парижское художественное подполье
[320x455]
илл. N°1 Птицы
1.1. АБСТРАКТНАЯ СИТУАЦИЯ «ШАР»
– Что? – спросили меня, – что там?
Это вспыхнул и погас шар
возможности, еще один шар.
Вспыхнул. Погас.
Родственники обступили меня стеной, зеленой живой изгородью.
Встряхивали, как если бы это был калейдоскоп...
а не совокупность признаков человеческой фигуры [546x614]
(илл. N° 2)
...Если хорошенько задуматься,
то в каждый конкретный момент
я поступаю наилучшим образом, только
с опережением или
с некоторым запаздыванием. Отсюда
все толчки, тычки и ушибы...
1.2. СОВОКУПНОСТЬ ПРИЗНАКОВ
... Иные люди почему-то считают, что эти рассказы я пишу о себе самом, заполняя окружающий вакуум персонажами, прообразами которых являются реальные люди.
... А ведь на самом-то деле я себя выдумал. И людей тоже выдумал. И вот, эти выдуманные люди, стало быть, считают, что рассказы сии я пишу о себе самом, а под выдуманными людьми подразумеваю кого-то из своих знакомых. И даже когда я утверждаю, что те или иные рассказы написаны вовсе не мной, эти люди не верят. Ни в какую! Напротив, чем активнее я пытаюсь их разубедить, тем настойчивее мне приписывают авторство упомянутых произведений. Мои аргументы оказываются раздавленными непробиваемой броней упрямства. Причем ситуация выглядела бы не столь запутанной, когда бы ко мне заведомо относились как к обманщику... фальсификатору... Так нет же! Они не верят мне только потому, что считают свое суждение истинным. И вот это – самое непонятное. Это самое темное место в нашей дискуссии. Откуда у них абсолютная уверенность в том, что они знают правду? ОНИ ВЕДЬ РАСПОЛАГАЮТ ЛИШЬ СОВОКУПНОСТЬЮ ПРИЗНАКОВ.
А я не знаю, как им доказать, что и в данном рассказе все выдумано. Да и надо ли доказывать-то?
_______________________
У меня нет никаких иллюзий,
кроме той, что
у меня нет никаких иллюзий,
кроме той, что
у меня нет никаких иллюзий,
кроме той, что...
(и т.д.)
1990 год, машинопись, лист не подписан
1.3. ЭПИГРАФ «НУМЕРАЦИЯ»
(илл. N° 3)
...Почему данная книга
начинается на странице семь,
а заканчивается страницей восемь?...
1.4. АБСТРАКТНАЯ СИТУАЦИЯ «КОРНИ» (ЭПИГРАФ)
а корни растений
уж были готовы
совместно впитать в себя
некую мысль,
да только вот стебли
в зеленых покровах
напрасно
напрасно все переплелись
1.5. АБСТРАКТНАЯ СИТУАЦИЯ «ПЛАЗМА» (ЭПИГРАФ)
Приговаривая – “Сейчас ты у меня заработаешь! Нет? Сейчас заработаешь”, – я методично соединяю и разъединяю клеммы блока питания монитора. Обычно экран загорается где-то на десятой попытке подачи электроимпульса, но вот после того, как я протер монитор от пыли, компьютер словно бы погрузился в летаргический сон: ни на пятидесятом, ни на сотом переключении устройство не срабатывает. При этом полубезжизненная бусина индикатора на какие-то доли секунды все ж-таки наливается соком неоновой зрелости, но, вероятно, сей контакт слишком слаб для того, чтобы разъять тяжелые, плазматические веки экрана.
(илл. N° 4)
Здесь в
В последующие годы мы довольно регулярно собирались на квартире Татьяны Горичевой, на улице Шапон, рядом с Центром Помпиду.
Я много писал по случаю, непосредственно для готовящихся чтений. Вот один из таких текстов.
Легенды и мифы петербургских разночинцев
В начале восьмидесятых годов резервный эшелон петербургской интеллигенции покатился в неизвестном направлении – без рельсов, без шпал, без опознавательных знаков. Пожилые хиппи, утратив интерес к Ричарду Баху, Герману Гессе и Карлосу Кастанеде, разделились на кришнаитов и западников. В ностальгическом западничестве стихийных диссидентов, с молитвенным трепетом передававших из уст в уста “жития” диссидентов ангажированных, обнаружились параноидальные отголоски, описанные в одном из стихотворений Хлебникова: “Мне в каждом встречном видится Дантон, За каждым деревом – Кромвель”. Эзотерики, перетрудив неокрепшие крылья, заимствованные у астральных полковников Аверьянова и Квашуры, приземлились на жерди надзорных палат и затихли до лучших времен. Вечные студенты, кочующие по общежитиям, уже успели растащить из публичных библиотек Кафку и Кобо Абэ, а странствующие мыслители (как правило, изгои из гуманитарных вузов или же студенты-геологи), обобщая читательский опыт, спорили о том, является ли Россия перекрестьем Востока и Запада. Любознательные девушки переписывали в свои тетради Дхаммапады. Уныло пробивался сквозь толщу помех радиоголос Бориса Парамонова, чьи намеки на литературоцентричность российской души казались справедливыми именно в силу их далековатости, внеположенности происходящему. На этом фоне “независимые” литераторы и вовсе превратились в персонажей Ионеско, гуськом путешествующих по замкнутой траектории (музей Достоевского – кофейня Сайгон – котельная Адмиралтейства – редакция “Обводного канала” на улице Росси – клуб 81 на Литейном) и произносящих одни и те же слова от случая к случаю. Бахтин был в зените – по частоте коннотаций и устных ссылок, однако сущность бахтинианского релятивизма оставалась невыявленной. Возможно, здесь сказалось принципиальное неумение дистанцироваться. Обращая свой мысленный взор на запад, петербургский разночинец восьмидесятых годов оказывался в положении Данте, которого напутствует не Вергилий, а некое эвентуальное многоголосье. Культурноисторическая перспектива Запада целиком замещалась на мистический смысл рас-стояния, на идеальное значение дистанции с ее способностью участвовать в мифотворчестве и преосуществлять вещи. Так, Сартр и Хайдеггер, вычитанные между строк какого-нибудь дрянного критического опуса, сейчас же, и безо всякой примерки, запускались в общение (в обращение!) – как готовое платье.
Петербург с невероятной скоростью усваивал все, что касалось великих аутсайдеров и пессимистов. Как-то сентябрьским утром известный библиофил Игорь Владимирович Сагнак распространил среди друзей и знакомых двенадцать машинописных копий эссе “Несчастнейший” Иоганнеса де Силентио (в переводе Ю. Балтрушайтиса). Через две недели все копии были зачитаны до дыр.
Из Германии долетали вести о необычайной популярности стиля “андеграунд”, об анонимном движении “номерных” художников, которые работают в берлинском метро, испещряя поверхности короткой комбинацией знаков. Каждое послание начинается с цифры, указывающей на порядковый номер пишущего, то есть на его псевдоним. Далее следует круг, черта, зигзаг, схематическое изображение свечи. На вопрос, что все это значит, распространители знаков рассказывают о вреде автомобильного транспорта, о жертвах автокатастроф, об экологии. Когда одного из “номерных” художников, именующего себя Артист номер шесть, в шутку спросили, а где же Артист номер пять, тот совершенно серьезно ответил: “Артист номер пять вот уже год как сидит в тюрьме. Он написал боле двух миллионов знаков, и полиция сочла, что это недопустимо много”.
В одной из домашних бесед у известной православной просветительницы Татьяны Горичевой, было высказано предположение о том, что обозначением антихриста и его грядущего царства является число. Не только три апокалиптические шестерки, но любой шифр, число как таковое. Вслед за Хайдеггером собеседники пытались вслушаться в “сущность техники, отличную от самой техники” и приходили к парадоксальному выводу о негуманности цифровых аналогов языка и мышления. Словесное описание замещается кодом, аутентичным набором единиц и нулей. В результате такой замены взаимоотношения между людьми неминуемо формализуются, члены общества становятся все более анонимными, а сомнительные достижения в плане логики социальных систем наводят на мысль о скорейшей реставрации имперсонализма.
В конце восьмидесятых в российских философских кругах считалось модным муссировать тему конца постмодернизма. К постановке проблемы приступился журнал “Логос” (Лин