В керамических сумерках, шероховатых наощупь,
Бродит твой голос, в ожидании ответа.
Будто слова любви кто-то послал по почте,
Но адресат так и не вскрыл конверта,
И не открыл глаза. Снег механически сыплет
Из заводного неба, в котором птица
Камнем падает вниз, раненная навылет
Этой глухой тишиной, что всё утро длится.
Куда я буду тебе писать? По снегу огненная лиса
перетекает из света в ночь. Вот так и ты улетаешь прочь
из наших сумерек и сетей, от наших радостей и страстей,
перетекая в немое "был..."
Вдовеют все, кто тебя любил.
Прижмётся город лицом к стеклу. Разбей яйцо, отыщи иглу
и убедись, что она цела — почти нетронутая игла.
Каких гарантий тебе ещё? Врастает небо в твоё плечо,
втекает вечность в твои глаза,
как в нору огненная лиса.
Куда я буду тебе писать? Во мне цветёт прошлогодний сад,
во мне качается синий лес и птицы носятся вдоль небес,
но нет ни города, ни страны, где эти письма тебе нужны,
где ты ещё не совсем отвык
и понимаешь земной язык.
Мы изучили немало слов, от них осталось одно – "любовь".
И все, кто шиты одной иглой, навеки связаны здесь с тобой
в один сияющий гобелен — ему не страшен ни прах, ни тлен,
ему ничто не мешает быть.
И ты в нём нить...
И я в нём нить...
Все внешние звуки банальны, стабильны, вторичны,
Лишь гулкое сердце ведёт за ударом удар.
Я больше не слышу тебя – это так непривычно,
Как будто в моей голове отключили радар,
Внезапно подрезали нерв запредельного слуха,
Скрутили настройки – и разом канал отсекло,
Я больше не слышу тебя – так покойно и глухо,
Как будто меж мной и тобой опустили стекло.
К тебе сквозь него не пробиться, ко мне – и подавно,
Читай по губам – переполнилась чаша весов,
Я больше не слышу тебя – это даже забавно,
Что рядом есть звуки каких-то других голосов.
Смотрю, как на белом экране мелькаешь и дышишь
Во всех достоверных детальных подробностях, но
Я больше не слышу тебя – ничего не попишешь.
Безмолвие. Азбука жестов. Немое кино.
Ночной перрон на станции уездной,
Пустой вагон висит над чёрной бездной,
И белый снег за окнами кружит.
И крутится без аккомпанемента
Пустых воспоминаний кинолента -
Лишь ложечка в стакане дребезжит.
За остановку, Господи, спасибо.
Не встретились с Тобою, а могли бы,
Ты заходил, а я ушла курить
В промозглый тамбур, с поводом отвлечься.
Ещё нам будет время пересечься,
Лицом к лицу всерьёз поговорить.
Благодарю за неизбежность срока,
За глубину всевидящего ока.
И за возможность повторять слова.
За эту точку данного пространства,
Где мастерство – не признак постоянства,
Но постоянство – признак мастерства.
За то, что на заснеженном перроне
Сижу, в Тобой отцепленном вагоне,
А думаю, что всё ещё в пути.
За то, что днём и ночью, ежечасно
Следишь за мной, спокойно и бесстрастно -
А мог бы отвернуться и уйти.
Уже зима
касается плеча.
Покуда страх отлаживал прицелы,
мы говорили
о простых вещах
и потому опять остались целы.
В картонном небе
пробивая брешь,
моя печаль
летела и летела,
но тишины винительный падеж
теперь всё строже
спрашивает
с тела.
В который раз в попытке уравнять
с воздушным змеем
самолёт бумажный,
я понимаю, нечего сказать,
когда уже различие
не важно.
И к пустоте спиною прислонясь,
смотреть, как снег
проламывает
время,
и, наконец, увидеть эту связь
всего со всем, меня со всеми.
И дольше метелей тоска моя по весне –
С тех пор, как в томительном августе падали яблоки
И вместе с закатом арбуз на столе краснел,
А после сентябрь золотые пускал кораблики.
И всё мне мечтается вычислить эту грань...
Скажи мне, давно ли тебе одинаковы осени?
И первого инея хрупкая филигрань,
И холод, бегущий сосудами кровеносными?
Давно в листопаде пленительном и хмельном
Мне кажется каждый листочек на память заученным,
И горечь осенних дымов не пьянит давно,
А только предчувствием долгих морозов мучает.
Когда же я сбилась со счёта, смешала дни
И стала, как бусины, годы нанизывать походя?
И только весна непонятно зачем манит.
Обманет, я помню. Но пусть же приходит, господи...
Мои снега белее твоих снегов. Мои оковы прочнее твоих оков. Мои мечты печальнее и светлее. Мой бог порой суровей твоих богов, но это не означает, что он их злее. Октябрь мой мокрей твоего в сто раз, мой мир широк, насколько хватает глаз, мой город спит туманней и безмятежней. Я родом с севера, ты - из морских глубин, мы оба были созданы для других, и наши души незыблемы и безбрежны. Твои глаза черны, а мои - серы; ты любишь игры - я не люблю игры, и оба мы всё время возводим стены. Ты пьёшь мартини, ветер стучит в окно. Ты идеален, я идеальна, но мои снега белее твоих снегов, и с этим ничего уже не поделать.
а мне сегодня звонили с неба, сказали, что ты уснула в два
и что ты вчера промочила ноги и ждёшь распрекрасной пятницы.
ты счастлива? просто скажи, скажи мне. я этого очень ждал.
а я тут один. ничего не хо... а впрочем, какая разница?
ты смотришь в окно с панорамой на город, который застыл в воде,
гуляешь по мокрым мостам и пишешь стихи непонятным личностям.
а я без тебя, ты знаешь, просто стал... да я стал никем.
хочется всех, кого вижу здесь, перечеркнуть и вычеркнуть.
я делаю всё, что позволит мне жизнь, лишь только бы ты смеялась,
лишь только бы мир твой бескрайний и серый стал непременно радужным.
молюсь за тебя. ты мой смысл. поверь. а что мне ещё осталось?
(и тысяча строк согревает её
с пометкой "предельно важное".)
я рядом с тобой.
не грусти и не плачь. и нервы на всех не трать.
я рядом с тобой.
пустота не в счёт. и всё у тебя наладится.
я рядом с тобой,
мой прекрасный друг. прости, мне вот-вот вставать.
прости, но я очень тебя люблю.
забыла что слова имеют свойства лестниц
заводят высоко и сырости полны
а там на чердаке полно твоих прелестниц
и хмурится в окне латунный лоб луны
вот гостья драит стол и выметает стружку
вот гостья голышом хозяин к ней приник
вот я стою в дверях терновая подружка
слова стоят за мной и дышат в воротник
в каком-то феврале я здесь царила тоже
гоняла пыльных мух и войлочных мышей
хозяин смоляной калика перехожий
всё так же здесь живёт и гонит нас взашей
он ставит паруса а гостьи ставят чайник
одна несёт траву другая мастихин
слова уже ушли в дверях стоит молчанье
густое как смола пустое как стихи
Светлана Лаврентьева "От напряжения внутри все время коротит"22-10-2015 01:14
От напряжения внутри всё время коротит. Какой-то сбой, неровный ритм, хронический ринит, неяркий свет, опасный треск, брожение в умах. И почему ты жив и трезв, когда вот-вот зима? Пора бы выбить эту спесь и сбросить эту прыть. Ты не успел, ты вышел весь – ты вышел из игры, из сумрака, в другую дверь, не выяснив, где звон. Не в параллельные миры, а просто – вышел вон. Сиди, смотри: твоя стена, твой маленький китай. Она другому суждена, а ты – Шалтай-Болтай, за ней – придворные и свет, и прочие князья. А у тебя ответа нет, и подсмотреть нельзя. Сейчас бы оказаться с ней на том краю страны, скорей уснуть и в этом сне свалиться со стены, и выйти в поле – красный мак и вересковый мёд. И рожь, ведь без неё никак – она кругом растёт. Сейчас бы встать и на коне скакать во весь опор, и жить во сне, любить во сне, и выстрелить в упор в того, кто ходит за стеной с часами на груди и хочет нам судьбы иной, пытаясь разбудить. Но вот беда, течёт вода из крана в водоём, и мы не снимся никогда, ведь мы не спим вдвоём. Мы даже порознь не спим, обмануты судьбой. Жестокий мир, осенний сплин, часов тревожный бой.
Я равновесие держу, но всё сильнее крен.
Представь себе, какая жуть – проснуться в октябре.
она не из тех, кто сидит и ждёт,
она так привыкла: сама, сама...
живёт одиночкой который год,
с тех пор как однажды её сломал
тот самый, чьи губы - нежнейший шёлк,
а кожа - топлёное молоко...
он вывернул душу ей и ушёл,
играя, естественно и легко.
она приручила полсотни рифм,
чтоб выдохнуть то, что внутри болит,
сама себе якорь, барьерный риф,
надёжный устойчивый монолит.
во взгляде застыли снега и льды,
а в голосе - звонкое серебро,
такую увидишь - и жди беды...
отточенным лезвием под ребро
войдёт, и ни вывернуть чёртов руль,
ни выдавить жалкое "почему?"
она не боится ни слёз, ни пуль.
и больше не верит. ни одному.
Брат, у меня тут бескрайний сезон дождей,
Небо обложено тучами без просвета.
Дни всё короче, а ночи всё холодней.
Я привыкаю терять зонты и друзей -
В общем, хреново заканчивается лето.
Да и от осени можно не ждать чудес,
Лишь облегчения.
Может быть, я дичаю,
Но всё отчаянней хочется смыться в лес,
Взяв с собой лишь сигареты и термос чаю.
Просто уехать от всех, кто тебе знаком.
Только от этой усталости всё острее
Чувствуешь, как обрастаешь уютным мхом.
Знаешь, а я тут всё думаю вот о чём:
Дети мы всё ещё или уже стареем?
Брат, ну скажи мне, об этом ли ты мечтал
В детстве, когда в новый год открывал подарки?
Впрочем, забудь. Кто-то должен кормить кота.
Так что возьми с собой чай.
Погуляем в парке.
и вот
октябрь, как ни в чём не бывало,
натянет жёлтое покрывало,
каштаны-жёлуди по карманам
давай распихивать невпопад...
о чём-то спрашивать по-сорочьи-
синичьи-галочьи, между прочим,
прорехи ширя в своих сорочках,
листая всуе нескушный сад;
и красть тепло из уютных спален,
и делать вид, что весьма печален
с утра, и яблочной пахнуть далью,
и - мало ль что там ему взбредёт...
а нам-то что - мы шуршим по лужам,
и тихий ангел, слегка простужен,
над нашей тенью неспешно кружит,
и сесть прицелился на плечо -
и этот миг так предельно вечен,
на вдох и выдох твои размечен...
и к нам в ладони спешит, доверчив,
на рваной сеточке паучок.
Коль прошлое - витражное стекло,
То сквозь него - нездешний яркий свет.
Вот синь морей. Вот чаячье крыло.
И все места, которых больше нет.
И мир внезапно кажется цветным,
Как будто солнце бьёт не наугад,
А прямо в память – в день осенний, в дым,
В рукав реки, в сто лет тому назад.
В несказанное, в сказанное - влёт.
В нас - так как нас уже не разглядеть,
В какой-то миг, в какой-то день и год,
Вот это - жизнь. Вот это, скажем, - смерть.
Вот это пальцы холодом свело,
Вот яркость щёк, вот искренность речей.
А ты стоишь и смотришь сквозь стекло,
Растерянный, раскрашенный, ничей.
И ты стоишь и думаешь – раз так,
То пусть в осколки, пусть летит к чертям.
Пусть бьются стёкла. Это верный знак,
Что в доме будет ветер...
И бедлам.