь же внимательным рассмотрением, на уровне микродеталей…»
Чем, собственно, музыканты и занимались, разглаживая многочисленные складки и «трещины страха», свойственного сознанию ребёнка, умирающего от голода внутри струящихся видений изобильного, светоносного рая.
Никогда ещё на моей памяти эта Четвёртая не была столь последовательно понятной.
Понятной, но отнюдь не простой, хотя культурологический комментарий к колокольчикам, которым и стал весь этот концерт в первом отделении, оказался вынесенным вовне.
Во вступительном слове, которое вновь не оставило вариантов для восприятия литературной программы, Юровский обозначил Четвёртую как ту самую, где бубенцы (лейтмотив условной тройки проносится от первых тактов практически до самого конца, то исчезая в звуковом ландшафте, то, вновь, проявляясь на авансцене звучания и «где певица в финале поёт».
Вот почему первую половину концерта отдали барочным, в основном (и даже прокофьевская сюита «Летний день» прозвучала оммажем акварелькам в духе Ватто и, допустим, Лоо) кунштюкам с вкраплением всяческих гремелок и звенелок, а в одном из опусов Моцарта (уже точно не помню, сына или отца, кажется, всё-таки, Леопольда?) на передний план вышло шесть ударников – с металлическим треугольником, с дудочкой, с захлёбывающейся птичкой, в которую надо дуть, с трещоткой и чем-то ещё.
Если бы не Малер впереди, то это исполнение могло бы стать центром мероприятия, настолько все это выглядело симпатично и где-то даже трогательно, превратив оркестрантов, не привыкших к вниманию на первой линии, в аллегорию шести разных подходов и состояний.
Потому что одному из них внимание, обретаемое обычно солистами-виртуозами, нравилось и льстило, другой напустил на себя дополнительную угрюмость, чтоб никто не догадался насколько это выступление может быть важным для него…
…третий, самый опытный и почти старый, играл свою партию в обычном режиме, де, любой каприз за ваши деньги.
Четвертый и пятый (один с петушком, другой с барабаном и, одновременно, с дудкой) выказывали чудеса артистизма и изобретательности, буквально купаясь в собственном участии, не скрывая иронии в отношении всего происходящего.
Что там было с шестым, который стоял с трещалкой?
Вполоборота, о, печаль, он выдавал механизированные трели, оставаясь за своими очками совершенно непроницаемым членом уважаемой корпорации.
Разница их темпераментов и подходов, подхлёстываемая прореженным камерным составом, выглядела действительно рокайльным комплектом, стилизованным под что-то отсутствующее, едва уловимое – вот как дух изящных празднеств, оставшийся лишь в проектах и набросках садовых сооружений да отискривших фейерверков.
Тем более, что оркестранты исполняли эти фрагменты стоя и со старинными смычками – исполнение их было не аутентичным, но атипичным (мгновенно напомнившим звучание минималистского бенда Майкла Наймана), симпатичным и доверительным, без наивности.
Хотя, увидев несерьезные, вроде как, инструменты, народ в зале задвигался и настроился на легкомысленный лад – на такое тут быстры: филармоническому люду только палец покажи…
Ведь казалось бы, какая ерундистика все эти визжалки да сопелки, вроде же серьёзные люди, а туда же…
…а я вдруг вспомнил вальс памяти Мюнхена Рихарда Штрауса, звучавший накануне, тоже, вроде бы, без особенной духовности в первоначальном замысле – развлекательный, раскатистый, прямолинейный…
…оборачивающийся памятником исчезнувшей цивилизации, проигранной войне, разбомбленным городам и театрам в них, не за что убитым людям…
Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
После концерта, товарищ мой внезапно сказал, что ему исполнение Четвёртой Малера резко не понравилось, и я задумался как такое вообще может быть?
Каковы критерии исполнения кружащих малеровских симфоний, если они обречены всегда звучать совершенно по-разному и нет, не может быть, двух похожих исполнений, как и критериев, способных приравнять одно представление к другому, тем более, если они разнесены во времени.
Исключая, конечно, случаи откровенно плохих исполнений, вялых из-за автоматизма, когда симфония отскакивает как от зубов, торопящихся поскорее пробить тоннель к финалу…
…но Юровский с ГАСО в торопливости не заметны, напротив, им свойственно вдумчивость и последовательное распутывание клубков сложных мест, которых в Четвёртой (впрочем, как и во всём прочем Малере) громадное количество, обозначенное Хансом Волльшленгером в книге «Другой материал», как «около сотни мест, которые следовало бы почтить столь же внимательным рассмотрением, на уровне микродеталей…»
Чем, собственно, музыканты и занимались, разглаживая многочисленные складки и «трещины страха», свойственного сознанию ребёнка, умирающего от голода внутри струящихся видений изобильного, светоносного рая.
Никогда ещё на моей памяти эта Четвёртая не была столь последовательно понятной.
Понятной, но отнюдь не простой, хотя культурологический комментарий к колокольчикам, которым и стал весь этот концерт в первом отделении, оказался вынесенным вовне.
Во вступительном слове, которое вновь не оставило вариантов для восприятия литературной программы, Юровский обозначил Четвёртую как ту самую, где бубенцы (лейтмотив условной тройки проносится от первых тактов практически до самого конца, то исчезая в звуковом ландшафте, то, вновь, проявляясь на авансцене звучания и «где певица в финале поёт».
Вот почему первую половину концерта отдали барочным, в основном (и даже прокофьевская сюита «Летний день» прозвучала оммажем акварелькам в духе Ватто и, допустим, Лоо) кунштюкам с вкраплением всяческих гремелок и звенелок, а в одном из опусов Моцарта (уже точно не помню, сына или отца, кажется, всё-таки, Леопольда?) на передний план вышло шесть ударников – с металлическим треугольником, с дудочкой, с захлёбывающейся птичкой, в которую надо дуть, с трещоткой и чем-то ещё.
Если бы не Малер впереди, то это исполнение могло бы стать центром мероприятия, настолько все это выглядело симпатично и где-то даже трогательно, превратив оркестрантов, не привыкших к вниманию на первой линии, в аллегорию шести разных подходов и состояний.
Потому что одному из них внимание, обретаемое обычно солистами-виртуозами, нравилось и льстило, другой напустил на себя дополнительную угрюмость, чтоб никто не догадался насколько это выступление может быть важным для него…
…третий, самый опытный и почти старый, играл свою партию в обычном режиме, де, любой каприз за ваши деньги.
Четвертый и пятый (один с петушком, другой с барабаном и, одновременно, с дудкой) выказывали чудеса артистизма и изобретательности, буквально купаясь в собственном участии, не скрывая иронии в отношении всего происходящего.
Что там было с шестым, который стоял с трещалкой?
Вполоборота, о, печаль, он выдавал механизированные трели, оставаясь за своими очками совершенно непроницаемым членом уважаемой корпорации.
Разница их темпераментов и подходов, подхлёстываемая прореженным камерным составом, выглядела действительно рокайльным комплектом, стилизованным под что-то отсутствующее, едва уловимое – вот как дух изящных празднеств, оставшийся лишь в проектах и набросках садовых сооружений да отискривших фейерверков.
Тем более, что оркестранты исполняли эти фрагменты стоя и со старинными смычками – исполнение их было не аутентичным, но атипичным (мгновенно напомнившим звучание минималистского бенда Майкла Наймана), симпатичным и доверительным, без наивности.
Хотя, увидев несерьезные, вроде как, инструменты, народ в зале задвигался и настроился на легкомысленный лад – на такое тут быстры: филармоническому люду только палец покажи…
Ведь казалось бы, какая ерундистика все эти визжалки да сопелки, вроде же серьёзные люди, а туда же…
…а я вдруг вспомнил вальс памяти Мюнхена Рихарда Штрауса, звучавший накануне, тоже, вроде бы, без особенной духовности в первоначальном замысле – развлекательный, раскатистый, прямолинейный…
…оборачивающийся памятником исчезнувшей цивилизации, проигранной войне, разбомбленным городам и театрам в них, не за что убитым людям…
Мои публикации в Instagram за 29 июня 2021
lj_paslen
30-06-2021 00:06
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Твиты московской жары. Сокол/Аэропорт, июнь/июль
lj_paslen
29-06-2021 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Вт, 19:47: Это сейчас, на закате, + 33, а что было днём и будет завтра - подумать странно. Каждые сутки словно горные вершины штурмуешь - и по прогнозу конца и края этой аномальщине не видно. Несмотря на кондиционеры и дожди в перспективе. Даже тополиный пух летать перестал, жарой прибило
- Ср, 04:27: [Аномальный] зной - чистое время, легче лёгкого обращающееся в мучительную вечность. Вот почему в аду так жарко!
- Пт, 14:55: Жар жара. Жара жары. Жара жиры. Тепло и зной. О жаре. Жарой…
- Пт, 14:55: Неверно думать - онтологическое свойство людей. Все мы живем вокруг собственных заблуждений. Вот, например, почему так важны открытия, которые объединяют.
- Сб, 13:43: Никак не объясню себе отчего переживать за других проще, чем волноваться за самого себя… Как если все, что может приключиться с тобой как с точкой наблюдения и отсчёта, что-то априори несерьёзное…
- Сб, 13:44: Антитела Антигоны
- Вс, 10:49: Вот теперь и у нас полы с подогревом.
- Вс, 15:57: Дождливые тучи окружили Москву ровно по ее границе, просто как специально, чтобы подчеркнуть безнадёжность нашего города. А друзья с дач, как заведённые, пишут о грозах и непроходимых ливнях…
- Вс, 17:23: Дождь. Надо ж. Даже не верится.
- Пн, 13:11: в ближайшие два часа дождь не прекратится.
- Пн, 13:43: Буйством своим, гроза мгновенно переносит тебя в центр мира
- Вт, 01:13: После залежей многодневной жары в окна льётся такой холодный эфир как если мы на всех порах поездом едем, причём без остановок. Причём, за все эти дни дом перегрелся до такой степени, что в квартирах духота все ещё продолжается. Временно, но превращая комнаты в купе…
- Ср, 18:22: Ебанарий умственного труда
- Ср, 18:25: Голова не болит, но тактично напоминает о своём существовании.
Мои публикации в Instagram за 28 июня 2021
lj_paslen
29-06-2021 00:11
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
I. "Истории с оркестром". ГАСО и Владимир Юровский. Рихард Штраус, Мясковский, Прокофьев, КЗЧ
lj_paslen
28-06-2021 16:55
За час до концерта по Москве прошла гроза, отъединившая город от полосы бесконечной и мучительной жары, кажущейся теперь наваждением.
Нынешняя жизнь, захламлённая, заставленная лишними новостями, точно квартира, готовая к переезду, богата случайным символизмом – вот и с первым концертом цикла "Истории с оркестром" вышло нечто похожее: словно бы три опуса из библиотеки зрелого модернизма (Р. Штраус, Мясковский, Прокофьев) перенесли нас в центр мира, как это и бывает при грозах и торнадо, прочистив носоглотку и прочие органы чувств: вышел из нагретого КЗЧ словно бы в картину Пименова про новую жизнь и светлые горизонты…
…я особенно ценю, когда на концертах случаются такие будто бы вневременные ямы, когда музыка позволяет проникнуть в архетипические тоннели, например, концерта как жанра (ходили, ходим и ходить будем), или же происходит такое аутентичное исполнение композитора, что чувствуешь себя посетителем консерватории или же филармонии середины 50-ых (жизнь коротка, музыка вечна).
Когда словно бы даже костюм меняется (парусиновые брюки, белая хлопковая рубашка, кепарик) и Москва превращается в старинный, двухэтажный города-сад, ещё не тронутый тотальным окаменением…
…мол, вот точно так же, как когда-то, звучала внутри этих стен Пятая Прокофьева (или Пятая Шостаковича) и вот точно так же, как тогда, сотрясались внутренние основы основ человеческого понимания музыки и того, что она выражает, может выражать, при особенно удачливом (проникновенном, то есть, проникающем) исполнении.
Обычно такой вневременной слушатель должен сидеть (обитать) в тесноте да духоте второго амфитеатра (на галёрку, всё-таки, моего духа не хватит), но сейчас, по случаю, я в партере и он пуст, не от того, что дорог – нынешний партер прорежен попаданием в меломанов ковидных ядер и общей боязни подхватить заразу: небывалые цифры в столице растут каждый день, любой культпоход способен обратиться в опасное заболевание (хотя оркестранты сплошь без масок, не так, как РНО, а вот капельдинеры, напротив, лютуют), из-за чего избегаешь мыслей о собственной доблести, граничащей с безрасудством.
Итак, вневременные ямы внутри концерта делают слушателя ощутимо моложе и будто бы лишённым зрелого опыта, цементирующего внутренние установки «как надо» - вот, скажем, для меня Пятая Прокофьева звучит «как надо» в трактовке Сейджи Озавы с Берлинскими филармониками, на комплекте которых, изданных «Дойче граммофоном», я плотно сидел в эпоху собственного, персонального зрелого модернизма.
Так, вылизанная, «караяновская», интерпретация Озавы и отпечаталась в моих извилинах в виде идеала, выгодно оттеняя своей благородно-бетховенской выдержанностью-цельностью, например, нарочитую гергиевскую ершистость.
Опусы Прокофьева, подобно большинству произведений Рихарда Штрауса, в сочинениях которого, вот как в лучших картинах Ильи Репина, возникают внутренние, как бы «смазанные» кровотечения, внешние (выносные) воздуховоды и заводится собственная какая-то, имманентная жизнь, нужно слушать именно на концертах.
Я слушал много записей Рихарда Штрауса (раньше его исполняли публично не так часто) по наитию, сглатывая отсутствие звукового объёма, полноценной объёмности, пока на концертах того же самого абонемента «Истории с оркестром» (в этот раз он проходит восьмой, а не девятый раз, так как в прошлом году его отменили из-за локдауна, а теперь Владимир Юровский уходит из руководителей ГАСО, его контракт истекает), но только несколько лет назад, во время программ, посвящённых годовщине Второй мировой войны, не зацепился за «Метаморфозы», перевернувшие моё понимание пунктумов с внутренними кровотечением…
После этого я стал находить из у Штрауса повсюду, обращая внимания на эту звуковую позёмку недифференцируемого «загиба», словно бы выходящего за границы привычного восприятия.
В нынешнем «вальсе памяти» «Мюнхен», который открывал серию летних концертов ГАСО, тоже были эти звуковые позёмки, смазывающие карту музыкального будня (помимо Репина, мастером подобных загибов был ещё, например, и Николай Фешин) эти внутренние, имманентные потоки тоже выходили средостением замысла, о котором Юровский, по традиции, рассказывал перед концертом.
Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
За час до концерта по Москве прошла гроза, отъединившая город от полосы бесконечной и мучительной жары, кажущейся теперь наваждением.
Нынешняя жизнь, захламлённая, заставленная лишними новостями, точно квартира, готовая к переезду, богата случайным символизмом – вот и с первым концертом цикла "Истории с оркестром" вышло нечто похожее: словно бы три опуса из библиотеки зрелого модернизма (Р. Штраус, Мясковский, Прокофьев) перенесли нас в центр мира, как это и бывает при грозах и торнадо, прочистив носоглотку и прочие органы чувств: вышел из нагретого КЗЧ словно бы в картину Пименова про новую жизнь и светлые горизонты…
…я особенно ценю, когда на концертах случаются такие будто бы вневременные ямы, когда музыка позволяет проникнуть в архетипические тоннели, например, концерта как жанра (ходили, ходим и ходить будем), или же происходит такое аутентичное исполнение композитора, что чувствуешь себя посетителем консерватории или же филармонии середины 50-ых (жизнь коротка, музыка вечна).
Когда словно бы даже костюм меняется (парусиновые брюки, белая хлопковая рубашка, кепарик) и Москва превращается в старинный, двухэтажный города-сад, ещё не тронутый тотальным окаменением…
…мол, вот точно так же, как когда-то, звучала внутри этих стен Пятая Прокофьева (или Пятая Шостаковича) и вот точно так же, как тогда, сотрясались внутренние основы основ человеческого понимания музыки и того, что она выражает, может выражать, при особенно удачливом (проникновенном, то есть, проникающем) исполнении.
Обычно такой вневременной слушатель должен сидеть (обитать) в тесноте да духоте второго амфитеатра (на галёрку, всё-таки, моего духа не хватит), но сейчас, по случаю, я в партере и он пуст, не от того, что дорог – нынешний партер прорежен попаданием в меломанов ковидных ядер и общей боязни подхватить заразу: небывалые цифры в столице растут каждый день, любой культпоход способен обратиться в опасное заболевание (хотя оркестранты сплошь без масок, не так, как РНО, а вот капельдинеры, напротив, лютуют), из-за чего избегаешь мыслей о собственной доблести, граничащей с безрасудством.
Итак, вневременные ямы внутри концерта делают слушателя ощутимо моложе и будто бы лишённым зрелого опыта, цементирующего внутренние установки «как надо» - вот, скажем, для меня Пятая Прокофьева звучит «как надо» в трактовке Сейджи Озавы с Берлинскими филармониками, на комплекте которых, изданных «Дойче граммофоном», я плотно сидел в эпоху собственного, персонального зрелого модернизма.
Так, вылизанная, «караяновская», интерпретация Озавы и отпечаталась в моих извилинах в виде идеала, выгодно оттеняя своей благородно-бетховенской выдержанностью-цельностью, например, нарочитую гергиевскую ершистость.
Опусы Прокофьева, подобно большинству произведений Рихарда Штрауса, в сочинениях которого, вот как в лучших картинах Ильи Репина, возникают внутренние, как бы «смазанные» кровотечения, внешние (выносные) воздуховоды и заводится собственная какая-то, имманентная жизнь, нужно слушать именно на концертах.
Я слушал много записей Рихарда Штрауса (раньше его исполняли публично не так часто) по наитию, сглатывая отсутствие звукового объёма, полноценной объёмности, пока на концертах того же самого абонемента «Истории с оркестром» (в этот раз он проходит восьмой, а не девятый раз, так как в прошлом году его отменили из-за локдауна, а теперь Владимир Юровский уходит из руководителей ГАСО, его контракт истекает), но только несколько лет назад, во время программ, посвящённых годовщине Второй мировой войны, не зацепился за «Метаморфозы», перевернувшие моё понимание пунктумов с внутренними кровотечением…
После этого я стал находить из у Штрауса повсюду, обращая внимания на эту звуковую позёмку недифференцируемого «загиба», словно бы выходящего за границы привычного восприятия.
В нынешнем «вальсе памяти» «Мюнхен», который открывал серию летних концертов ГАСО, тоже были эти звуковые позёмки, смазывающие карту музыкального будня (помимо Репина, мастером подобных загибов был ещё, например, и Николай Фешин) эти внутренние, имманентные потоки тоже выходили средостением замысла, о котором Юровский, по традиции, рассказывал перед концертом.
Мои публикации в Instagram за 27 июня 2021
lj_paslen
28-06-2021 00:04
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Сборник статей «Русский реализм XIX века: общество, знание" ("НЛО", 2020). Logos review of books № 3
lj_paslen
27-06-2021 11:07
Литературоведческий сборник «Русский реализм XIX века: общество, знание, повествование», выпущенный «НЛО» этой осенью, заново ставит вопрос о реальности и реализме в классической прозе
Еще Ролан Барт в книге «S/Z» (а это, между прочим, дремучий теперь 1970-ый!) объяснил, что никакого реализма нет и быть не может – раз уж писатель отбирает детали и, значит, задает раму отчуждения и отбора.
Полнота отражения действительности становится, таким образом, принципиально невозможной.
И, в самом-то деле, что такое литературный реализм, как не идеологическая установка, ставшая чуть ли не главной в советской культуре, настоянной на марксизме?
После распада СССР доктрину «реализма» списали в утиль.
Она практически вышла из актуального лексикона, употребляясь, разве что, для историко-культурного обозначения одного из течений позапрошлого века.
Тем более, что к нему-то как раз и относятся главные столпы отечественной прозы – а разбору и анализу именно их творчества и посвящены, в основном, почти два десятка статей ведущих российских литературоведов и славистов со всего мира.
Но сначала том открывает объемное вступление (большее, чем любое из последующих исследований), объясняющее зачем понятие «реализм» вновь необходимо нам в XXI веке, когда, казалось бы, любые «измы» доказали свою необязательность.
Дело в том, что «реализм» – понятие многослойное, смешивающее значения из разных сфер.
С тех пор, как идеологическая составляющая из него ушла (а в СССР существовал ведь еще и «соцреализм» – высшая и более, что ли, глубокая степень «отражения действительности с классовых позиций») оказалось, что без этого термина, превратившегося в понятие, не обойтись.
Из политической сферы оно перешло в эпистемологическую и нарратологическую, предлагая «решения формы».
Вот и Фредерик Джеймисон определял реализм как «гибридный концепт, в котором эпистемологическое утверждение (знания и правды) притворяются эстетическим идеалом…»
Именно ускоренное развитие нарратологии в нынешнем научном мире требует дополнительной методичности и систематизации терминологической базы.
Совсем не случайно самые яркие тексты сборника (вот как «Дисциплинарное государство и горизонты социальности» Ильи Клигера) посвящены ограничительным аспектам русской романистики.
«Дисциплинарная власть романа состоит, например, в таких типичных приемах романного дискурса, как несобственно-прямая речь, в рамках которой повествование приводит слова и действия персонажа, но вместе с тем напоминает об иерархии авторитетности, где всезнающий повествователь находится выше, чем говорящий, думающий и действующий герой. Подобным образом можно понимать и завершающую функцию сюжета, в наиболее простой форме награждающего добродетель и наказывающего порок..».
Реализм требует четкой гносеологической дисциплины.
Всяческие там модернизмы лучше всего справляются с «индивидуальным бытием», с «персональными мифологиями», тогда как описание окружающего мира, априори подразумевающее коллективный подход (когда писатель выражает будто бы обобщенную точку зрения, раз уж «никто не смеется в одиночестве», как Фрейд нам некогда сказал) лучше всего описывается именно с точки зрения «реализмов».
Да-да, то, что под зонтичным понятием «реализма» подобных подходов может быть великое множество (от «критического реализма» до «визионерского дидактизма» из статьи Маргариты Вайсман или, например, «историзма современности», «опосредованного модуса исторически насыщенного бытования сюжетов» у Бориса Маслова), совсем как параллельных режимов модерностей – методологическое достижение как раз последних десятилетий.
В 1921-м, ровно ведь сто лет назад, Роман Якобсон объяснил: вообще-то, реализм – авторское желание создать правдоподобный текст.
А еще – это эффект восприятия какого-то текста как правдоподобного.
Кроме того, реализм, это «сумма характерных признаков определенного художественного направления XIX столетия», а также «насыщение текста фабульно немотивированными деталями, создающими эффект реальности», но не участвующими в развитии сюжета.
По Якобсону, реализм – это ведь еще и «требование последовательной мотивировки, реализация поэтических приемов».
Описание возможностей реализма актуализировалось в последнее время и, в основном, между прочим, среди славистов и западных ученых, нашедших в этой стороне, как это не покажется странным россиянам, воспитанным, в основном, на марксизме,Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Литературоведческий сборник «Русский реализм XIX века: общество, знание, повествование», выпущенный «НЛО» этой осенью, заново ставит вопрос о реальности и реализме в классической прозе
Еще Ролан Барт в книге «S/Z» (а это, между прочим, дремучий теперь 1970-ый!) объяснил, что никакого реализма нет и быть не может – раз уж писатель отбирает детали и, значит, задает раму отчуждения и отбора.
Полнота отражения действительности становится, таким образом, принципиально невозможной.
И, в самом-то деле, что такое литературный реализм, как не идеологическая установка, ставшая чуть ли не главной в советской культуре, настоянной на марксизме?
После распада СССР доктрину «реализма» списали в утиль.
Она практически вышла из актуального лексикона, употребляясь, разве что, для историко-культурного обозначения одного из течений позапрошлого века.
Тем более, что к нему-то как раз и относятся главные столпы отечественной прозы – а разбору и анализу именно их творчества и посвящены, в основном, почти два десятка статей ведущих российских литературоведов и славистов со всего мира.
Но сначала том открывает объемное вступление (большее, чем любое из последующих исследований), объясняющее зачем понятие «реализм» вновь необходимо нам в XXI веке, когда, казалось бы, любые «измы» доказали свою необязательность.
Дело в том, что «реализм» – понятие многослойное, смешивающее значения из разных сфер.
С тех пор, как идеологическая составляющая из него ушла (а в СССР существовал ведь еще и «соцреализм» – высшая и более, что ли, глубокая степень «отражения действительности с классовых позиций») оказалось, что без этого термина, превратившегося в понятие, не обойтись.
Из политической сферы оно перешло в эпистемологическую и нарратологическую, предлагая «решения формы».
Вот и Фредерик Джеймисон определял реализм как «гибридный концепт, в котором эпистемологическое утверждение (знания и правды) притворяются эстетическим идеалом…»
Именно ускоренное развитие нарратологии в нынешнем научном мире требует дополнительной методичности и систематизации терминологической базы.
Совсем не случайно самые яркие тексты сборника (вот как «Дисциплинарное государство и горизонты социальности» Ильи Клигера) посвящены ограничительным аспектам русской романистики.
«Дисциплинарная власть романа состоит, например, в таких типичных приемах романного дискурса, как несобственно-прямая речь, в рамках которой повествование приводит слова и действия персонажа, но вместе с тем напоминает об иерархии авторитетности, где всезнающий повествователь находится выше, чем говорящий, думающий и действующий герой. Подобным образом можно понимать и завершающую функцию сюжета, в наиболее простой форме награждающего добродетель и наказывающего порок..».
Реализм требует четкой гносеологической дисциплины.
Всяческие там модернизмы лучше всего справляются с «индивидуальным бытием», с «персональными мифологиями», тогда как описание окружающего мира, априори подразумевающее коллективный подход (когда писатель выражает будто бы обобщенную точку зрения, раз уж «никто не смеется в одиночестве», как Фрейд нам некогда сказал) лучше всего описывается именно с точки зрения «реализмов».
Да-да, то, что под зонтичным понятием «реализма» подобных подходов может быть великое множество (от «критического реализма» до «визионерского дидактизма» из статьи Маргариты Вайсман или, например, «историзма современности», «опосредованного модуса исторически насыщенного бытования сюжетов» у Бориса Маслова), совсем как параллельных режимов модерностей – методологическое достижение как раз последних десятилетий.
В 1921-м, ровно ведь сто лет назад, Роман Якобсон объяснил: вообще-то, реализм – авторское желание создать правдоподобный текст.
А еще – это эффект восприятия какого-то текста как правдоподобного.
Кроме того, реализм, это «сумма характерных признаков определенного художественного направления XIX столетия», а также «насыщение текста фабульно немотивированными деталями, создающими эффект реальности», но не участвующими в развитии сюжета.
По Якобсону, реализм – это ведь еще и «требование последовательной мотивировки, реализация поэтических приемов».
Описание возможностей реализма актуализировалось в последнее время и, в основном, между прочим, среди славистов и западных ученых, нашедших в этой стороне, как это не покажется странным россиянам, воспитанным, в основном, на марксизме,
Мои публикации в Instagram за 26 июня 2021
lj_paslen
27-06-2021 00:07
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Мои публикации в Instagram за 25 июня 2021
lj_paslen
26-06-2021 00:13
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Реванш приезжих или Жара как приступ немощи
lj_paslen
25-06-2021 14:38
Под окнамикудахчут куры меняют бордюры и кладут плитку так активно, что хочется написать «круглосуточно»: Усиевича перекопано, парк у пруда и бывшего кинотеатра Баку закрыт по периметру стендами, его перекапывают, словно бы вновь ищут золото партии.
Сам бывший Баку наращивает хребет – каркас его растёт вверх, вширь и, покуда его строят, он кажется «ещё ничего», квази-хай-тек в действии…
Строительство и ремонты района обостряется в периоды запредельных температур, чтоб пыль давала ощущение тени, да лоснились на солнце от пота татарские спины рабочих, наводящих порядок между Ленинградским рынком и Биллой на улице Часовой – огромные участки там уже покрыли асфальтом (автостоянке – быть!), осталась малая малость с благоустройством пешеходных дорожек.
Более всего в жаре меня удивляет её ровность, ненарушаемость – вот как прямая линия кардиограммы на осциллографе в каком-нибудь незатейливом, но бесконечном сериале.
Написал это и ещё раз сунул нос в прогноз, а там вероятность грозы возникла и на цифровой карте в Яндексе сизые тучи образовались.
С дождём теперь интрига, так как ничто не предвещало…
Но не менять же написанное в угоду стихии, даже если оно написано защитой от неё же…
Пусть будет автофикшн.
Тем более, что с грозой всё ещё непонятно: попугает, попугает да пройдёт стороной, ляжет на Люберцы…
…чем пристальнее следишь – тем больше вероятность, что обманет, нанесёт дополнительной духоты, которая смешается с духотой, которая тут уже прописалась с прошлой недели и окапывается, вместе со строительными работами, в такой коктейль Молотова, что…
Жара – период неожиданных наблюдений и маленьких открытий, мгновенно забываемых (вытесняемых), как только норма восстанавливается и встаёт на место, чтобы мир вернулся к привычным очертаниям.
Встал на место, даже не щёлкнув костяшками.
Сосредоточенность на себе жар повышает, отвлечение и появление дел – уменьшает, причём заметно, словно как-то ответственный поприжал фитилёк и более не коптит.
Писать – это отвлекаться, углубляться в белый экран или в белый лист, белизной своей температурно нейтральные и экологически чистые.
В принципе, этот пост нужно бы сделать бесконечным, или писать его пока лето не закончится.
Пока дождь не начнётся.
Пока гроза не придёт.
Вдруг понял, что лучше всего перенести это непереносимое состояние зноя, загибающегося в неразличимость оттенков состояний и температур, выйдя к людям.
Впрягаясь в уличную суету, возвращающую сознание, воспарившее в сторону отчаянья, к разумным пределам – когда видишь, что остальные ходят, женщины обмахиваются веерами, мужчины еще и курят, дети ковыряют песочницу, всадники апокалипсиса рассекают пространство на великах, скутерах, самокатах и прочей механической нечисти, самооценка микросред резко осаживается.
Становится менее видимой, осязаемой.
Менее травматичной.
Казалось бы, Ленинградка вся забетонирована, заасфальтирована и экранирует так, словно бы все мы – корюшка на мангале, но нет же: во дни мучений и тягости из-за аномальных температур, проспект выглядит и ощущается (особенно если тень найти пожирнее, потолще) огромным, методично продуваемым воздуховодом.
Словно бы сумма температур делится на число людей, бегающих вокруг магазинов и метро, ощутимо уменьшая значения.
Если бы, конечно, не «табуны одичания» (поэт Вознесенский так означал автомобильные пробки), увеличивающие количество прицельных теплоударов в разы.
Москва к жаре не приучена.
Слишком уж её теплообмен нарушен.
Слишком уж корочки, асфальта и камня много, а природы мало – причём остатки природы взяты в кольцо из асфальта и камня и это не идёт микроклимату на пользу.
Уже через день всё перегревается, чтобы у каждого второго жителя или гостя повыбивало пробки.
В отличие от Урала, где жара, впрочем, как и любая погодная стихия ассоциируется с безбрежностью (точнее, с бездонностью), жара Москвы порционна и, что ли, окультурена границами других людей и социальных объектов (территории богатой и вип-благоустроенной жизни), другое дело, что даже части такой порции достаточно, дабы в ней утонуть.
Плюс река как анти-проспект, так как у реки жарче всего, почему-то.
Чердачинская жара обездвижена, точно парализована, в московской же почти всегда есть ветер.
Хотя бы иЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Под окнами
Сам бывший Баку наращивает хребет – каркас его растёт вверх, вширь и, покуда его строят, он кажется «ещё ничего», квази-хай-тек в действии…
Строительство и ремонты района обостряется в периоды запредельных температур, чтоб пыль давала ощущение тени, да лоснились на солнце от пота татарские спины рабочих, наводящих порядок между Ленинградским рынком и Биллой на улице Часовой – огромные участки там уже покрыли асфальтом (автостоянке – быть!), осталась малая малость с благоустройством пешеходных дорожек.
Более всего в жаре меня удивляет её ровность, ненарушаемость – вот как прямая линия кардиограммы на осциллографе в каком-нибудь незатейливом, но бесконечном сериале.
Написал это и ещё раз сунул нос в прогноз, а там вероятность грозы возникла и на цифровой карте в Яндексе сизые тучи образовались.
С дождём теперь интрига, так как ничто не предвещало…
Но не менять же написанное в угоду стихии, даже если оно написано защитой от неё же…
Пусть будет автофикшн.
Тем более, что с грозой всё ещё непонятно: попугает, попугает да пройдёт стороной, ляжет на Люберцы…
…чем пристальнее следишь – тем больше вероятность, что обманет, нанесёт дополнительной духоты, которая смешается с духотой, которая тут уже прописалась с прошлой недели и окапывается, вместе со строительными работами, в такой коктейль Молотова, что…
Жара – период неожиданных наблюдений и маленьких открытий, мгновенно забываемых (вытесняемых), как только норма восстанавливается и встаёт на место, чтобы мир вернулся к привычным очертаниям.
Встал на место, даже не щёлкнув костяшками.
Сосредоточенность на себе жар повышает, отвлечение и появление дел – уменьшает, причём заметно, словно как-то ответственный поприжал фитилёк и более не коптит.
Писать – это отвлекаться, углубляться в белый экран или в белый лист, белизной своей температурно нейтральные и экологически чистые.
В принципе, этот пост нужно бы сделать бесконечным, или писать его пока лето не закончится.
Пока дождь не начнётся.
Пока гроза не придёт.
Вдруг понял, что лучше всего перенести это непереносимое состояние зноя, загибающегося в неразличимость оттенков состояний и температур, выйдя к людям.
Впрягаясь в уличную суету, возвращающую сознание, воспарившее в сторону отчаянья, к разумным пределам – когда видишь, что остальные ходят, женщины обмахиваются веерами, мужчины еще и курят, дети ковыряют песочницу, всадники апокалипсиса рассекают пространство на великах, скутерах, самокатах и прочей механической нечисти, самооценка микросред резко осаживается.
Становится менее видимой, осязаемой.
Менее травматичной.
Казалось бы, Ленинградка вся забетонирована, заасфальтирована и экранирует так, словно бы все мы – корюшка на мангале, но нет же: во дни мучений и тягости из-за аномальных температур, проспект выглядит и ощущается (особенно если тень найти пожирнее, потолще) огромным, методично продуваемым воздуховодом.
Словно бы сумма температур делится на число людей, бегающих вокруг магазинов и метро, ощутимо уменьшая значения.
Если бы, конечно, не «табуны одичания» (поэт Вознесенский так означал автомобильные пробки), увеличивающие количество прицельных теплоударов в разы.
Москва к жаре не приучена.
Слишком уж её теплообмен нарушен.
Слишком уж корочки, асфальта и камня много, а природы мало – причём остатки природы взяты в кольцо из асфальта и камня и это не идёт микроклимату на пользу.
Уже через день всё перегревается, чтобы у каждого второго жителя или гостя повыбивало пробки.
В отличие от Урала, где жара, впрочем, как и любая погодная стихия ассоциируется с безбрежностью (точнее, с бездонностью), жара Москвы порционна и, что ли, окультурена границами других людей и социальных объектов (территории богатой и вип-благоустроенной жизни), другое дело, что даже части такой порции достаточно, дабы в ней утонуть.
Плюс река как анти-проспект, так как у реки жарче всего, почему-то.
Чердачинская жара обездвижена, точно парализована, в московской же почти всегда есть ветер.
Хотя бы и
Мои публикации в Instagram за 24 июня 2021
lj_paslen
25-06-2021 00:13
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Мои публикации в Instagram за 23 июня 2021
lj_paslen
24-06-2021 00:02
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии