Мои твиты сезона солнечного октября. Москва/Сокол
lj_paslen
10-10-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Вс, 12:06: У людей стало ощутимо больше проблем с глазами
- Вс, 12:06: В привычном магазине (размятом регулярным потреблением, близостью к дому) покупаешь больше, чем в непривычном.
- Вс, 12:10: Что такое экономический кризис от санкций? Наглядная картинка: в Метромаркете, нашем торговом центре «на районе», который невозможно миновать, так как он встроен в метростанцию, в самом начале лета не работал только один эскалатор (но самый посещаемый - самый нужный, который вниз, в метро)... Теперь же, осенью, работает только один, ведущий вверх, на самый на фудкорт. Нет запчастей. И это только начало. И да - наиболее посещаемое и эксплуатируемое ломается в первую очередь.
- Вс, 16:44: Чуйка подсказывает мне, что сбор лекарств и портянок для ополченцев - толком недодуманный (давит на жалость, но возмущает масштабами воровства) креатифф, призванный превратить Последнюю империалистическую в симулякр народного ополчения.
- Пн, 00:15: Под «культовым» понимаются, как правило, знаки внешнего [демонстративного] поклонения, тогда как, на самом деле, это, скорее, нечто, основательно внедрённое в культуру на безличностном уровне и незаметно формирующее структуру личности. Примерно вот как религия. [читая Баткина]
- Пн, 12:28: Самый яркий, цветоносный период года: багрец и золото практически стучатся в открытые окна (дома тепло от отопления, на улице - от солнечного безветрия) с такой силой, что комнаты радикально (вплоть до перемены настроения) окрашивает лимонным витражом вся эта благодать…
- Пн, 12:37: Театрально-сюрреальная достопримечательность La Scarzuola рядом с монастырем XIII века в средневековом городе Умбрия, Италия, создавалась архитектором Томазо Буцци, начиная с 1956 года, когда он и приобрел этот участок. Хотелось бы жить и писать здесь: https://t.co/HTPrOTJwsv
- Пн, 14:02: Когда решил показать класс - и это удалось. На сайте "Нового мира" выложили мою статью "Бремя полого человека". "От пастиша слышу - как поначалу случайный и необязательный приём теперь ложится в основу практически всей актуальной культуры" (№ 9, 22): https://t.co/2SGjExDJNm
- Вт, 19:32: К вопросу о культурных отличиях. Заметил на фудкорте, что едоки вьетнамской еды убирают за собой столы и подносы чаще, чем потребители «обычного» фастфуда.
- Вт, 20:48: Том ям больше всего напоминает рассольник, сваренный на рыбном бульоне.
Мои твиты
lj_paslen
06-10-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Ср, 16:02: Апокалиптическая распродажа книг Jarom'ir Hlad'ik press. Скидка 50%. И оно того стоит! https://t.co/FtRIGgkkgt
- Чт, 09:55: С/З: повесть "Уроки горы Сен-Виктуар" Петера Хандке на фоне Зебальда и Сезанна https://t.co/fLSOwSYtuU
С/З: повесть "Уроки горы Сен-Виктуар" Петера Хандке на фоне Зебальда и Сезанна
lj_paslen
06-10-2022 09:55
«Большая сосна» Поля Сезанна из собрания Ивана Морозова, экспонирующаяся как раз сейчас в Пушкинском музее, упоминается в повести Петера Хандке как один из главных источников его вдохновения.
Оказавшись около Прованса в трудное для себя время преодоления творческого и жизненного кризиса, Хандке, который, разумеется, равен рассказчику от первого лица, гуляет по сезанновским местам в поисках точки для собственной сборки – восстановления и перенаправки внутреннего эквалайзера, при правильной эксплуатации дающего возможности жить дальше.
«Ведь в царстве великого мастера я день ото дня становился всё более невидимым – для себя самого и для окружающих…» (225)
Для этого рассказчик, размышляющий о роли пространственной геометрии и естественных ландшафтов в жизни отдельного ума (а также о множестве иных сколь важных, столь и отвлечённых материй), бродит вокруг да около горы Сен-Виктуар, которую Сезанн постоянно писал в самых разных ракурсах и жанрах…
…одержимый как своими поисками интеллектуально-пластического синтеза, так и формой объекта, обживаемого со всех сторон – в том числе и через пейзажные циклы, которые хочется назвать портретами места и личных состояний, движущихся в сторону если не мировой гармонии (её нет), то, хотя бы, устойчивого равновесия, связывающего всё со всем.
Раз уж, такая «взаимосвязь возможна», 247
Вот и у меня в сознании Сезанн сидит занозой, слишком прохладный и даже холодный не только по гамме (приятны и важны намеренно ограниченные проявления её тонов, с одной стороны, раскладывающей реальность на грани, её составляющие, но, с другой, стремящиеся к синтезу, объединению музыке, низкопосаженной в басы), одновременно чувственные и головные.
«Большая сосна» это и моя любимая картина Сезанна.
Точнее, холст, вызывающий максимальный отклик, напоминанием геометрически правильных горизонтальных плоскостей Мондриана и, таким, опосредованным образом, явленным нам, мне визуализированным принципом аналитического сезанновского подхода.
Его, так сказать, более чем наглядным воплощением.
Собственно, я потому и выбрал повесть Хандке (под вторым номером вошедшую в его тетралогию повестей «Медленное возвращение домой»), чтобы внести для себя ясность в том, зачем мне Сезанн…
Ведь такое искусство мне обязательно должно нравиться – оно ведь сразу про всё: и для эмоций и для размышлений, поэтому про него приятно и бесконечно писать, легко можно думать, в зависимости, правда, от потребностей и настроения.
Так как, скажем, плавного и переливчатого Чайковского можно слушать в любую секунду: мгновенно включаясь в чувствилища его переливов, обязательно находящих в слушателе отклик (то, что Пригов называл «эмоцию пососать»), тогда как структурно жёсткий, колючий даже Стравинский подходит для соединения с приятным умственным, но, тем не менее, напряжением, нуждающимся не в размягченности, но в собранном отклике самого что ни на есть чёткого посыла.
Отношение к Сезанну колеблется во мне от полного равнодушия (вот как к темным сортам кубизма Дерена, кажущегося мне окончательно фригидным) до неформулируемого проникновения в параллель замыслу, который, кажется, и Хандке ставит себе в задачу непременного формулирования.
Сезанн для него – символ теории и практики претворения искусства в жизнь до полного её, то есть, жизни переустройства.
Это возможность явить нам, если говорить совсем уже по-хайдеггеровски, «саму сокровенность, воплощённую в вещи…» (225)
Когда творческие порывы важны не столько под создание конечного продукта, сколько глобальной переделки себя, оборачиваясь мало кому доступным видом духовной практики, схожей религиозной медитации, эпифании…
Откровения могут возникнуть на самом пустом месте, буквально из ничего (что такое мысль о Сезанне как не абстрактная, совершенно отвлечённая абстракция в квадрате, неожиданно подчиняющая себе течение жизни и провоцирующая на поступки, способные изменить жизнь, раз уж человек едет куда-то, чуть ли не в иную страну, попутно вспоминая овраги и рощицы собственного поломанного детства), раз уж современная жизнь начисто лишена героизма.
Ну, то есть, предчувствия житийной литературы или, хотя бы, очеркистской (травелог, конечно же, один из подвидов очерка, запасный путь развития общественно полезной очеркистики, раз уж автор делает своё путешествие видимым и, значит, общественным) стереотипно требуют приключений, головокружительных интриг, потенциальных опасностей, врагов иЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
«Большая сосна» Поля Сезанна из собрания Ивана Морозова, экспонирующаяся как раз сейчас в Пушкинском музее, упоминается в повести Петера Хандке как один из главных источников его вдохновения.
Оказавшись около Прованса в трудное для себя время преодоления творческого и жизненного кризиса, Хандке, который, разумеется, равен рассказчику от первого лица, гуляет по сезанновским местам в поисках точки для собственной сборки – восстановления и перенаправки внутреннего эквалайзера, при правильной эксплуатации дающего возможности жить дальше.
«Ведь в царстве великого мастера я день ото дня становился всё более невидимым – для себя самого и для окружающих…» (225)
Для этого рассказчик, размышляющий о роли пространственной геометрии и естественных ландшафтов в жизни отдельного ума (а также о множестве иных сколь важных, столь и отвлечённых материй), бродит вокруг да около горы Сен-Виктуар, которую Сезанн постоянно писал в самых разных ракурсах и жанрах…
…одержимый как своими поисками интеллектуально-пластического синтеза, так и формой объекта, обживаемого со всех сторон – в том числе и через пейзажные циклы, которые хочется назвать портретами места и личных состояний, движущихся в сторону если не мировой гармонии (её нет), то, хотя бы, устойчивого равновесия, связывающего всё со всем.
Раз уж, такая «взаимосвязь возможна», 247
Вот и у меня в сознании Сезанн сидит занозой, слишком прохладный и даже холодный не только по гамме (приятны и важны намеренно ограниченные проявления её тонов, с одной стороны, раскладывающей реальность на грани, её составляющие, но, с другой, стремящиеся к синтезу, объединению музыке, низкопосаженной в басы), одновременно чувственные и головные.
«Большая сосна» это и моя любимая картина Сезанна.
Точнее, холст, вызывающий максимальный отклик, напоминанием геометрически правильных горизонтальных плоскостей Мондриана и, таким, опосредованным образом, явленным нам, мне визуализированным принципом аналитического сезанновского подхода.
Его, так сказать, более чем наглядным воплощением.
Собственно, я потому и выбрал повесть Хандке (под вторым номером вошедшую в его тетралогию повестей «Медленное возвращение домой»), чтобы внести для себя ясность в том, зачем мне Сезанн…
Ведь такое искусство мне обязательно должно нравиться – оно ведь сразу про всё: и для эмоций и для размышлений, поэтому про него приятно и бесконечно писать, легко можно думать, в зависимости, правда, от потребностей и настроения.
Так как, скажем, плавного и переливчатого Чайковского можно слушать в любую секунду: мгновенно включаясь в чувствилища его переливов, обязательно находящих в слушателе отклик (то, что Пригов называл «эмоцию пососать»), тогда как структурно жёсткий, колючий даже Стравинский подходит для соединения с приятным умственным, но, тем не менее, напряжением, нуждающимся не в размягченности, но в собранном отклике самого что ни на есть чёткого посыла.
Отношение к Сезанну колеблется во мне от полного равнодушия (вот как к темным сортам кубизма Дерена, кажущегося мне окончательно фригидным) до неформулируемого проникновения в параллель замыслу, который, кажется, и Хандке ставит себе в задачу непременного формулирования.
Сезанн для него – символ теории и практики претворения искусства в жизнь до полного её, то есть, жизни переустройства.
Это возможность явить нам, если говорить совсем уже по-хайдеггеровски, «саму сокровенность, воплощённую в вещи…» (225)
Когда творческие порывы важны не столько под создание конечного продукта, сколько глобальной переделки себя, оборачиваясь мало кому доступным видом духовной практики, схожей религиозной медитации, эпифании…
Откровения могут возникнуть на самом пустом месте, буквально из ничего (что такое мысль о Сезанне как не абстрактная, совершенно отвлечённая абстракция в квадрате, неожиданно подчиняющая себе течение жизни и провоцирующая на поступки, способные изменить жизнь, раз уж человек едет куда-то, чуть ли не в иную страну, попутно вспоминая овраги и рощицы собственного поломанного детства), раз уж современная жизнь начисто лишена героизма.
Ну, то есть, предчувствия житийной литературы или, хотя бы, очеркистской (травелог, конечно же, один из подвидов очерка, запасный путь развития общественно полезной очеркистики, раз уж автор делает своё путешествие видимым и, значит, общественным) стереотипно требуют приключений, головокружительных интриг, потенциальных опасностей, врагов и
Мои твиты
lj_paslen
01-10-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Пт, 20:18: Годами ругался с соседями по этажу, чтоб закрывали на ключ дверь в наш шестиквартирный отсек (карман, рекреацию, тамбур). С начала мобилизации дверь не была открыта ни разу. Морали не будет. Живем дальше…
- Сб, 04:03: 156. Окно в сентябрь. Москва Аэропорт/Сокол. До мобилизации и после https://t.co/IJzKAOK1aM
- Сб, 09:29: Странно не быть под одеялом если дождь шуршит за окном: октябрь https://t.co/rMPYBUByQw
156. Окно в сентябрь. Москва Аэропорт/Сокол. До мобилизации и после
lj_paslen
01-10-2022 04:03
Первым делом сменился хронотоп - это значит, что жизнь вошла в иное агрегатное состояние, какое станет понятным постфактум. Притёрлась, притерпелась. Нечто похожее переживалось в армии, когда дни тянулись неимоверно долго, недели песчаного цвета накапливались вместе с усталостью, тогда как месяцы летели как на перекладных; как безостановочные и бескомпромиссные скорые.
Так и здесь, раз уж хочешь, чтобы всё это поскорее закончилось, торопишь события и сучишь лапками, день гнётся мачтой, довлеет и скрыпит, пробегая гаммой сразу всех чувств (такой уж вместительный момент) по очереди...
...недели уподобляя автобусным остановкам, выстаивающим, в том числе, под дождём...
...соответственно месяцы съеживаются до полного неразличения того, что у них там внутри, раз уж пространство их определяла, в основном, одна эмоция (реже две или несколько), один цвет: внешних событий много (за всеми и не уследишь - да и не надо, тогда как внутренним места не находится) - их мал мала, меньше обычного...
...ровно настолько меньше насколько больше внешнего: всё же уравновешено...
Вот они, они месяцы, заветренные точно безе (безешки, ставшие станциями нашей надежды) оказываются стадиями процесса, вроде отторжения - торга - приятия, территориями определений и определённости, причём каждый из них (месяц, определение и определёность), покуда плывут да тянутся, кажутся окончательными и бесповоротными, чтобы позже съёжится как все предыдущие во что-то факультативное, служебное, исчерпанное: вроде косточекот вишни чёток, которые уже посчитал, но до которых заново пока не добрался...
Военное время наступательно для победителей и тормозно для отступантов, оно кружит и тянется в фазу маневров, водоворотом, предпочитая мочить и морочить голову, навеивать страхи, вместо того, чтобы развеиваться и уходить, точно дым - как то и положено пережитому. Копится на подкорке.
Подобно любой биографии или любому нарративу, оно идёт в один конец, его невозможно вывернуть наизнанку, хотя штука в том, что сознание военного периода живёт изнанкой и в изнанке процесса, ну, вот как шапка, засунутая в рукав пуховика, довольствуясь отзвуками событий в условном Кремле и на безусловной линии фронта.
На линии фронта в Украине, которого, видимо, нет как единой реальной данности, как единого образа (фронт безОбразен), но который мы вынуждены представлять каждый день как нечто совсем непрерывное.
Как уровень моря собственной жизни.
Резкие расколы и разрывы хронотопа случаются часто и выпадают уже не на сгибы, но на переломы - вот как сентябрьская мобилизация, раз уж на календаре начало осеннего сезона.
Постфактум кажется неслучайным, что в сентябре меня замкнуло на одном из ракурсов кухонного окна (раз уж стояло тревожное тепло - окно всё время было открытым, вот так из конкретных обстоятельств и рождается метафорический результат) с фрагментом асфальтовой тропинки на заднем дворе, там где обычно выгуливают собак или оставляют машины офисные клерки...
...дорожка за домом, где мало кто ходит, поэтому сложно застать прохожих и, тем более, велосипедистов, выбирающих кратчайший путь от Яковлева до Усиевича.
За углом дома, куда все уходят, направляясь снизу вверх, детская площадка и постоянно кричат взбудораженные девочки, из-за чего кажется, что асфальт просто-таки запружен фланерами; реакция на них дошла в сентябре у меня до нервного тика, постоянно вырывающего меня из-за стола.
Общая нервозность, таким образом, передалась мне таким образом - в размеренное, плавное течение временного мейнстрима постоянно врывались (да и продолжают врываться) наружные шумы, заставляя всё бросать, хвататься за айфон и бежать на кухню, по дороге "расчехляя" камеру.
Чтоб успеть застать на асфальтовой дорожке очередного удаляющегося вдаль.
Так прошёл самый длинный месяц невисикосного года: в этом году сентябрь тоже был летним, не из-за жары (её выпало в меру бабьего лета, которого никогда не случается вдоволь), но плавного хода, огибающего инфособытия и потрясения, медленно набирающего ход словно бы в бок от основной магистрали.
Словно бы, так из пандемии не выйдя, мы продолжаем жить в тупиковом отростке, в слепом аппендиксе, а деревья смотрят на нас с пониманием и тоже там где-то, в пустой параллели, живут.
Постфактум все эти снимки выглядят констатациями центробежных процессов: люди на них разбегаются в разные стороны, убегают от центра композиции в свою собственную судьбу - в сторонуСванна личной сохранности. Защищённости.
Куда курьеры, вслед за отъезжантами и убегантами,Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Первым делом сменился хронотоп - это значит, что жизнь вошла в иное агрегатное состояние, какое станет понятным постфактум. Притёрлась, притерпелась. Нечто похожее переживалось в армии, когда дни тянулись неимоверно долго, недели песчаного цвета накапливались вместе с усталостью, тогда как месяцы летели как на перекладных; как безостановочные и бескомпромиссные скорые.
Так и здесь, раз уж хочешь, чтобы всё это поскорее закончилось, торопишь события и сучишь лапками, день гнётся мачтой, довлеет и скрыпит, пробегая гаммой сразу всех чувств (такой уж вместительный момент) по очереди...
...недели уподобляя автобусным остановкам, выстаивающим, в том числе, под дождём...
...соответственно месяцы съеживаются до полного неразличения того, что у них там внутри, раз уж пространство их определяла, в основном, одна эмоция (реже две или несколько), один цвет: внешних событий много (за всеми и не уследишь - да и не надо, тогда как внутренним места не находится) - их мал мала, меньше обычного...
...ровно настолько меньше насколько больше внешнего: всё же уравновешено...
Вот они, они месяцы, заветренные точно безе (безешки, ставшие станциями нашей надежды) оказываются стадиями процесса, вроде отторжения - торга - приятия, территориями определений и определённости, причём каждый из них (месяц, определение и определёность), покуда плывут да тянутся, кажутся окончательными и бесповоротными, чтобы позже съёжится как все предыдущие во что-то факультативное, служебное, исчерпанное: вроде косточек
Военное время наступательно для победителей и тормозно для отступантов, оно кружит и тянется в фазу маневров, водоворотом, предпочитая мочить и морочить голову, навеивать страхи, вместо того, чтобы развеиваться и уходить, точно дым - как то и положено пережитому. Копится на подкорке.
Подобно любой биографии или любому нарративу, оно идёт в один конец, его невозможно вывернуть наизнанку, хотя штука в том, что сознание военного периода живёт изнанкой и в изнанке процесса, ну, вот как шапка, засунутая в рукав пуховика, довольствуясь отзвуками событий в условном Кремле и на безусловной линии фронта.
На линии фронта в Украине, которого, видимо, нет как единой реальной данности, как единого образа (фронт безОбразен), но который мы вынуждены представлять каждый день как нечто совсем непрерывное.
Как уровень моря собственной жизни.
Резкие расколы и разрывы хронотопа случаются часто и выпадают уже не на сгибы, но на переломы - вот как сентябрьская мобилизация, раз уж на календаре начало осеннего сезона.
Постфактум кажется неслучайным, что в сентябре меня замкнуло на одном из ракурсов кухонного окна (раз уж стояло тревожное тепло - окно всё время было открытым, вот так из конкретных обстоятельств и рождается метафорический результат) с фрагментом асфальтовой тропинки на заднем дворе, там где обычно выгуливают собак или оставляют машины офисные клерки...
...дорожка за домом, где мало кто ходит, поэтому сложно застать прохожих и, тем более, велосипедистов, выбирающих кратчайший путь от Яковлева до Усиевича.
За углом дома, куда все уходят, направляясь снизу вверх, детская площадка и постоянно кричат взбудораженные девочки, из-за чего кажется, что асфальт просто-таки запружен фланерами; реакция на них дошла в сентябре у меня до нервного тика, постоянно вырывающего меня из-за стола.
Общая нервозность, таким образом, передалась мне таким образом - в размеренное, плавное течение временного мейнстрима постоянно врывались (да и продолжают врываться) наружные шумы, заставляя всё бросать, хвататься за айфон и бежать на кухню, по дороге "расчехляя" камеру.
Чтоб успеть застать на асфальтовой дорожке очередного удаляющегося вдаль.
Так прошёл самый длинный месяц невисикосного года: в этом году сентябрь тоже был летним, не из-за жары (её выпало в меру бабьего лета, которого никогда не случается вдоволь), но плавного хода, огибающего инфособытия и потрясения, медленно набирающего ход словно бы в бок от основной магистрали.
Словно бы, так из пандемии не выйдя, мы продолжаем жить в тупиковом отростке, в слепом аппендиксе, а деревья смотрят на нас с пониманием и тоже там где-то, в пустой параллели, живут.
Постфактум все эти снимки выглядят констатациями центробежных процессов: люди на них разбегаются в разные стороны, убегают от центра композиции в свою собственную судьбу - в сторону
Куда курьеры, вслед за отъезжантами и убегантами,
Мои твиты эпохи мобилизации
lj_paslen
27-09-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Пн, 12:58: Не могу отделаться ощущения жизни внутри 1916-го года. То есть, ментально соскальзываю постоянно то ли в ощущение намеренной грандиозной реконструкции, то ли в какой-то из романов Володи Шарова, вроде «Репетиций» или «След в след» - про запуск эволюции и мутации коллективных тел
- Пн, 14:00: Где сын твой, Каин?
- Ср, 03:15: Именно ритм обеспечивает и задаёт «способ существования» [понятие из театральной практики - см.] поэзии
- Ср, 03:19: И вновь, как в пандемию, зараза и опасность, поражающая одних и совершенно игнорирующая других, живет на улице, словно бы прозрачным стеклом (пленкой, слюдой, незримым слоем) отгораживая тех, кто безумствует и мечется почти на краю, от тех, у кого продолжается обычная жизнь…
- Ср, 05:37: И никто пока не думает о последствиях последствий: не до того же. Словно бы последний день живем. Самосохраняйтесь, по возможности, как можно чаще, а новости заменяйте музыкой и сном. Очень хорошо идут осенью, например, Шуман и Шуберт.
- Чт, 04:38: Мечтаю иметь возможность читать «просто так», без цели, но, кажется, это невозможно - чтение мое устроено так, что цели самозарождаются внутри него. Собственно, одна из целей этого процесса и есть самозарождение целей.
"Другие викторианцы: Исследование сексуальности и порнографии в Англии... XIX века" Стивена Маркуса
lj_paslen
26-09-2022 22:42
Всем строем своего исследования, изданного "Гуманитарной академией" в переводе О. Е. Корчагиной год назад, Стивен Маркус (1928 – 2018) выказывает, что для исследователя, как и для врача, нет грязных и запретных тем.
Заключительную главу, в которой он вводит понятие порнотопии (утопическое нигде порнографического соблазна: «по-настоящему они реальному, ни даже литературному миру. Мы видим их, они существуют в нашем сознании..»), начинается с цитаты из Макса Вебера, предлагающего ценить любое культурное наследие…
…даже если, на первый взгляд, оно не выглядит «ценностным явлением», вот как «проституция, религия или деньги», поскольку «их существование и форма, которую они обрели исторически, прямо или косвенно затрагивают наши культурные интересы…» (326)
Итак, Маркус исследует викторианскую порнографию не ради удовольствия, но чтобы по ней, как «по когтю льва» восстановить эпистему середины XIX века, свод представлений об устройстве жизни, общества, физиологии и анатомии «обычных викторианцев».
Читая Диккенса или романисток, живших во времена королевы Виктории, мы все время, как с штампом, сталкиваемся с указанием на изнанку викторианства, на теневую его сторону, воплотившуюся в эротическом томлении, переходящем в неувядаемое лицемерие, а так же расцветающую в отношении непонятной (слабо уловимой тональности, не лишённой похотливой двусмысленности) к женщинам и детям – так вот, если я верно понимаю концептуальный замысел автора, ему интересно и даже важно навести на эту, чаще всего неартикулируемую и выпускаемую из внимания (и ложного стыда) сферу жизни увеличительное стекло.
С схожими целями Мишель Фуко комментировал средневековые хроники в "Истории безумия" или же древнегреческие сонники в втором томе «Истории сексуальности», выводя из античной обыденности законы и правила «заботы о себе», однажды серьезно прочистившие мне голову.
В свою очередь, Ролан Барт изучал тексты маркиза де Сада для объяснения устройства его письма: все эти тексты, обычно включаемые в орбиту «Удовольствия от чтения», оказываются для меня прорывными работами, внезапно делающими письмо видимым.
Его фраза из книги о Саде про либертенов, при первой же возможностистремящихся запереться под крышей в уединенном помещении, которую я многократно цитировал для передачи клаустрофобических черт того или иного авторского стиля, соединяет физиологию и интеллектуальные усилия, бессознательное и повышено чуткое умствование, от которого уже недалеко до его открытий уже поструктуралистского «Гула языка», де, напоминающего мерную работу механических машин.
Читал, что у Маркуса и Фуко были напряжённые отношения, но шли они в одну и ту же сторону «археологии гуманитарного знания», воскрешающего генезис понятий, кажущихся нам очевидными и почти что «природными»…
…ну, то есть существовавшими всегда и данными нам в какой-то совершеннейшей неизменности.
«Трудно найти другой вид литературы, содержание и обстоятельства существования которого находились бы в большем противоречии друг с другом, который в самых своих основаниях был бы более самоотрицающим…» (304)
Правда, у Барта в этом больше чуйки, у Фуко философии и культурологии, сдобренных личным, субъективным подходом, тогда как демонстративно отчужденный Макрус (нравится ли ему вся эта олдовая порнуха?) заходит на исследовательскую площадку, в основном, с точки зрения содержания, а не формы, добавляя к своему методу, разве что, аккуратную щепотку психоанализа, там где решается (как в главе «Ребенка бьют», посвященного особенностям флагеллантской беллетристики) все-таки на выводы непрямые и эксплицитные:
«Весь огромный корпус флагеллантской литературы, выпущенной в викторианский период, вместе с фантазиями, которые в ней воплощаются, и практиками, которые она изображает, представляет собой своего рода последнюю отчаянную попытку компромисса и защиты от гомосексуализма…» (319 – 320)
Впрочем, до порки нужно ещё добраться: глава «Ребенка бьют» – последняя в обзоре текстов и жанров порнотопии.
Первыми же в бой идутгинекологические брошюры Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Всем строем своего исследования, изданного "Гуманитарной академией" в переводе О. Е. Корчагиной год назад, Стивен Маркус (1928 – 2018) выказывает, что для исследователя, как и для врача, нет грязных и запретных тем.
Заключительную главу, в которой он вводит понятие порнотопии (утопическое нигде порнографического соблазна: «по-настоящему они реальному, ни даже литературному миру. Мы видим их, они существуют в нашем сознании..»), начинается с цитаты из Макса Вебера, предлагающего ценить любое культурное наследие…
…даже если, на первый взгляд, оно не выглядит «ценностным явлением», вот как «проституция, религия или деньги», поскольку «их существование и форма, которую они обрели исторически, прямо или косвенно затрагивают наши культурные интересы…» (326)
Итак, Маркус исследует викторианскую порнографию не ради удовольствия, но чтобы по ней, как «по когтю льва» восстановить эпистему середины XIX века, свод представлений об устройстве жизни, общества, физиологии и анатомии «обычных викторианцев».
Читая Диккенса или романисток, живших во времена королевы Виктории, мы все время, как с штампом, сталкиваемся с указанием на изнанку викторианства, на теневую его сторону, воплотившуюся в эротическом томлении, переходящем в неувядаемое лицемерие, а так же расцветающую в отношении непонятной (слабо уловимой тональности, не лишённой похотливой двусмысленности) к женщинам и детям – так вот, если я верно понимаю концептуальный замысел автора, ему интересно и даже важно навести на эту, чаще всего неартикулируемую и выпускаемую из внимания (и ложного стыда) сферу жизни увеличительное стекло.
С схожими целями Мишель Фуко комментировал средневековые хроники в "Истории безумия" или же древнегреческие сонники в втором томе «Истории сексуальности», выводя из античной обыденности законы и правила «заботы о себе», однажды серьезно прочистившие мне голову.
В свою очередь, Ролан Барт изучал тексты маркиза де Сада для объяснения устройства его письма: все эти тексты, обычно включаемые в орбиту «Удовольствия от чтения», оказываются для меня прорывными работами, внезапно делающими письмо видимым.
Его фраза из книги о Саде про либертенов, при первой же возможностистремящихся запереться под крышей в уединенном помещении, которую я многократно цитировал для передачи клаустрофобических черт того или иного авторского стиля, соединяет физиологию и интеллектуальные усилия, бессознательное и повышено чуткое умствование, от которого уже недалеко до его открытий уже поструктуралистского «Гула языка», де, напоминающего мерную работу механических машин.
Читал, что у Маркуса и Фуко были напряжённые отношения, но шли они в одну и ту же сторону «археологии гуманитарного знания», воскрешающего генезис понятий, кажущихся нам очевидными и почти что «природными»…
…ну, то есть существовавшими всегда и данными нам в какой-то совершеннейшей неизменности.
«Трудно найти другой вид литературы, содержание и обстоятельства существования которого находились бы в большем противоречии друг с другом, который в самых своих основаниях был бы более самоотрицающим…» (304)
Правда, у Барта в этом больше чуйки, у Фуко философии и культурологии, сдобренных личным, субъективным подходом, тогда как демонстративно отчужденный Макрус (нравится ли ему вся эта олдовая порнуха?) заходит на исследовательскую площадку, в основном, с точки зрения содержания, а не формы, добавляя к своему методу, разве что, аккуратную щепотку психоанализа, там где решается (как в главе «Ребенка бьют», посвященного особенностям флагеллантской беллетристики) все-таки на выводы непрямые и эксплицитные:
«Весь огромный корпус флагеллантской литературы, выпущенной в викторианский период, вместе с фантазиями, которые в ней воплощаются, и практиками, которые она изображает, представляет собой своего рода последнюю отчаянную попытку компромисса и защиты от гомосексуализма…» (319 – 320)
Впрочем, до порки нужно ещё добраться: глава «Ребенка бьют» – последняя в обзоре текстов и жанров порнотопии.
Первыми же в бой идут
Мои твиты
lj_paslen
25-09-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Сб, 14:02: Может, и хорошо, что дома, в записи музыка звучит не так монументально, как в концерте. На сильные эмоции и впечатления сил попросту не хватает уже… https://t.co/WBJjT8qd4z
- Сб, 16:15: Настолько заворожен происходящим, что, с одной стороны, не могу оторваться, с другой, не получается испугаться. Скорбное бесчувствие, позволяющее осознать, что все идёт по плану, в котором должно дойти даже до самых прожилок самых тупых.
Мои твиты конца сентября и Пугачёвского бунта. Антология американской поэзии. Москва, Сокол/Аэропорт
lj_paslen
20-09-2022 11:06
Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Ср, 04:41: Третьяковка как сафари для фотоохоты. Не искусство смотреть, но кнопку жать и немедленно все архивировать. Уже даже не в стиле «я и великие», но, в продолжение селфи-мании: я - это я. А спроси: «Зачем?» Никто не ответит? Никто и не знает…
- Ср, 07:13: Это ведь иллюзия, что утром и вечером освещение в метро разное? В общем-то, оно ж не зависит ни от времени суток, ни от сезона и даже от количества и качества пассажиропотоков…
- Чт, 04:52: Автофикшн = дневники (блог) + Википедия
- Чт, 04:56: Прибрахлил вчера наисвежайшую антологию современной американской поэзии - монументальный том «НЛО» под 700 страниц. Читаю взахлёб. Айсберг на века. А то и целый материк. И вангую, конечно, сильное, долгосрочное влияние этой монументалки на наш доморощенный процесс.
- Чт, 05:55: Слушаем по замерзание Европы без русского газа в промозглых, неотапливаемых квартирах. Как будто бы обратные санкции начались и они совсем не про Европу. Вторую неделю поджилки мерзнут до дрожи…
- Чт, 06:27: Эти последние фортепианные сонаты Шуберта словно бы роют во мне тоннель: каждое новое прослушивание (сейчас Брендель, 1988) многократно преувеличивает уже существующий смысл, глубину и красоту; затейливость и нужность…
- Чт, 23:59: Как фигура «меломана» соотносится с фигурой «фланёра»? Может ли это одно и то же, просто с разных сторон? Ношу в себе Шуберта по улице и если не плачу от его сонат, то лишь потому, что боюсь выглядеть глупо: моей внешности слёзы противопоказаны.
- Пт, 16:15: Сама эта фраза Эко в «Заметках об “Имени розы”» про простодушие Лиала, умеющей, в отличие от нас, говорить «Я тебя люблю» напрямую и без всяких отсылок, стала столь же расхожим трюизмом, как сам этот простодырый стиль Лиала
- Сб, 02:16: Дали тепло! На Москву тут же упал туман: в Домодедово из-за него задержана дюжина рейсов, в Шереметьево - 6, а во Внуково только один, что показывает карту циклона и потенциальных осадков. В прогнозе они есть вместе с шквалистым ветром. Здравствуй, бабье лето столичной стервозы!
- Вс, 06:43: Пугачева и день великого перелома. На душе стало легко и спокойно. Словно бы тяготный, весь в бинтах груз моей маяты в форточку ушёл. Хороший знак.
- Вс, 16:13: Я тебя не то, что вспоминаю, я тебя думаю: ты всегда со мной...
- Пн, 11:32: Из акта прикосновения к высокому, современные стихи становятся образом жизни - в американскую антологию поэзии входишь как в путанный лес: сложно разобраться в навигации своего восприятия. Но когда чтение отформатируется, джунгли превращаются в белый музей современного искусства. Читая антологию современной американской поэзии...
- Пн, 12:10: Именительный падеж - до мажор русского языка
- Пн, 12:26: Читать стихи - в КФС
- Пн, 19:00: RT @the_ins_ru: Pet Shop Boys заявили, что восхищаются мужеством Аллы Пугачевой https://t.co/OCkPOlBKuS
- Вт,
Роман "Открытый город" Теджу Коула в переводе Светланы Силаковой. "Ad Marginem", 2022
lj_paslen
19-09-2022 00:10
Как-то забываю всё время сформулировать рабочую гипотезу, из которой исхожу уже лет пять, поскольку она кажется мне настолько самоочевидной, чтобы проговаривать вслух – всё идёт к тому, что под воздействием внутренних и внешних фактов, жанровых и антропологических мутаций, уже очень скоро автофикшн станет главным (в том числе и политически грамотным, максимально корректным и востребованным) жанром мировой литературы.
Ну, от того, хотя бы, что авторы просто не смогут писать иначе, чем о себе…
Могу ошибаться, конечно, ибо сужу не только о том, что вокруг, но, в первую очередь, по своей собственной работе, но вопросы техники и мастерства как бы постоянно съезжают в сторону полюса индивидуальной одномерности, все сильнее и дальше отдаляясь от противоположного полюса «многофигурности»: когда текст вмещает на равных много персонажей.
Старые мастера изображали битвы и военные походы, праздничные набережные Венеции и мизансцены из Ветхого и Нового заветов, строя композиции из многочисленных людей, тогда как умение это постоянно истончалось, видимо, вместе с ростом интереса к одной, отдельно взятой, личности…
…её общественно-политической и культурно-психологической эмансипации, ставящей индивидуального человека в центр целиком его самодостаточной вселенной.
Когда угол обзора, с одной стороны, сужается до ограниченности самим собой, но, с другой, точно так же бесконечно расширяется или, если точнее, углубляется, почти целиком погружаясь в фиксацию и правду отдельного существа.
Находя всё новые и новые возможности и краски для передачи особенностей, закономерностей и исключений психологических импульсов и процессов, взятых словно бы под микроскопом и без оглядки на всех прочихшведов.
Кстати, я сейчас вспомнил, когда нашёл эту мысль, подобрал её – есть точная дата и она легко находится в моём ЖЖ, раз уж я сформулировал её, объясняя устройство первого тома «Моей борьбы», эпопеи Карла Уве Кнаусгора…
…в том самом месте, где он объясняет интерес к творчеству Мунка, самым первым скандинавским живописцем поместившим фигуру человека в центр своего холста. Холстов.
Зафиксировав, таким образом, смену центра не только художественной композиции, занятой теперь одним героем (даже если это не портрет), но и всей антропологии, фундаментального ощущения окружающего мира.
Невыразимое и безъязыкое, что сумел воспроизвести в пейзажах Констебл, возбудив в зрителе «жажду самому погрузиться в неисчерпаемость» (1, 217) связалось у Кнаусгора с ощущением ангельского присутствия, раз уж видишь облака, которые волнуют непонятным пониманию образом.Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Как-то забываю всё время сформулировать рабочую гипотезу, из которой исхожу уже лет пять, поскольку она кажется мне настолько самоочевидной, чтобы проговаривать вслух – всё идёт к тому, что под воздействием внутренних и внешних фактов, жанровых и антропологических мутаций, уже очень скоро автофикшн станет главным (в том числе и политически грамотным, максимально корректным и востребованным) жанром мировой литературы.
Ну, от того, хотя бы, что авторы просто не смогут писать иначе, чем о себе…
Могу ошибаться, конечно, ибо сужу не только о том, что вокруг, но, в первую очередь, по своей собственной работе, но вопросы техники и мастерства как бы постоянно съезжают в сторону полюса индивидуальной одномерности, все сильнее и дальше отдаляясь от противоположного полюса «многофигурности»: когда текст вмещает на равных много персонажей.
Старые мастера изображали битвы и военные походы, праздничные набережные Венеции и мизансцены из Ветхого и Нового заветов, строя композиции из многочисленных людей, тогда как умение это постоянно истончалось, видимо, вместе с ростом интереса к одной, отдельно взятой, личности…
…её общественно-политической и культурно-психологической эмансипации, ставящей индивидуального человека в центр целиком его самодостаточной вселенной.
Когда угол обзора, с одной стороны, сужается до ограниченности самим собой, но, с другой, точно так же бесконечно расширяется или, если точнее, углубляется, почти целиком погружаясь в фиксацию и правду отдельного существа.
Находя всё новые и новые возможности и краски для передачи особенностей, закономерностей и исключений психологических импульсов и процессов, взятых словно бы под микроскопом и без оглядки на всех прочих
Кстати, я сейчас вспомнил, когда нашёл эту мысль, подобрал её – есть точная дата и она легко находится в моём ЖЖ, раз уж я сформулировал её, объясняя устройство первого тома «Моей борьбы», эпопеи Карла Уве Кнаусгора…
…в том самом месте, где он объясняет интерес к творчеству Мунка, самым первым скандинавским живописцем поместившим фигуру человека в центр своего холста. Холстов.
Зафиксировав, таким образом, смену центра не только художественной композиции, занятой теперь одним героем (даже если это не портрет), но и всей антропологии, фундаментального ощущения окружающего мира.
Невыразимое и безъязыкое, что сумел воспроизвести в пейзажах Констебл, возбудив в зрителе «жажду самому погрузиться в неисчерпаемость» (1, 217) связалось у Кнаусгора с ощущением ангельского присутствия, раз уж видишь облака, которые волнуют непонятным пониманию образом.
«В то же время как в упомянутых картинах, так и в ангелах было что-то такое, что вызывало чувство душевной неудовлетворённости, потому что те и другие, по существу, принадлежали прошлому, то есть той его части, которая давно осталась для нас позади и уже не укладывалась в рамки созданного нами мира, где великое и божественное, возвышенное и святое, прекрасное и истинное перестало быть признанными ценностями, а напротив, ставилось под сомнение и даже казалось смешным. Следовательно, то великое, пребывающее за рамками нашего мира, которое вплоть до века Просвещения признавалось божественным и данным нас в эпоху романтизма, – олицетворялось с природой, причём откровение выражалось через категорию возвышенного, и теперь оказалось вовсе лишено своего выражения. Искусство отождествило эту запредельность с социумом, иначе говоря, с человеческой массой, внутри которой оно свободно оперировало своими концепциями и релятивными понятиями. В истории норвежского искусства этот перелом наступил начиная с Мунка; именно в его картинах человек впервые занял собой всё пространство. Если вплоть до эпохи Просвещения человек занимал подчинённое место по сравнению с божественным, а в эпоху романтизма ему отводилось подчинённое место по отношению к изображённому пейзажу – могучим и величавым горам, могучему и бескрайнему морю, когда даже леса и деревья представляются могучими и величественными по сравнению с человеком, а люди всегда, без исключения, предстают на картинах маленькими, – то у Мунка мы уже видим совершенно противоположный подход. Человеческое начало как бы поглощает всё остальное, присваивает себе всё вокруг. Горы, море, деревья и леса – всё окрашено человеческим началом. Не деятельностью и внешними проявлениями человеческой жизни, а его чувствами и внутренней жизнью. Стоило человеку только забрать такую
Роман "Дождись лета и посмотри, что будет" Романа Михайлова, Common place, 2021
lj_paslen
14-09-2022 11:18
С первой страницы книга Михайлова приятно удивляет качеством текстовой выделки: сразу понимаешь, что это не просто беллетристика, но роман с замахом.
Дальше разгадка авторской мотивации интригует не менее истории про крайне чувствительного Руслана из провинциального городка, позже переехавшего в Москву (в начале книги ему семнадцать, в конце – около двадцати), чья юность пришлась на девяностые годы…
В статье «Продиджи едут в ваш город» критик Эдуард Лукоянов, неоднократно писавший о сочинениях Михайлова в «Горьком», называет Руслана «сенсетивным» («…Руслан — чрезвычайно тонко чувствующий и замкнутый в себе ребенок-синестет, будто бы пришедший в наш мир из потусторонней прозы Андрея Белого…»), хотя я бы обозначил главного героя «Дождись лета и посмотри, что будет» аутистом, которому не повезло – тем более, что фонда Любови Аркус «Антон где-то рядом» в лихих и кровавых девяностых не существовало…
…да и никакой инклюзией в тогдашнем социальном пространстве даже близко не пахло.
Хотя, конечно, вся страна не понимала куда идёт и что с всеми нами происходит (вот как сейчас примерно), из-за чего отдельные странности отдельных людей воспринимались нормой отсутствующей нормы.
А Руслан (его папа-анархия, картежный шулер, недавно вышел из тюрьмы, затем снова сел, чтобы вновь выйти и принять некоторое участие в судьбе сына, но, чу, обойдусь без спойлеров) еще и всяческие рисковые технологии разгона сознания использует – от медитации до наркоты.
Тем более, что окружение его деклассированное, собирающееся то за гаражами, то в притоне заброшенной квартиры, всячески томумирволит способствует: все курят, колются, нюхают, пускают по венам, затем ложатся вниз лицом, торчат, устраивают праздники в виде поминок и т.д.
Что употребляет Руслан, помимо алкашки (это игры у провинциальных тинейджеров такие), не очень понятно, так как он и без ускорителей постоянно находится в промежуточных и пограничных состояниях, постоянно путая реальность и грёзы, способные тянуться днями и днями.
Все начинается с того, что людей, которые его окружают, Руслан находит на рисунках в детских книжках, из-за чего самого важного своего друга, почти не вылезающего из дурки (у него там штаб-квартира, что ли), нарекает Ласло – раз уж его портрет находится в сборнике венгерских народных сказок.
«Как только дедушка вышел из комнаты, я бросился перелистывать книги дрожащими пальцами. Сразу же нашёл там Толика и дядю Сережу. Они руководили большим строительством, стояли рядом и смотрели, как работают экскаваторы. Всего три книги. Одна про строительство новых городов, вторая о войне, третья – сборник сказок. Третью испугался сразу открыть. Явно там много знакомых, а может, есть и я сам. Наверное, зря я боялся листать книги на той хате, они обычные, в них нет никаких ключей, а в этих есть…» (197 – 198)
Жизнь и люди подхватывают эти клички и соответствия (хотя Руслан и старается не говорить откуда они берутся, бережётся, ворожит как умеет и эта бытовая магия, надо сказать, спасает его не один раз), хотя сходиться в одном месте отказываются, как Руслан не старается свести их в одном месте.
Ну, то есть, разных людей из разных сфер своей жизни (криминального авторитета и девушку, встреченную на улице), которые даже не знают, что происходят из одного и того же сказочного текста – Руслану важно свести их и посмотреть узнают они друг друга или же будут притворяться незнакомыми дальше.
Свои прообразы (а то и трикстеры) имеют многие второстепенным и даже главные герои – разумеется, ближе к финалу, Роман находит в венгерском фольклоре и себя, так как все ружья у мастера обязаны выстреливать.
Даже если он не развешивает их на сцене, но наколдовывает из заочно (умозрительно) сгущающихся облаков.
Детали, не играющие никакой роли в сюжете, замедляющие его, но создающие проработанную атмосферку.
Экранизацию мыслеформ, или же нечто, гораздо более художественное, складчатое и глубокое?
Игра с рисованными прототипами напомнила мне, кстати, альбомы Ильи Кабакова, все персонажи которых сплошь страдают психологическими отклонениями разной степени тяжести, позволяющими им скрыться от свинцовых мерзостей советского существования.
Небыль и нежить идут здесь под ручку, монтаж склеивает их встык так, что не разделишь.
«В тот же день, когда мы познакомились с Кальмаром, я достал книгу про Алладина, посмотрел картинки. Действительно, он. И не только лицо в цвет,Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
С первой страницы книга Михайлова приятно удивляет качеством текстовой выделки: сразу понимаешь, что это не просто беллетристика, но роман с замахом.
Дальше разгадка авторской мотивации интригует не менее истории про крайне чувствительного Руслана из провинциального городка, позже переехавшего в Москву (в начале книги ему семнадцать, в конце – около двадцати), чья юность пришлась на девяностые годы…
В статье «Продиджи едут в ваш город» критик Эдуард Лукоянов, неоднократно писавший о сочинениях Михайлова в «Горьком», называет Руслана «сенсетивным» («…Руслан — чрезвычайно тонко чувствующий и замкнутый в себе ребенок-синестет, будто бы пришедший в наш мир из потусторонней прозы Андрея Белого…»), хотя я бы обозначил главного героя «Дождись лета и посмотри, что будет» аутистом, которому не повезло – тем более, что фонда Любови Аркус «Антон где-то рядом» в лихих и кровавых девяностых не существовало…
…да и никакой инклюзией в тогдашнем социальном пространстве даже близко не пахло.
Хотя, конечно, вся страна не понимала куда идёт и что с всеми нами происходит (вот как сейчас примерно), из-за чего отдельные странности отдельных людей воспринимались нормой отсутствующей нормы.
А Руслан (его папа-анархия, картежный шулер, недавно вышел из тюрьмы, затем снова сел, чтобы вновь выйти и принять некоторое участие в судьбе сына, но, чу, обойдусь без спойлеров) еще и всяческие рисковые технологии разгона сознания использует – от медитации до наркоты.
Тем более, что окружение его деклассированное, собирающееся то за гаражами, то в притоне заброшенной квартиры, всячески тому
Что употребляет Руслан, помимо алкашки (это игры у провинциальных тинейджеров такие), не очень понятно, так как он и без ускорителей постоянно находится в промежуточных и пограничных состояниях, постоянно путая реальность и грёзы, способные тянуться днями и днями.
Все начинается с того, что людей, которые его окружают, Руслан находит на рисунках в детских книжках, из-за чего самого важного своего друга, почти не вылезающего из дурки (у него там штаб-квартира, что ли), нарекает Ласло – раз уж его портрет находится в сборнике венгерских народных сказок.
«Как только дедушка вышел из комнаты, я бросился перелистывать книги дрожащими пальцами. Сразу же нашёл там Толика и дядю Сережу. Они руководили большим строительством, стояли рядом и смотрели, как работают экскаваторы. Всего три книги. Одна про строительство новых городов, вторая о войне, третья – сборник сказок. Третью испугался сразу открыть. Явно там много знакомых, а может, есть и я сам. Наверное, зря я боялся листать книги на той хате, они обычные, в них нет никаких ключей, а в этих есть…» (197 – 198)
Жизнь и люди подхватывают эти клички и соответствия (хотя Руслан и старается не говорить откуда они берутся, бережётся, ворожит как умеет и эта бытовая магия, надо сказать, спасает его не один раз), хотя сходиться в одном месте отказываются, как Руслан не старается свести их в одном месте.
Ну, то есть, разных людей из разных сфер своей жизни (криминального авторитета и девушку, встреченную на улице), которые даже не знают, что происходят из одного и того же сказочного текста – Руслану важно свести их и посмотреть узнают они друг друга или же будут притворяться незнакомыми дальше.
Свои прообразы (а то и трикстеры) имеют многие второстепенным и даже главные герои – разумеется, ближе к финалу, Роман находит в венгерском фольклоре и себя, так как все ружья у мастера обязаны выстреливать.
Даже если он не развешивает их на сцене, но наколдовывает из заочно (умозрительно) сгущающихся облаков.
Детали, не играющие никакой роли в сюжете, замедляющие его, но создающие проработанную атмосферку.
Экранизацию мыслеформ, или же нечто, гораздо более художественное, складчатое и глубокое?
Игра с рисованными прототипами напомнила мне, кстати, альбомы Ильи Кабакова, все персонажи которых сплошь страдают психологическими отклонениями разной степени тяжести, позволяющими им скрыться от свинцовых мерзостей советского существования.
Небыль и нежить идут здесь под ручку, монтаж склеивает их встык так, что не разделишь.
«В тот же день, когда мы познакомились с Кальмаром, я достал книгу про Алладина, посмотрел картинки. Действительно, он. И не только лицо в цвет,
Мои осенние твиты. Сентябрь, Сокол
lj_paslen
07-09-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Ср, 04:41: В шведском литературоведении существует жанр "роман-фланёр" (или же "роман фланёра"), связанный с культурой серебряного века: https://t.co/IedL7NXWj5
- Ср, 07:13: На улице так холодно, а в доме без отопления столь промозгло, что кажется - за окнами круглосуточное ненастье кружит, кипит и пенится, в падучей разбиваясь об асфальт…
- Чт, 04:52: Литература - это, прежде всего, работа. Пусть и невидимая миру. Хотел было написать, что поэзия для меня - тщательно проработанные творения (в противовес рулонам того, «как вылилось»), но прозы это тоже касается: компьютер - важный враг истинной литературы…
- Чт, 04:56: Если компьютер облегчает жизнь пишущим, из-за чего объёмы текстов резко возрастают, а качество падает, то система критериев должна включать, помимо лёгкости и мастеровитости, совсем иные какие-то (и более глубокие, углублённые) свойства. Чтобы вообще литературой хотя бы быть… [а не казаться]
- Чт, 05:55: Дождь как прививка от обыденности.
- Чт, 06:27: Обида зачастую изнанка чувства вины.
- Чт, 23:59: Ощущение тектонических сдвигов возникает если ушел человек, бывший с нами всегда, привычный и поэтому вечный. Находившийся на сцене сознания с раннего детства. Она была бабушкой всем. Всему белому свету. Елизавета II умерла в Великобритании, а осиротела планета. В том числе и мы.
155. Окно в август, в лето. Сокол, Москва
lj_paslen
02-09-2022 16:52
Незнание образует карманы времени. Это мы сами с собой находимся каждую минуту, а вот все другие постоянно исчезают для нас как за шторкой....
Люди, которых мы наблюдаем лишь иногда, исчезают в этих карманах, рекреациях, которые могут открыться, стоит только за угол завернуть - словно бы мы знаем чем они, эти люди, от нас регулярно сокрытые, занимаются, окруженные вспышками стоп-кадров; как стареют вместе с нами и параллельно: пропускают время сквозь себя - время, подобное радиации, накрывающей всех одновременно, но каждого в особенности.
Хотя нет, в карманах этих время не идёт, но даже не колышится, точно вода и касается это не только людей, которых мы встречаем, выныривая из собственных рекреаций, из-под личного льда, но и всех прочих явлений - от погодных сезонов до общественно-политической ситуации.
Всё, что живёт и развивается постоянно затекает в зоны невидимости: скотомизируются до следующего момента, когда мы решим обратить на них внимание, а что там у них внутри происходит?
Как они без света наших глаз и без музыки наших запахов существуют?
Мы ведь вполне уверены, что в любую секунду (возьми, да замерь) знаем как идут все эти неподнадзорные процессы, тянущиеся в темноте осенней ночи электрическими проводами или же последними сонатами Шумана (в особенности самой последней - любимой моей 960, кто хиппует -тот поймёт)...
...с Шубертом совсем интересно: чего бы нам всем его не слушать долгими осенними вечерами?
Массив романтической музлитературы огромен и велик, подступать к нему страшно, конечно, но Ютьюб постоянно выносит на берег всё новые и новые романтические артефакты: XIX век резко состарился и сжался, но ещё не превратился в окаменевшую древность.
Или, всё же, окаменел?
Тем более, что алгоритмы Ютьюба устроены таким способом, что однажды споткнувшись о кабачковый суп будешь получать новости о блюдах семейства тыквенных до морковкиного заговенья, даже если (вот как я) ежедневно вычищать из раздачи роликов не только всяческую нечисть (да-да, я не ленюсь посылать на все это гуано жалобы бухарскому бею), но и то, что никогда не будет просмотрено.
Ведь природа Ютьюба сиюминутна и не предполагает отложенных действий - слишком он быстро развивается, слишком быстро всё (многое) в нашей жизни устаревает, заменяясь новинками: карманы Ютьюба всегда новостями полны и выбирать нужно не то, что "в принципе симпатично", но лишь то, что отвечает непосредственным потребностям текущего дня, а то, что хорошо бы было посмотреть когда-нибудь, нет, это гниёт сразу.
Так вот Шуберт, как это этого Шопен, а ещё до этого Шуман, слишком красивые, слишком мелодичные для 2022 года, сливающиеся в один уютно-тревожный поток, в куски виноградного мяса на радио "Орфей".
Типа знаешь про них, но всегда слишком занят, чтобы обратить внимание - очень уж долго весь этот клубок разматывать: очень уж много слоёв скрывают кочерыжку твоего личного, собственного, значит, к романтикам интереса.
Тем более, что опытный человек всегда при деле и ниши все заняты опытом переживаний предыдущих лет; билеты закончились вместе с свободными местами и есть кого слушать.
Они (билеты, места, концы) не отменяют явления, существующие в мире, но складируют их где-то на периферии внимания, почти в подъезде - между лифтом и мусоропроводом.
Там, где чужие люди со своим мусором ходят.
Иногда ты становишься слишком взрослым, чтобы обращать внимание на что-то ещё, признавать за своё что-нибудь новое, так как это ответственность и, почти всегда, лишний груз.
А наша ответственность (чувство такое) уже и так просела и прогнулась под грузом добровольно взятых на себя обязательств.
Какой-нибудь нетребовательный школяр признает себя поклонником Моэма, посмотрев один лишь телефильм "Театр" с прибалтийским акцентом, а ты даже прочитав на незапланированных каникулах стопку покетбуков, думаешь о том, какое это всё какое-то лишние и ненужное. Не востребованное.
Спасибо, у нас всё есть. Спасибо, нам ничего не надо. Мы ни в чём не нуждаемся.
Приходите завтра, когда никого не будет в доме, кроме сумерек.
Потом, правда, надоедает сопротивляться алгоритмам выдачи Ютьюба, так как между политическими разговорами даже хороших людей, вроде моего земляка Аббаса Галямова или же ученика Лотмана Кирилла Рогова и музыками всякими разными, конечно, лучше выбирать музыки разные самые...
...или на худой конец рецепты незабываемогоЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Незнание образует карманы времени. Это мы сами с собой находимся каждую минуту, а вот все другие постоянно исчезают для нас как за шторкой....
Люди, которых мы наблюдаем лишь иногда, исчезают в этих карманах, рекреациях, которые могут открыться, стоит только за угол завернуть - словно бы мы знаем чем они, эти люди, от нас регулярно сокрытые, занимаются, окруженные вспышками стоп-кадров; как стареют вместе с нами и параллельно: пропускают время сквозь себя - время, подобное радиации, накрывающей всех одновременно, но каждого в особенности.
Хотя нет, в карманах этих время не идёт, но даже не колышится, точно вода и касается это не только людей, которых мы встречаем, выныривая из собственных рекреаций, из-под личного льда, но и всех прочих явлений - от погодных сезонов до общественно-политической ситуации.
Всё, что живёт и развивается постоянно затекает в зоны невидимости: скотомизируются до следующего момента, когда мы решим обратить на них внимание, а что там у них внутри происходит?
Как они без света наших глаз и без музыки наших запахов существуют?
Мы ведь вполне уверены, что в любую секунду (возьми, да замерь) знаем как идут все эти неподнадзорные процессы, тянущиеся в темноте осенней ночи электрическими проводами или же последними сонатами Шумана (в особенности самой последней - любимой моей 960, кто хиппует -тот поймёт)...
...с Шубертом совсем интересно: чего бы нам всем его не слушать долгими осенними вечерами?
Массив романтической музлитературы огромен и велик, подступать к нему страшно, конечно, но Ютьюб постоянно выносит на берег всё новые и новые романтические артефакты: XIX век резко состарился и сжался, но ещё не превратился в окаменевшую древность.
Или, всё же, окаменел?
Тем более, что алгоритмы Ютьюба устроены таким способом, что однажды споткнувшись о кабачковый суп будешь получать новости о блюдах семейства тыквенных до морковкиного заговенья, даже если (вот как я) ежедневно вычищать из раздачи роликов не только всяческую нечисть (да-да, я не ленюсь посылать на все это гуано жалобы бухарскому бею), но и то, что никогда не будет просмотрено.
Ведь природа Ютьюба сиюминутна и не предполагает отложенных действий - слишком он быстро развивается, слишком быстро всё (многое) в нашей жизни устаревает, заменяясь новинками: карманы Ютьюба всегда новостями полны и выбирать нужно не то, что "в принципе симпатично", но лишь то, что отвечает непосредственным потребностям текущего дня, а то, что хорошо бы было посмотреть когда-нибудь, нет, это гниёт сразу.
Так вот Шуберт, как это этого Шопен, а ещё до этого Шуман, слишком красивые, слишком мелодичные для 2022 года, сливающиеся в один уютно-тревожный поток, в куски виноградного мяса на радио "Орфей".
Типа знаешь про них, но всегда слишком занят, чтобы обратить внимание - очень уж долго весь этот клубок разматывать: очень уж много слоёв скрывают кочерыжку твоего личного, собственного, значит, к романтикам интереса.
Тем более, что опытный человек всегда при деле и ниши все заняты опытом переживаний предыдущих лет; билеты закончились вместе с свободными местами и есть кого слушать.
Они (билеты, места, концы) не отменяют явления, существующие в мире, но складируют их где-то на периферии внимания, почти в подъезде - между лифтом и мусоропроводом.
Там, где чужие люди со своим мусором ходят.
Иногда ты становишься слишком взрослым, чтобы обращать внимание на что-то ещё, признавать за своё что-нибудь новое, так как это ответственность и, почти всегда, лишний груз.
А наша ответственность (чувство такое) уже и так просела и прогнулась под грузом добровольно взятых на себя обязательств.
Какой-нибудь нетребовательный школяр признает себя поклонником Моэма, посмотрев один лишь телефильм "Театр" с прибалтийским акцентом, а ты даже прочитав на незапланированных каникулах стопку покетбуков, думаешь о том, какое это всё какое-то лишние и ненужное. Не востребованное.
Спасибо, у нас всё есть. Спасибо, нам ничего не надо. Мы ни в чём не нуждаемся.
Приходите завтра, когда никого не будет в доме, кроме сумерек.
Потом, правда, надоедает сопротивляться алгоритмам выдачи Ютьюба, так как между политическими разговорами даже хороших людей, вроде моего земляка Аббаса Галямова или же ученика Лотмана Кирилла Рогова и музыками всякими разными, конечно, лучше выбирать музыки разные самые...
...или на худой конец рецепты незабываемого
Ангелы северозападного крыла: велосипедисты, курьеры вдоль и поперёк Лениградки. Последний день лета
lj_paslen
29-08-2022 15:29
Ангелы
Весь август стояла сухая жара, деревья сжались, пожелтели и потускнели так, как в октябре примерно.
Многие из них скинули избытки листвы, внезапно ставшей тяжёлой, ненужной и омертвелой - покрыв сухую траву покровом скрученной падалицы, напоминающей чай.
Это когда листы легко распадаются в рыжеватую пыльцу, раз уж неделями погода стоит сухая и пыльная, а ещё порыжелая точно в степи: Москва в степи это ли не оксюморон?
...а мне наскучил тарарам этих побед и поражений...
...обычно подобный процесс накрывает городские деревья осенью, завязанной на перепады температур и первые заморозки, однако, этим летом случился очередной климатический сдвиг и приметы одного сезона наложились на приметы из другой оперы.
Это и означает появление нестандартных феноменов.
Из-за того, что они повсеместны (на Соколе и на Аэропорте, по крайней мере) и незаметны (не бросаются в глаза), это не значит, что они традиционны - в сентябре и октябре, когда листва, обращенная накопленными нитратами в луковую шелуху, падает вниз, обычно уже идут дожди, не давая листве рассыпаться в прах.
Я обожаю этот осенний отвар, благоухающий миксом постаревшей травы, переживающей предпоследнюю одубелость с листовым байковым заварочным материалом, который с такой щедростью разбрасывают бесполезные деревья, вроде чахлого городского ясеня, тополя или клёна...
...особенно ясеня: чем бесполезнее дерево, что самоуглублённее его бытие, тем эти ароматы более терпки и стойки.
Одервенелы вертикальными оттенками, фактуристы даже в заочном восприятии, в умозрении...
Идёшь по улице и словно бы плывёшь по интровертной реке собственного самопоглощения: строй агрегатного состояния улицы и двора (я пишу эти строки, представляя себе асфальтовую дорожку на входе в наш квартал, возле мусорки и таинственной двухэтажной сторожки техников, площадка возле которой используется для автостоянки работников офисного центра "Алкон") автоматически переводит агрегатное состояние осеннего покоя в какую-то дополнительную задумчивость, словно бы перевязанную паутиной.
Пользуешься августом как чужим достоянием на вырост: вышел на улицу, где кто-то забыл выключить печь и солнечное электричество припекает макушку.
Не ты включил, не ты платишь, полнокровно (соприкасаясь максимумом поверхности) ощущая тепло на себе - одновременный загар и поглаживание, мысленные мысли, разогретые до состояния песочного печенья и заочный горизонтальный ландшафт, который не видишь, но, что ли, предвкушаешь...
...и да, он песчаного, песочного цвета с алым (но в сторону оранжевого) подбоем, от него видны лишь очертания, только границы, совсем как у пустынного миража или же у объектов Анны Желудь, то есть, плоти нет, одёжки тоже, предвкушать можно только идею ландшафта - холмов и граней домов, вот как у кубистов или Сезанна...
И этот умозрительный мираж висит над землей, точно лист иллюстрированного календаря с картинкой в картинке.
Москва от погоды меняется, превращаясь в чреду курортных слобод, из-за чего нет мысли сбежать отсюда куда-то к воде, в парк у водоема, за город...
...тем более, что и сбежать-то, в общем, некуда.
Весьма интересное состояние пришпиленности к времени и судьбе - особенно на фоне дебатов про шенгенские и выездные визы, мерного помахивания гильотины, заменившей часы-будильник: что-то тикает за кадром, покуда москвичи и гости столицы бегают по опустелымпомещениям магазинам.
Это ведь тоже ещё один сдвиг и наложение обычностей в необычном порядке - августовская пустота августовского Парижа, к примеру, где Орсэ заменено на Третьяковку в Лаврушинском переулке, разросшимся до размеров приморского бульвара.
Смотрю на гастарбайтеров возле нашего Алкона: они не просто чувствуют себя в своей тарелке, внутри уплотнившегося зноя, но словно бы всячески это подчёркивают гибкой, уверенной пластикой.
Их жара экстравертна и позволяет плыть по Усиевича и Яковлева брасом практически.
Южане кутаются в жару как в меха, как в складки парчовых халатов.
Как в весточки с родины, как в громадную голограмму родных просторов, занесенных в Москву понятным науке способом.
Кажется, ещё чуть-чуть и погода добавит окоёму самаркандского песка...
И тогда они садятся на велосипеды и развозят заказы.
Развозят заказы, словно бы разрывая на финише незримую финишную ленточку в цвет своих одежд - салатных, бордовых, лимонных, сине-задумчивых...
Тысячи курьеров одномоментно летят по Москве в разные стороны как стрекозы, ниточками разноцветных интенций, вышивая узорЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Ангелы Весь август стояла сухая жара, деревья сжались, пожелтели и потускнели так, как в октябре примерно.
Многие из них скинули избытки листвы, внезапно ставшей тяжёлой, ненужной и омертвелой - покрыв сухую траву покровом скрученной падалицы, напоминающей чай.
Это когда листы легко распадаются в рыжеватую пыльцу, раз уж неделями погода стоит сухая и пыльная, а ещё порыжелая точно в степи: Москва в степи это ли не оксюморон?
...обычно подобный процесс накрывает городские деревья осенью, завязанной на перепады температур и первые заморозки, однако, этим летом случился очередной климатический сдвиг и приметы одного сезона наложились на приметы из другой оперы.
Это и означает появление нестандартных феноменов.
Из-за того, что они повсеместны (на Соколе и на Аэропорте, по крайней мере) и незаметны (не бросаются в глаза), это не значит, что они традиционны - в сентябре и октябре, когда листва, обращенная накопленными нитратами в луковую шелуху, падает вниз, обычно уже идут дожди, не давая листве рассыпаться в прах.
Я обожаю этот осенний отвар, благоухающий миксом постаревшей травы, переживающей предпоследнюю одубелость с листовым байковым заварочным материалом, который с такой щедростью разбрасывают бесполезные деревья, вроде чахлого городского ясеня, тополя или клёна...
...особенно ясеня: чем бесполезнее дерево, что самоуглублённее его бытие, тем эти ароматы более терпки и стойки.
Одервенелы вертикальными оттенками, фактуристы даже в заочном восприятии, в умозрении...
Идёшь по улице и словно бы плывёшь по интровертной реке собственного самопоглощения: строй агрегатного состояния улицы и двора (я пишу эти строки, представляя себе асфальтовую дорожку на входе в наш квартал, возле мусорки и таинственной двухэтажной сторожки техников, площадка возле которой используется для автостоянки работников офисного центра "Алкон") автоматически переводит агрегатное состояние осеннего покоя в какую-то дополнительную задумчивость, словно бы перевязанную паутиной.
Пользуешься августом как чужим достоянием на вырост: вышел на улицу, где кто-то забыл выключить печь и солнечное электричество припекает макушку.
Не ты включил, не ты платишь, полнокровно (соприкасаясь максимумом поверхности) ощущая тепло на себе - одновременный загар и поглаживание, мысленные мысли, разогретые до состояния песочного печенья и заочный горизонтальный ландшафт, который не видишь, но, что ли, предвкушаешь...
...и да, он песчаного, песочного цвета с алым (но в сторону оранжевого) подбоем, от него видны лишь очертания, только границы, совсем как у пустынного миража или же у объектов Анны Желудь, то есть, плоти нет, одёжки тоже, предвкушать можно только идею ландшафта - холмов и граней домов, вот как у кубистов или Сезанна...
И этот умозрительный мираж висит над землей, точно лист иллюстрированного календаря с картинкой в картинке.
Москва от погоды меняется, превращаясь в чреду курортных слобод, из-за чего нет мысли сбежать отсюда куда-то к воде, в парк у водоема, за город...
...тем более, что и сбежать-то, в общем, некуда.
Весьма интересное состояние пришпиленности к времени и судьбе - особенно на фоне дебатов про шенгенские и выездные визы, мерного помахивания гильотины, заменившей часы-будильник: что-то тикает за кадром, покуда москвичи и гости столицы бегают по опустелым
Это ведь тоже ещё один сдвиг и наложение обычностей в необычном порядке - августовская пустота августовского Парижа, к примеру, где Орсэ заменено на Третьяковку в Лаврушинском переулке, разросшимся до размеров приморского бульвара.
Смотрю на гастарбайтеров возле нашего Алкона: они не просто чувствуют себя в своей тарелке, внутри уплотнившегося зноя, но словно бы всячески это подчёркивают гибкой, уверенной пластикой.
Их жара экстравертна и позволяет плыть по Усиевича и Яковлева брасом практически.
Южане кутаются в жару как в меха, как в складки парчовых халатов.
Как в весточки с родины, как в громадную голограмму родных просторов, занесенных в Москву понятным науке способом.
Кажется, ещё чуть-чуть и погода добавит окоёму самаркандского песка...
И тогда они садятся на велосипеды и развозят заказы.
Развозят заказы, словно бы разрывая на финише незримую финишную ленточку в цвет своих одежд - салатных, бордовых, лимонных, сине-задумчивых...
Тысячи курьеров одномоментно летят по Москве в разные стороны как стрекозы, ниточками разноцветных интенций, вышивая узор
"Святитель Николай Чудотворец". Иконы XIII - XX вв. Инженерный корпус ГТГ. Продлена до 18 сентября
lj_paslen
27-08-2022 21:56
Я давно уже заметил, что самые острые впечатления получаешь, когда ничего толком не ждёшь: любовь накатывает нечаянно да непреднамеренно: собирались лодыри на урок, а попали лодыри на каток.
Чтоб хоть как-то попритушить одержимость выставочным дискурсом, пошел в Инженерный корпус Третьяковки, хотя понимал, что обе выставки, там проходящие, оставят меня если не равнодушным, но подозрительным и полым (прохладным) внутри.
Как если смотришь выставку не сам, ногами и взглядом, направленным непосредственно на экспонаты, но словно бы со стороны (чуть сверху)…
…вот как в телевизоре, подвешенном под потолком.
Было понятно, что мой интерес – не про иконы, но монументальную декоративность модерна, почти всегда имеющего самодостаточную осязательную ценность: какой условной или скороспелой не будет выставочная концепция, артефакты точно не подведут.
Это как при неудачной оперной постановке можно закрыт глаза и слушать оркестр – даже если он тоже плох, тем не менее, он сиюминутен, то есть, свеж и конечен, а это не самые слабые переживания в ряду человеческих чувств.
Понятно же, что пересмотр музейных планов после изменения статуса страны требовал (да и продолжает требовать) быстрых и четких замен, которые по определению не могут быть зрелыми.
Зная, как методично и пошагово готовятся экспозиционные проекты, ещё на подступах к Инженерному корпусу, который и сам по себе – компромисс, архитектурный, технологический и институционный – я понимал, что, скорее всего, проекты, связанные с оформительской декоративностью модерна и изображениями Николая Угодника выдернули из колоды запланированного как самое что ни на есть готовое.
Может быть, я и не прав, тем более, что есть ведь расписание работы музея на год и его, более-менее, придерживаются.
В общем, я сразу пошел к «Ликам модерна» на верхнем этаже, даже не думая заглядывать на второй, «к иконам», ну, хотя бы для того, чтобы не замыливать глаз.
Даже помню мысль, что можно вообще не ходить к Угоднику, сэкономив время и силы, а с половиной стоимости билета – бог с ним, можно и потранжириться, тут ведь что важнее?
«Лики модерна», впрочем, оказались такими скоропалительными и скомканными, что нерастраченную силушку-то молодецкую нужно было куда-то девать, вот я и решил, точно так же оперативно и решительно, спуститься этажом ниже…
…ну, и загулял.
Так как подборка икон, посвященных святому Николаю, во-первых, легла мне на душу сильнее «Ликов модерна», во-вторых, она выявила какие-то собственные, самодостаточные богатства, которые вполне стали для меня «основным блюдом» очень даже на некоторое время.
Даже если глаз глух к иконописи и равнодушно скользит по неровным залаченным поверхностям досок, всегда можно найти плюсы и бонусы исследовательского момента, было бы только желание.
Сразу отвергнуть подачу легко (я называю это баловством), а попытаться преобразовать минус в плюс – задача интеллектуально богатая и даже благородная.
Василий Аксёнов, которому неделю назад у нас на районе открыли мемориальную доску (неудачную, но не генералу или очередному военному конструктору, так уже хорошо, а узнав, что скульптором доски стал Борис Мессерер и вовсе ничего хорошего от памятного знака ждать не приходится – Мессерер происходит из когорты людей с прогрессирующей бездарностью) высказывался по схожему поводу (сам слышал), что для того, чтобы эмиграция в Америку прошла с минимальным количеством душевных потерь, следует полюбить в ней что-нибудь аутентичное.
Например, джаз или абстрактное искусство.
Лес я знаю, секс люблю
С джазом и, тем более, с абстракцией любого сорта, хоть минимализмом правильных геометрических форм, хоть расхристанным анархизмом абстрактного экспрессионизма: любите ли вы Мазервелла так, как я?
Восприятие искусства сочетает чувственность и «чистый головняк» – это всегда синтез рационального подхода с интуитивно набрасывающимся, в поисках поживы, эмоциональными порывами…
Грубо говоря, для того, чтобы получать удовольствие – нужно глянуть на этикетку, ну, или же, признать манеру, отвечающую всем уровням и стадиям внутреннего снобизма.
Искусство это почти всегда выбор качества удовольствия и мягкая сила, с помощью которой человек уговаривает себя быть счастливым, отщипывая от той или иной экспозиции (да и чего угодно, вплоть доЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Я давно уже заметил, что самые острые впечатления получаешь, когда ничего толком не ждёшь: любовь накатывает нечаянно да непреднамеренно: собирались лодыри на урок, а попали лодыри на каток.
Чтоб хоть как-то попритушить одержимость выставочным дискурсом, пошел в Инженерный корпус Третьяковки, хотя понимал, что обе выставки, там проходящие, оставят меня если не равнодушным, но подозрительным и полым (прохладным) внутри.
Как если смотришь выставку не сам, ногами и взглядом, направленным непосредственно на экспонаты, но словно бы со стороны (чуть сверху)…
…вот как в телевизоре, подвешенном под потолком.
Было понятно, что мой интерес – не про иконы, но монументальную декоративность модерна, почти всегда имеющего самодостаточную осязательную ценность: какой условной или скороспелой не будет выставочная концепция, артефакты точно не подведут.
Это как при неудачной оперной постановке можно закрыт глаза и слушать оркестр – даже если он тоже плох, тем не менее, он сиюминутен, то есть, свеж и конечен, а это не самые слабые переживания в ряду человеческих чувств.
Понятно же, что пересмотр музейных планов после изменения статуса страны требовал (да и продолжает требовать) быстрых и четких замен, которые по определению не могут быть зрелыми.
Зная, как методично и пошагово готовятся экспозиционные проекты, ещё на подступах к Инженерному корпусу, который и сам по себе – компромисс, архитектурный, технологический и институционный – я понимал, что, скорее всего, проекты, связанные с оформительской декоративностью модерна и изображениями Николая Угодника выдернули из колоды запланированного как самое что ни на есть готовое.
Может быть, я и не прав, тем более, что есть ведь расписание работы музея на год и его, более-менее, придерживаются.
В общем, я сразу пошел к «Ликам модерна» на верхнем этаже, даже не думая заглядывать на второй, «к иконам», ну, хотя бы для того, чтобы не замыливать глаз.
Даже помню мысль, что можно вообще не ходить к Угоднику, сэкономив время и силы, а с половиной стоимости билета – бог с ним, можно и потранжириться, тут ведь что важнее?
«Лики модерна», впрочем, оказались такими скоропалительными и скомканными, что нерастраченную силушку-то молодецкую нужно было куда-то девать, вот я и решил, точно так же оперативно и решительно, спуститься этажом ниже…
…ну, и загулял.
Так как подборка икон, посвященных святому Николаю, во-первых, легла мне на душу сильнее «Ликов модерна», во-вторых, она выявила какие-то собственные, самодостаточные богатства, которые вполне стали для меня «основным блюдом» очень даже на некоторое время.
Даже если глаз глух к иконописи и равнодушно скользит по неровным залаченным поверхностям досок, всегда можно найти плюсы и бонусы исследовательского момента, было бы только желание.
Сразу отвергнуть подачу легко (я называю это баловством), а попытаться преобразовать минус в плюс – задача интеллектуально богатая и даже благородная.
Василий Аксёнов, которому неделю назад у нас на районе открыли мемориальную доску (неудачную, но не генералу или очередному военному конструктору, так уже хорошо, а узнав, что скульптором доски стал Борис Мессерер и вовсе ничего хорошего от памятного знака ждать не приходится – Мессерер происходит из когорты людей с прогрессирующей бездарностью) высказывался по схожему поводу (сам слышал), что для того, чтобы эмиграция в Америку прошла с минимальным количеством душевных потерь, следует полюбить в ней что-нибудь аутентичное.
Например, джаз или абстрактное искусство.
С джазом и, тем более, с абстракцией любого сорта, хоть минимализмом правильных геометрических форм, хоть расхристанным анархизмом абстрактного экспрессионизма: любите ли вы Мазервелла так, как я?
Восприятие искусства сочетает чувственность и «чистый головняк» – это всегда синтез рационального подхода с интуитивно набрасывающимся, в поисках поживы, эмоциональными порывами…
Грубо говоря, для того, чтобы получать удовольствие – нужно глянуть на этикетку, ну, или же, признать манеру, отвечающую всем уровням и стадиям внутреннего снобизма.
Искусство это почти всегда выбор качества удовольствия и мягкая сила, с помощью которой человек уговаривает себя быть счастливым, отщипывая от той или иной экспозиции (да и чего угодно, вплоть до
"Подводя итоги", "На вилле", "Рождественские каникулы", "Пироги и пиво" etc Сомерсета Моэма
lj_paslen
25-08-2022 19:51
Пока болел, прочитал стопку покетбуков с книгами Моэма, вовремя запасся в ближайшем супермаркете, чтоб скользить по строчкам, не задумываясь о прочитанном, вот и скользил.
Через неделю пропали запахи и это, странным или не странным образом, срифмовалось с бесцветным моэмовским стилем, главное для которого – непрерывное развитие сюжета: постоянное, неукоснительное, удивляющее (претендующее удивлять, а то и ошеломлять), но не имеющее ни вкуса, ни запаха.
Из пяти книг (три романа и два нон-фикшн) художественные тексты построены по принципу детектива: главный герой разгадывает загадку и, таким образом, ведёт читателя через каскад всевозможных событий.
Сам Моэм называл свой метод «непрерывной линией», что, в первую очередь, означает линейность и одномерную направленность нарратива, развивающегося от началу к концу без каких бы то ни было отклонений.
Хотя, конечно, внутри романов и включаются флешбеки (категория прошлого и материи памяти важны для простраивания обратной перспективы), все они выглядят локальными остановками внутри единого, большого потока.
И, поскольку такие «остановки в пути», необходимые для развернутого портрета того или иного героя, состоящего, в основном, из обстоятельств собственного прошлого (даже если это ребенок или 23-летний юноша, как в «Рождественских каникулах») задерживают бесперебойное развитие сюжета, обычно хочется их поскорее закончить.
Ну, и поскорее заканчиваешь, пробегая горячечным аллюром.
То есть, это, разумеется, беллетристика – высокого качества (несмотря на разницу и разность переводов), но типичное повествование ради повествования, когда автора заботит лишь бесперебойная подача событий – история должна постоянно извиваться, открывая за каждым новым поворотом непредумышленные обстоятельства.
Моэм так озадачен их непредсказуемостью, что с какого-то момента они становятся просто-таки ожидаемыми и предсказуемыми.
Их начинаешь ждать, а, ожидая, вычисляешь.
Пару раз я угадывал чем сердце успокоиться – вот как в «На вилле», где мадама, за которую сватается один благородный и практически идеальный «старик 54-х лет» (без пяти минут вице-король Индии, ну, то есть, надо завидовать), в конечном счете, неожиданно для себя, отдает руку другому соискателю – случайному и, казалось бы, неприятной пронырливости человеку.
Зато проверенному в экстремальных обстоятельствах.
Магистральная тема Моэма – сложность (читай: неоднозначность) жизни, где все непросто и так запутанно, что добро невозможно отделить от зла и наоборот: моральная зыбь, неоднозначность и подвижность оценок оказываются еще одним источником фабульной неопределенности, ради которой, собственно говоря, всё и затевалось.
Но так как писатель сосредоточен на нарративном слаломе все прочее (умные размышления, точные афоризмы, экстравагантные характеристики) отстаёт, остаётся в тени и перестаёт играть какую бы то ни было роль.
Моэм умный, изощрёнейший человек и умелый манипулятор (едва ли не треть его мемуарно-автобиграфической книги «Подводя итоги» рассказывает о «тайнах драматургического мастерства», которое он активно использовал в юности, чтобы поскорее прославиться и разбогатеть), поэтому знает, как увлечь читателя методичным закручиванием драматических гаек.
Однако подобно любому человеку, он ограничен эпистемой (взглядами, оптикой) своей эпохи, предлагающей определенный, но, как всегда, скоротечный набор доблестей.
Это значит, что модные штучки середины ХХ века доходят до нас с позолотой, облезшей от длительного употребления и более не трогают так же сильно, как раньше.
Эта история не про прогресс в искусстве (его нет, хотя как посмотреть, конечно), но про смену технологических парадигм, ни одна из которых не умирает…
…но зато, обновляя технопарк приемов, движет искусства куда-то дальше в самые разные боки, кому что нравится: так как новизна и однократность формы – лишь мои, мне необходимые доблести, а кому-то или чему-то (болезненному времяпрепровождению) как раз наоборот нужны не поисковые материи, но что-то демонстративно предсказуемое, жеванное, размятое.
Увлекательность сюжета была для Моэма (секретам устройства «искусства прозы» он посвятил другую треть своего «Подводя итоги») фетишем, скрывавшим обратную сторону процесса – тотальное отсутствие послевкусия, раз уж следующая страница гораздо интереснее предыдущей и отменяет не только её, но и всё, что было раннее…
…таким образом, подходя к финалу, книга отменяет саму себя.
С другой стороны, Моэм настолько умен, что не может не понимать очевидного, однако, стильЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Пока болел, прочитал стопку покетбуков с книгами Моэма, вовремя запасся в ближайшем супермаркете, чтоб скользить по строчкам, не задумываясь о прочитанном, вот и скользил.
Через неделю пропали запахи и это, странным или не странным образом, срифмовалось с бесцветным моэмовским стилем, главное для которого – непрерывное развитие сюжета: постоянное, неукоснительное, удивляющее (претендующее удивлять, а то и ошеломлять), но не имеющее ни вкуса, ни запаха.
Из пяти книг (три романа и два нон-фикшн) художественные тексты построены по принципу детектива: главный герой разгадывает загадку и, таким образом, ведёт читателя через каскад всевозможных событий.
Сам Моэм называл свой метод «непрерывной линией», что, в первую очередь, означает линейность и одномерную направленность нарратива, развивающегося от началу к концу без каких бы то ни было отклонений.
Хотя, конечно, внутри романов и включаются флешбеки (категория прошлого и материи памяти важны для простраивания обратной перспективы), все они выглядят локальными остановками внутри единого, большого потока.
И, поскольку такие «остановки в пути», необходимые для развернутого портрета того или иного героя, состоящего, в основном, из обстоятельств собственного прошлого (даже если это ребенок или 23-летний юноша, как в «Рождественских каникулах») задерживают бесперебойное развитие сюжета, обычно хочется их поскорее закончить.
Ну, и поскорее заканчиваешь, пробегая горячечным аллюром.
То есть, это, разумеется, беллетристика – высокого качества (несмотря на разницу и разность переводов), но типичное повествование ради повествования, когда автора заботит лишь бесперебойная подача событий – история должна постоянно извиваться, открывая за каждым новым поворотом непредумышленные обстоятельства.
Моэм так озадачен их непредсказуемостью, что с какого-то момента они становятся просто-таки ожидаемыми и предсказуемыми.
Их начинаешь ждать, а, ожидая, вычисляешь.
Пару раз я угадывал чем сердце успокоиться – вот как в «На вилле», где мадама, за которую сватается один благородный и практически идеальный «старик 54-х лет» (без пяти минут вице-король Индии, ну, то есть, надо завидовать), в конечном счете, неожиданно для себя, отдает руку другому соискателю – случайному и, казалось бы, неприятной пронырливости человеку.
Зато проверенному в экстремальных обстоятельствах.
Магистральная тема Моэма – сложность (читай: неоднозначность) жизни, где все непросто и так запутанно, что добро невозможно отделить от зла и наоборот: моральная зыбь, неоднозначность и подвижность оценок оказываются еще одним источником фабульной неопределенности, ради которой, собственно говоря, всё и затевалось.
Но так как писатель сосредоточен на нарративном слаломе все прочее (умные размышления, точные афоризмы, экстравагантные характеристики) отстаёт, остаётся в тени и перестаёт играть какую бы то ни было роль.
Моэм умный, изощрёнейший человек и умелый манипулятор (едва ли не треть его мемуарно-автобиграфической книги «Подводя итоги» рассказывает о «тайнах драматургического мастерства», которое он активно использовал в юности, чтобы поскорее прославиться и разбогатеть), поэтому знает, как увлечь читателя методичным закручиванием драматических гаек.
Однако подобно любому человеку, он ограничен эпистемой (взглядами, оптикой) своей эпохи, предлагающей определенный, но, как всегда, скоротечный набор доблестей.
Это значит, что модные штучки середины ХХ века доходят до нас с позолотой, облезшей от длительного употребления и более не трогают так же сильно, как раньше.
Эта история не про прогресс в искусстве (его нет, хотя как посмотреть, конечно), но про смену технологических парадигм, ни одна из которых не умирает…
…но зато, обновляя технопарк приемов, движет искусства куда-то дальше в самые разные боки, кому что нравится: так как новизна и однократность формы – лишь мои, мне необходимые доблести, а кому-то или чему-то (болезненному времяпрепровождению) как раз наоборот нужны не поисковые материи, но что-то демонстративно предсказуемое, жеванное, размятое.
Увлекательность сюжета была для Моэма (секретам устройства «искусства прозы» он посвятил другую треть своего «Подводя итоги») фетишем, скрывавшим обратную сторону процесса – тотальное отсутствие послевкусия, раз уж следующая страница гораздо интереснее предыдущей и отменяет не только её, но и всё, что было раннее…
…таким образом, подходя к финалу, книга отменяет саму себя.
С другой стороны, Моэм настолько умен, что не может не понимать очевидного, однако, стиль
Роман "Юность" ("Моя борьба"-4) Карла Уве Кнаусгора в переводе Анастасии Наумовой. "Синдбад", 2022
lj_paslen
21-08-2022 05:52
Четвертый том эпопеи «Моя борьба» (автор определяет его как пятую часть шеститомника) построен максимально линейно – без наплывов и временных неровностей с завихрениями, которые встречались в предыдущих сериях.
Правда, в центр книги все равно вставлен один длинный флешбек о жизни рассказчика, предшествующей нынешней его работе в школе на севере Норвегии.
После окончания школы, совпавшего с родительским разводом, рассказчик Карл (ему восемнадцать и он девственник) вербуется в глухую деревню на берегу фьорда, где и проводит важнейший для себя период становления.
Оказывается, личность лучше всего формируется в условиях ограниченных ресурсов (временных, денежно-экономических, световых и цветовых, мол, переживу непруху, вырвусь и вот тут расцвету, восстану в полную мощь) и экзистенциальной заочности, забрасывающей человека в необычные (непривычные) жизненные обстоятельства…
…с юга на север, из семьи – в тотальное одиночество, из подростковой безответственности, внезапно выразившейся в беспробудном пьянстве – в строгое и чинное учительское существование.
Юность – эпоха, когда ограниченность пьются как воздух и опьяняющий, пенный напиток, помогающий вызреть внутри зачатки неповторимой индивидуальности и, например, «писательского таланта», из-за чего хочется провести параллель между «Юностью» и первыми частями «В поисках утраченного времени».
Теми, где главное нарративное волнение рассказчика колеблется вокруг двух страничек, посвященных двух мартенвильским колокольням…
«О, этот тусклый свет в вечерних автобусах и приглушённые звуки. Всего несколько пассажиров, погруженных в собственный мир. Плывущий за окном темный пейзаж. Гул двигателя. Когда сидишь там и думаешь о самом прекрасном, о самом дорогом и хочешь лишь сидеть там, вне этого мира, на пути из одного места в другое, – разве не в такие моменты ты присутствуешь в мире по-настоящему? Разве не тогда проникаешься им по-настоящему?» (164)
Нет, не тогда: ведь из предыдущих томов «Моей борьбы», мы чётко заучили тему про деструктивное влияние отца, острастка которого отравляет жизнь взрослого Карла Уве даже в его сорок лет – то есть, в годы работы над шеститомной книгой.
В «Юности» же рассказчик скучает по отцу, оказавшемуся после развода тоже на севере Норвегии, недалеко от Карла Уве, который, видимо, неслучайно, вслед за родителем, выбирает педагогическую стезю.
У отца новая семья и новые увлечения – в старом доме он не пил, а новая жена его не против, если мужик постоянно прикладывается к бутылке – из первой книги «Моей борьбы» мы знаем, что именно алкоголизм станет главной причиной преждевременной смерти отца, в самом конце опустившегося ниже всех возможных пределов (и, помимо прочего, еще ведь и споившего собственную мать).
Из-за чего юношеская невоздержанность Карла Уве поначалу кажется ей-богу роковой…
…что, конечно, же добавляет драматического напряжения, сопровождающего обычные бытовые зарисовки глухим и отдалённым громыханием в духе античного рока…
Суждено ли ему сбыться и накрыть Карла Уве так же, как он распорядился биографией спившегося Юхана?
После его смерти, нашлась записная книжка, где отец отмечал всех кого встречал за день и всех, кому звонил.
Отмечал когда у него случался секс и сколько он выпил: похмельному Юхану не были чужды литературные наклонности, хотя осуществлять он их не стал: бутылка и письмо – две вещи несовместные.
«Я понимаю, что он вел учет всех, с кем разговаривал и с встречался в течении дня, вел учет ссор и примирений, но не понимаю, зачем он отмечал, сколько выпил. Он словно вел протокол самоуничтожения…» (165)
Внутреннее озеро длинного центрального флешбека необходимо, чтобы ввести и утвердить (через энное количество неудавшихся попыток) тему потери невинности – историю избавиться от нее, сколь настойчивую, столь и бесплодную.
«Или, если совсем начистоту, желаний было всего два – переспать с кем-то и напиться. Я занимался еще много чем, был полон амбиций, старался успеть везде, мне нравилось читать, слушать музыку, играть на гитаре, смотреть кино, играть в футбол, плавать и нырять, ездить за границу, иметь деньги, покупать вещи и технику, но все это означало одно – жить с удовольствием, проводить время по возможности неплохо, и все это отлично, но в итоге, по большому счету, настоящие мечты у меня были всего две.
Нет. По большомуЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Четвертый том эпопеи «Моя борьба» (автор определяет его как пятую часть шеститомника) построен максимально линейно – без наплывов и временных неровностей с завихрениями, которые встречались в предыдущих сериях.
Правда, в центр книги все равно вставлен один длинный флешбек о жизни рассказчика, предшествующей нынешней его работе в школе на севере Норвегии.
После окончания школы, совпавшего с родительским разводом, рассказчик Карл (ему восемнадцать и он девственник) вербуется в глухую деревню на берегу фьорда, где и проводит важнейший для себя период становления.
Оказывается, личность лучше всего формируется в условиях ограниченных ресурсов (временных, денежно-экономических, световых и цветовых, мол, переживу непруху, вырвусь и вот тут расцвету, восстану в полную мощь) и экзистенциальной заочности, забрасывающей человека в необычные (непривычные) жизненные обстоятельства…
…с юга на север, из семьи – в тотальное одиночество, из подростковой безответственности, внезапно выразившейся в беспробудном пьянстве – в строгое и чинное учительское существование.
Юность – эпоха, когда ограниченность пьются как воздух и опьяняющий, пенный напиток, помогающий вызреть внутри зачатки неповторимой индивидуальности и, например, «писательского таланта», из-за чего хочется провести параллель между «Юностью» и первыми частями «В поисках утраченного времени».
Теми, где главное нарративное волнение рассказчика колеблется вокруг двух страничек, посвященных двух мартенвильским колокольням…
«О, этот тусклый свет в вечерних автобусах и приглушённые звуки. Всего несколько пассажиров, погруженных в собственный мир. Плывущий за окном темный пейзаж. Гул двигателя. Когда сидишь там и думаешь о самом прекрасном, о самом дорогом и хочешь лишь сидеть там, вне этого мира, на пути из одного места в другое, – разве не в такие моменты ты присутствуешь в мире по-настоящему? Разве не тогда проникаешься им по-настоящему?» (164)
Нет, не тогда: ведь из предыдущих томов «Моей борьбы», мы чётко заучили тему про деструктивное влияние отца, острастка которого отравляет жизнь взрослого Карла Уве даже в его сорок лет – то есть, в годы работы над шеститомной книгой.
В «Юности» же рассказчик скучает по отцу, оказавшемуся после развода тоже на севере Норвегии, недалеко от Карла Уве, который, видимо, неслучайно, вслед за родителем, выбирает педагогическую стезю.
У отца новая семья и новые увлечения – в старом доме он не пил, а новая жена его не против, если мужик постоянно прикладывается к бутылке – из первой книги «Моей борьбы» мы знаем, что именно алкоголизм станет главной причиной преждевременной смерти отца, в самом конце опустившегося ниже всех возможных пределов (и, помимо прочего, еще ведь и споившего собственную мать).
Из-за чего юношеская невоздержанность Карла Уве поначалу кажется ей-богу роковой…
…что, конечно, же добавляет драматического напряжения, сопровождающего обычные бытовые зарисовки глухим и отдалённым громыханием в духе античного рока…
Суждено ли ему сбыться и накрыть Карла Уве так же, как он распорядился биографией спившегося Юхана?
После его смерти, нашлась записная книжка, где отец отмечал всех кого встречал за день и всех, кому звонил.
Отмечал когда у него случался секс и сколько он выпил: похмельному Юхану не были чужды литературные наклонности, хотя осуществлять он их не стал: бутылка и письмо – две вещи несовместные.
«Я понимаю, что он вел учет всех, с кем разговаривал и с встречался в течении дня, вел учет ссор и примирений, но не понимаю, зачем он отмечал, сколько выпил. Он словно вел протокол самоуничтожения…» (165)
Внутреннее озеро длинного центрального флешбека необходимо, чтобы ввести и утвердить (через энное количество неудавшихся попыток) тему потери невинности – историю избавиться от нее, сколь настойчивую, столь и бесплодную.
«Или, если совсем начистоту, желаний было всего два – переспать с кем-то и напиться. Я занимался еще много чем, был полон амбиций, старался успеть везде, мне нравилось читать, слушать музыку, играть на гитаре, смотреть кино, играть в футбол, плавать и нырять, ездить за границу, иметь деньги, покупать вещи и технику, но все это означало одно – жить с удовольствием, проводить время по возможности неплохо, и все это отлично, но в итоге, по большому счету, настоящие мечты у меня были всего две.
Нет. По большому
Мои твиты
lj_paslen
20-08-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Пт, 17:40: Погодка, установившаяся в Москве и поддёрнутая мутным туманом, ветреная и не душная, но тесная и бесцветная, как нельзя лучше соответсвует и настроению моему (его нет), и состоянию. Хмурь. Хмарь. Типичный нетипичный август, куда ж нам плыть? https://t.co/xMG8gwqN0l
- Пт, 17:57: С потерей обоняния, выяснилось, что запахи являются естественной преградой для мира и его границ. Теперь, когда их нет, мир шумит отдельно, а ты обитаешь в нем отдельно - в своей параллельной вселенной слипаясь, словно бы склеиваясь с самим собой…
- Пт, 23:40: Рема в том, что полностью запахи не исчезают. Они означивают себя, но не опознаются. И ещё есть запахи-заместители, фантомные ароматы-костыли: эманации пространств и территорий, напоминающие то ли плесень, то ли воспалённую лимфу. Теперь я узнал как по-настоящему пахнет Родина… https://t.co/eDuJxkJu2n
Мои твиты
lj_paslen
17-08-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Ср, 01:11: Без горячей воды ванная комната словно ссыхается, покрываясь пигментными пятнами старости и отсутствующего ремонта. Она теряет остатки уюта и бодрости, почти полностью соответствуя облику оставленной всеми вдовы, заброшенной в обездоленность. Но стоит только кипятку вернуться…
- Ср, 06:18: А под утро ещё и понял, что перестал различать запахи…
Мои твиты
lj_paslen
16-08-2022 12:00
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
- Вт, 02:58: Словно бы Кай, в глаз которому залетел осколок злого зеркала… Ну, то есть, кажется, все-таки, можно отследить момент заражения кентавром - когда все как прежде, но что-то уже не так и это «не так» начинает движенье куда-то. Вопрос мелкоскопичности памяти и качества самоанализа…