Голые деревья на фоне спящего неба - легкие, с ветвями-капилярами.
Талый снег пахнет цитрусовыми. Только в резиновах сапогах сейчас и не страшно.
В слове хуйня есть что-то анимешно-нимфоманское.
И что я только ни делаю чтобы не писать диплом.
А что не делается - то лень.
Телевизор для дебилов, интернет шредер времени.
Чувствую себя скорлупкой - хрупко и пусто внутри.
И вот беда: все случается - и ничего не происходит.
Ничего не хочется. Вру. Хочется хотеть чего-нибудь.
Мир перемещается параллельно, и не задевает меня ни скольчки. Я там - где была.
Прошлое выцвело, вытеснение сработало, и его, пожалуй, нет.
Пусть буде сейчас! Пусть будет то, чего никогда не бывыло!
Приходи и спаси меня.
Бензопилой звука взрезанный мозг усваивает идею утра серого, как кошки на взмокшем асфальте, как бетон пятиэтажек напротив, как хмарь сонного неба, киселем стекающего в прорезь форточки, как отражения, утверждающие существование, как мятые щеки соседа, с которым делю клаустрафобию лифта, за покурить впрягающего пятеру подбросить до метро, выбросить возле. С потоком добровольных жертв ввожу себя в раззявленную пасть. Меня сожрало метро, выдавило, как крем из тюбика, размазало по языкам линий и отрыгнуло в полсигареты от места работы долбить взглядом пустоту монитора. Начальник отдела, дама с легким уклоном в маразм и климакс, стережет обед, комплексность подразмевает экскорт до сортира, где после опражнения заварки, царапает мне спину и мычит наухо. Долблю взглядом пустоту монитора. Уходя гасите свет, то, что осталось, скармливаю подземке. На ступенях перехода лежит человек, укутанный в темноту пакета. Смерть высосала самое вкусное, а тело выплюнуло, как бесполезную шелуху. Лицо-невидимка, я перешагнул.
Я шел, а за моей спиной как карточный домик складывался мир. Через мгновение он уже стал таким крошечным, что я легко мог бы убрать его в карман, если бы у меня были карманы. Тогда я проснулся и узнал себя. Я мышь, несущая ледяные яйца, из которых родяться миры. Я вью свои гнезда глубоко на дне срединного Океана у подножия Атлантиды. Я топлю перевенутый шум закатов и обмакнув пальцы в воск туго спеленытых измерений пью их бьющйся сок. Он заставляет мня верить в то, что я мое отражение. Я выгрызаю коже глаза, чтобы она смогла увидеть себя двойником зеркала. В нем льют обручальные кольца времени, те, что я замкнул на запястьях, там где кожу целовал траурный целофан. Он заставляет меня думать о том, что я яд. Тогда я становлюсь собственной кровью и сворачиваюсь, высыхая сном. Когда поймешь, что можешь только дышать, ударь меня, и ты проснешься.
Того кто тебя любит нужно убивать...Лучше прямо сразу, как только заметишь этот собачий взгляд, неотрывно следящий за твоим лицом, эти брови домиком и рот арочкой, эту манеру бродить за тобой из комнаты в комнату и всё время держать тебя в поле зрения. Разумеется, жалко, и кажется, что пока не за что. Но сделай это сейчас, иначе будет поздно. Потому что он, любящий, выроет неподалёку тёплую затхлую норку, из которой будет некоторое время наблюдать за тобой, а потом начнёт наступать, слегка подталкивая и даже подтаскивая, чтобы ты просто заглянула, только одним глазком посмотрела, как у него всё замечательно. Ну да, уютненько… Всегда тепло, еда, чистая постель, множество занятных безделушек, каждую из которых он готов подарить тебе, - мило, хотя и душновато. Ближе к зиме тебе начинает казаться, что это даже хорошо, когда ниоткуда не дует. Возможно, в этом году ты устоишь и, кое-как перезимовав в сугробе, встретишь весну свободной, почти свободной, потому что между лопаток у тебя поселится ощущение красной точки, оптического прицела его любящего взгляда. И ты привыкнешь, что иногда всё-таки нужно звонить. Хотя бы отвечать на эсэмэски. Хотя бы есть его стряпню раз в неделю. Хотя бы спать с ним раз в десять дней. Потому что любит. Потом приходит неизбежное чувство вины – кажется, что ты губишь его жизнь, бездумно пользуясь теплом его сердца и ничего не давая взамен. И однажды, когда вечер твой будет особенно одиноким, ты придёшь к нему без звонка и останешься. Потому что приятно увидеть, как его лицо озаряется счастьем только оттого, что ты рядом. Чувствуешь себя волшебником. Нужно ли говорить, как это закончится? Как его объятия станут всё теснее, твоё личное пространство всё меньше, его просьбы превратятся в требования и счастье на его лице сменится капризно-раздражительной маской. Поэтому убей его сейчас. А потом, когда останешься одна, загляни в шкаф и достань из-под вороха белья фотографию того единственного, кому хотелось отдать свою жизнь, кто умел делать тебя счастливым, от кого невозможно было отвести глаз...
...того, кто убил тебя однажды.
- Гниль одна, — выдохнул старик, поднимаясь с колен, тяжело разгибая натруженную спину. Он устал, целый день переходя от гряды к гряде, один за другим раскапывая земляные холмики - чутье верно подсказывало ему, где пришла пора снимать урожай. Отерев подолом налипшие комья, подносил к уху и тряс, вздыхал порой — пустоцвет, радовался, когда внутри иссушенной оболочки перекатывалось тяжелое. Тонкая бурая кожица спело лопалась под грубыми пальцами, и старик ссыпал на ладонь, подносил к самым глазам:
- Гниль одна.
Домой возвращался берегом. По спине в такт стариковой поступи хлопали два мешка — один совсем худой, другой с раздувшимися гнилью боками. Ее старик приносил внуку: бесенок раскладывал добычу на камнях и часами наблюдал, как она тает на солнце. Слизь слизывал прибой.
Когда ступать по раскаленному песку становилось невыносимо, старик, закатав до колен штаны, шел по воде, иногда останавливался, проверяя сети. Случалось, в них попадали удивительные, прозрачные, таких он никогда не видел. Но брать не решался — ядовиты — и выбрасывал обратно, подальше от берега.
Скрипнул дверью. Тяжелый мешок скинул у входа, содержимое второго — уместилось в горсти — бросил в воду. Сегодня совсем немного, - виновато улыбнулся жене, хотя она давно уже не видела и не слышала его. Пар поднимался к потолку, окошки запотели - бульон закипал.
- Дождь будет, - думал старик, присев на пороге и глядя покрасневшими от пыли глазами на горизонт, где густело небо, - Раньше была земля, камень кинешь - взойдет, а теперь иссоохла и родит одну гниль, - и рассудил:
- Хорошо, если дождь. Значит урожай будет добрым, бульон наваристым, а жена здоровой.
И закинув голову, сказал темноте:
- Благослови завтрашний день и мой труд и бульон для моей мертвой жены.
Было слышно, как шипит океан и далекие крики. Бесенок возвращался домой.
А ведь могла бы быть гибким и легким мальчиком с греческим профилем, и каждый день до полудня развлекать себя купаньями в бурных волнах близь скалы, с которой теперь сигают отважные туристки в надежде убить целлюлит, и выползать на берег в изнеможении, и чувствовать, как кожа покрывается мурашками, и дыбятся волоски, и капли просыхают в соль. А вечером засыпать на коленях крепкого бородача, под ласки и просветительское воркование о переселении душ и греховности потребления бобовых.
Это цитата сообщения Бука_Грозная Оригинальное сообщение
Настоящий клад для англичан
Вот такое богатство валяется на просторах сети. Все сериалы и фильмы можно смотреть в поточном режиме, ничего скачивать не нужно.
Сериалы на английском
South Park (альтернативный сайт)
Family Guy
House
Simpsons
Prison Break
Heroes
Weeds
Californication
Burn notice
Gossip Girl
Reaper
Телевизионные каналы на английском
http://www.medinalia.com/ (Multi)
http://www.peekvid.com/
http://www.streamick.com/
http://tvonline.bg.tc/
http://www.sidereel.com/
Документальное видео
Frontline
Это цитата сообщения Evarga Оригинальное сообщение
Славянские руны
Славянские руны
[показать]Мир
[показать]Чернобог
[показать]Алатырьтишина - обещание звука
молчание - обещание слова
Жил-был на свете никто. Не то чтобы жил, скорее просто был-был, и не то что бы на свете, никакого света-то не было, просто так говорится, и именно никто, а не Никто, потому что никто - это никакое не имя, ведь кроме никто никто больше не был-был и некому было позвать никто по имени, поэтому оно ему было никчему. Был-был никто, был-был, был-был всегда и было ему грустно и одиноко. И подумал себе никто собаку. Стали они быть-быть вдвоем - никто и его собака. Хорошая получилась собака, верная, с любовью заглядывала никто в глаза и лизала ладони. Но глупая. Говорить с ней никто было не о чем, и тогда никто решил просто заботиться. Вначале никто подумал свет, затем зеленую лужайку для игр и дом, куда они возвращались с погулок, а еще кость и кошек для забавы. Собака любила никто все больше, но никто становилось только тоскливие и тоскливие. И когда одиночество стало невыносимо, он выставил собаку из дому, достал дробовик и перестал быть-быть. А собака до сих пор где-то бегает и верит, что в один прекрасный день никто позовет ее домой.
Тверская. Новые коллекции, телефоны со встроенным пылесосом и самонаводящейся ракетной установкой, тифани, палатка со стельками и шнурками. В арке на пыльном подоконнике низкого окна-витрины чего-то реставрирующегося в лесах - девушки. Импортные: одеты так, как будто одевали себя зажмурившись. У одной между коленями зажаты два веселых костыля, у другой младенец в импровезированной люльке из платка. Разделяет их аппеттитно-пузатенькая тара из темного стекла, видно дорогой алкоголь - какой-нибудь апельсиновый ликер. Или вишневый. Болтают.
Так ново. Так модно. Так на волне. Так все учтено. Так времени на пятки. Так рекламно. Так никому не нужно. И как скучно.
Декаденс, упадничество, разложение. Запах тления. Пыль на страницах. По углам паутина. Песни ветра на ухо щелям. И эхо шагов в коридорах памяти.
Забито. Закрыто. Забыто. И любимый мной Бродский о
Прошло что-то около года. Я вернулся на место битвы,
к научившимся крылья расправлять у опасной бритвы
или же - в лучшем случае - у удивленной брови
птицам цвета то сумерек, то испорченной крови.
Теперь здесь торгуют останками твоих щиколоток, бронзой
загорелых доспехов, погасшей улыбкой, грозной
мыслью о свежих резервах, памятью об изменах,
оттиском многих тел на выстиранных знаменах.
Все зарастает людьми. Развалины - род упрямой
архитектуры, и разница между сердцем и черной ямой
невелика - не настолько, чтобы бояться,
что мы столкнемся однажды вновь, как слепые яйца.
По утрам, когда в лицо вам никто не смотрит,
я отправляюсь пешком к монументу, который отлит
из тяжелого сна. И на нем начертано: Завоеватель.
Но читается как "завыватель". А в полдень - как "забыватель".
Прощай :)
Бог есть Любовь.
Как не-молитва-стих
С шепота на крик
Срывался вниз, но пел,
Так я за ним, срываясь,
Летела
Не касаясь
Стен – тел
Небесных и земных,
И вон шел дух –
Бог есть Любовь! –
Я верю в притяженье двух,
Я верю в тяготенье к телу тела
И в выстрел – пуля вместо стрел -
Ни в глаз, ни в бровь,
Ни в сердце – сразу в разум,
И есть любовь
Для тех, кто смел
Смешать две крови в кровь,
Сложить две кости в кость –
Себя – осколки от кости Адама.
Я помнила себя: мне двадцать лет
И несомненно я, и все же – я ли?
Сквозь смеженные веки режет свет,
Сочащийся из раны-дали.
Я вижу небо. В небе солнца нет.
У неба вкус умытой кровью стали.
Соленый ветер, медвяный рассвет
И всюду степь – бела шатрами.
Гортанный клекот сонных голосов-
Родной до волчьего рыданья-воя-
Мешаю с дымом утренних костров
И жадно пью, и становлюсь собою.
Целую землю – вот моя земля!
Под босыми и грубыми ногами
Упругие пружинят стремена,
И славно руки тяжелы мечами.
Здесь бледной кожи не привычен цвет,
Здесь воинов грудь не пахана крестами.
Я вспомнила себя: мне двадцать тысяч лет,
Я – возвращенная себе веками.
Настроение сейчас - Heart-Saped Glasses :)
- Вот все говорят Мэрлин, Мэрлин..Лично я бы скорее обеспокоилась психическим здоровьем своего ребенка, если бы узнала, что он фанатеет на Никиту Малинина. Представляешь, каково родителям осознавать, что их сын фанатеет на Никиту Малинина?
- Представляешь, каково родителя осознавать, что их сын - Никита Малинин...
___________________________________________________________________________
I LOVE YOU, MARILYN!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
- Спасибо, мисс Рот!
...
три типа людей:
люди-боги (мои, что были прежде, все передохли, но возможно рождение новых)
люди-люди (таких мало, но иногда встречаются)
люди-сссуки (ну-ну, не стоит скромничать)
.
"Все-таки поэт Чуковский - настоящий труженик пера.
Придумать такие удобные строчки: " Одеяло убежало, улетела простыня.." и не срифмовать впоследствии со словами "за#бало" и "х#йня" - это вообще только одному богу известно, сколько нужно тренироваться."
Комната из белого. Границы стен, потолка и пола намечены пунктиром. Два окна – на восток и на север. В первое светит солнце, во втором – ночь. На подоконнике восточного окна Венера-Мухоловка в коробке из-под «Молоко». Baby seats on высоком стуле без спинки, поэтому горбится. Baby вяло болтает ногами, обутыми в черные ботинки, руки Baby заминают тонкую ткань платья между коленей. Baby равнодушным взглядом ищет выход из лабиринта трещин на стене напротив. С потолка свисает переключатель суток, Вaby надоедает день, Вaby щелкает клавишу в положение off, становится темно.
Дождь. В комнате идет дождь. Baby обеими руками сжимает ручку красного зонта, представляя, что зонт в самом деле существует. От воды платье Вaby потеряло цвет. В ботинки натекла вода, волосы мокрыми змейками облепили лицо. Baby чувствует, что замерзает, пора прекратить дождь. В восточном окне солнце, в северном ночь.
Небо потолка прояснилось. Поднимается легкий ветер. По воде пола бежит рябь, Baby снимает ботинки. Baby идет по воде, вода доходит до щиколоток. Под ногами Baby мягкие водоросли и скользкая глина дна. Baby встает на цыпочки, балансируя обувью в вытянутых руках, делает несколько шагов. Baby разжимает пальцы и рядом симметрично раздаются два водяных взрыва-всплеска. Baby встает на четвереньки и погружает лицо в воду. Baby видит серебристых мальков, слишком шустрых, чтобы быть пойманными. Baby ложится на спину и смотрит в ясный потолок неба. Вода проникает в ноздри, заливается в уши и рот. Baby утомляет вода, ее слишком много. В восточном окне солнце, в северном ночь.
Baby зажмуривается, втягивая в себя трансформирующийся воздух. Запахи соли и влаги превращаются в теплый запах земли. Голые ноги, шею, ладони Baby упруго щекочет трава. Baby гонит лист осоки из угла рта в другой. Из пореза на нижней губе выступает яркая капелька. Baby облизывает губы. Baby поднимается и направляется к восточному окну, дотянувшись, снимает с подоконника Венеру-Мухоловку и возвращается в центр Комнаты, под переключателем. Baby осторожно ставит коробку с Венерой рядом и начинает ковырять землю. Под ногтями образуются темные полумесяцы песка и грязи. В неглубокую яму Baby опускает высвобожденные корни растения, вокруг стебля возводит аккуратный холмик. Baby довольна. Baby достает из левого грудного кармашка сердце, держа его за тоненькую ниточку аорты, дразнит голодное растение. «На!». Чавк-чавк. Baby любовно гладит листики Венеры, щелчок клавиши на off. В восточном окне солнце, в северном ночь.