Октябрь.
13-02-2025 17:30
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Октябрь, октябрь, благословен природой!
Здесь я рождён, любуюсь я тобой.
Ты осени ковёр кидаешь предо мной
Дождями тихими, богряною листовой и мокрою тропой
Влечёшь, зовёшь меня в глубины рощи темной
Чтобы на дно души взглянуть, что в омут твой.
А там, во мгле стихов, любви, потери неизбежной,
Печали светлой, грустной, что всегда со мной
Надежда тлеет тихой, нежной, с моей Любовью, Верой и душой.
БАЛЛАДА ПРИМЕТ.
13-02-2025 11:51
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Я знаю, кто по-щегольски одет,
Я знаю, весел кто и кто не в духе,
Я знаю тьму кромешную и свет,
Я знаю — у монаха крест па брюхе,
Я знаю, как трезвонят завирухи,
Я знаю, врут они, в трубу трубя,
Я знаю, свахи кто, кто повитухи,
Я знаю все, но только не себя.
Я знаю летопись далеких лет,
Я знаю, сколько крох в сухой краюхе,
Я знаю, что у принца на обед,
Я знаю — богачи в тепле и в сухе,
Я знаю, что они бывают глухи,
Я знаю — нет им дела до тебя,
Я знаю все затрещины, все плюхи,
Я знаю все, но только не себя.
Я знаю, кто работает, кто нет,
Я знаю, как румянятся старухи,
Я знаю много всяческих примет,
Я знаю, как смеются потаскухи,
Я знаю — проведут тебя простухи,
Я знаю — пропадешь с такой, любя,
Я знаю — пропадают с голодухи,
Я знаю все, но только не себя.
Я знаю, как на мед садятся мухи,
Я знаю Смерть, что рыщет, все губя,
Я знаю книги, истину и слухи,
Я знаю все, по только не себя.
Этот человек Моисей. Зигмунд Фрейд
05-02-2025 13:28
Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
(Сокращенный перевод с английского Рафаила НУДЕЛЬМАНА)
... К осени 1938 года у Фрейда уже оставалось мало сил. Все их остатки он вложил в свое последнее, прозвучавшее как взрыв, произведение. То был "Моисеи и монотеизм", по сути - три эссе и два предисловия, написанные значительно раньше и подкреплявшие психоаналитическими соображениями гипотезу (уже выдвигавшуюся неоднократно другими) о том, что Моисеи был египтянин. Даже проведенное кем-нибудь другим, это исследование, где делалась попытка доказать столь спорную идею, обречено было вызвать бурное недовольство; вышедшее из-под пера человека, который - несмотря на свое отрицание еврейской религии - утверждал, что "в главном" он заедино с евреями, оно легко могло быть расценено как интеллектуальная измена.
Страстное ощущение Фрейдом своего еврейства не может быть поставлено под сомнение, и поэтому "Моисей и монотеизм" произвел тем большее впечатление на ортодоксальные круги. За много лет до того, в письме Максу Графу, который хотел крестить своего сына, Фрейд недвусмысленно писал: "Если вы не дадите своему сыну вырасти, как еврею, вы лишите его таких источников силы, которые не могут быть замещены ничем другим. Пусть он борется с жизнью как еврей, а вы - помогите ему обрести всю ту силу, которая ему для этого понадобится. Не лишайте его этого преимущества". А еще в 1909 году он говорил Карлу Юнгу, что тот призван стать Иошуа бин-Нуном, который завоюет обетованную страну психоанализа, куда ему, Фрейду, подобно Моисею, не суждено вступить. Артуру Шницлеру, в ответ на поздравление с 70-летием, он писал: 'Эмоционально еврейство все еще весьма существенно для меня", - а издателю швейцарско-еврейского еженедельника "Юдише прессен-централе": "Я всегда очень сильно ощущал родство со своей расой и укреплял это чувство в своих детях..." Когда местное отделение "Еврейского научного института" приветствовало его прибытие в Англию, он ответил его членам весьма решительно: "Вы, несомненно, знаете, что я всегда охотно и с гордостью принимал свое еврейство, хотя мое отношение к любой религии, включая нашу, критически негативно".
Однако понадобился приход к власти Гитлера с его теорией еврейства как особой и зловредной разновидности людей, чтобы Фрейд всерьез задумался над вопросом о подлинной сущности еврейства, об особенностях его исторического развития и о причинах традиционно ведущих к его преследованиям. Его ответом на эти вопросы было возрождение к жизни гипотезы о том, что Моисей был египтянином, который разошелся с официальной религией фараонов и, собрав вокруг себя группу последователей, вывел их из Египта. Арнольду Цвейгу он однажды сказал, что его книга будет называться "Этот человек Моисей", с подзаголовком "исторический роман" - и добавил, что эта работа, видимо никогда не будет опубликована. Свой пессимизм Фрейд причудливо обосновывал тем, что Австрия находится под властью католицизма, а такая гипотеза оскорбит католиков. К тому же, выдвинутая основателем психоанализа, она может привести к запрету этого учения и психоаналитических публикаций в стране.
Другое, более серьезное объяснение своих колебаний Фрейд дал спустя несколько недель в письмах тому же Арнольду Цвейгу и Эйтингтону. Он признавал, что ощущает шаткость своих исторических обоснований. Специалистам - писал он, - легко будет дискредитировать меня как профана. Цвейгу он добавлял "Так что оставим лучше эту затею ".
Но он не сумел надолго ее оставить, потому что она "мучила (ею) как бездомный призрак". В 1937 году он решил свою проблему тем, что довел до конца два из трех очерков, составляющих книгу, и опубликовал их в своем журнале "Имаго". В первом он снова выдвигал довольно простой тезис, что Моисей был египтянином, а во втором ("Если бы Моисей был египтянином ") изобретательно пересматривал библейскую версию истории, исходя из предположения, выдвинутого в первом. Как ни провокативна была публикация, она обходила главный анализ, содержавшийся в третьем и самом пространном очерке который, по словам самого Фрейда "был действительно открыт для возражений и опасен (поскольку там содержалось) - приложение (моих выводов) к проблеме происхождения монотеизма и религии вообще". Этот анализ он тогда сохранил в тайне, видимо полагая, что не опубликует его никогда.
Редактируя две первых главы для 'Имаго", он проделал то же самое с третьей и в начале 1938 года отредактировал и ее. Она таила в себе особое очарование для Фрейда, поскольку развивала выводы, к которым он некогда пришел в 'Тотеме и табу' где религия сводилась "к коллективному неврозу, а ее невероятная власть над людьми объяснялась точно так же, как власть невроза над больными пациентами". Но вопреки
Р.А.Рабинович (Кишинёв) - "ВОЛКИ" РУССКОЙ ЛЕТОПИСИ.
04-02-2025 14:42
Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Р.А.Рабинович (Кишинёв)
"ВОЛКИ" РУССКОЙ ЛЕТОПИСИ.
“...Если мы обратимся к современной научной литературе с вопросом — каков тип славянского этнонима? — мы не получим ответа”.
Трубачев О.Н. “Ранние славянские этнонимы — свидетели миграции славян”
“ — Дай сюда вилы, собака, и отойди от греха.
— Я не собака, а хрещеный человек...”
Бунин И.А. “Деревня”
I. В поисках "первоформы" и "двойников"
Ни одно из племенных имен “Повести временных лет” (далее ПВЛ) не знает такого разнообразия вариантов написания, как имя уличей. На страницах летописей уличи выступают под именами: улучи, улутичи, улучичи, улутьчи, лутичи, лютичи, глутичи, глутицы, луцаци, уличи, улици, улицы, ульцы, ульчи, угличи, углици, углецы.
Исследователи пытались найти первоначальную форму этого имени. В основном, два варианта претендовали на первоначальность: “угличи” и “уличи”(=”ульцы”). При этом авторы отмечали соответственно две линии развития (изменения) первоначальных форм. Одна — от “угла” (угличи, углици, углецы), другая, представленная многочисленными остальными вариантами, — от “ула” или “улучья”, “луки”.
Древность первого варианта обосновывалась более ясной этимологией “от угла”, а также упоминанием ее в летописном фрагменте, описывающем переселение уличей с Нижнего Днепра в Днестровско-Бужскую область (НПЛ: 109-110; ПСРЛ 1965: IX, 26; 1856: VII, 277; 1994: XXXIX, 15). Критики этой точки зрения исходили из того, что эпизод 940 г. помещен, в основном, только в позднейших летописях, которые во вводной части, когда упоминаются уличи, не содержат названия “угличи”. Ранние Лаврентьевская и Ипатьевская летописи ни во вводной части, ни в датированной этого варианта не содержат вообще.
Первоначальность первого варианта получила признание у небольшого числа исследователей (Татищев 1963: 31-41, 210; Карамзин 1989: I, 267; Надеждин 1844: 243-253; Брун 1879: 101-106; Веселовский 1900: 20). В послереволюционной историографии она фактически не высказывалась. Единственная попытка заново ее доказать была предпринята О.Н.Трубачевым. При этом исследователь привлекал старое основание — наличие Днепровского “угла”, от которого и могло произойти, по его мнению, это название (Трубачев 1961: 187). То, что форма “угличи” произошла от “угла”, собственно, никто никогда и не оспаривал. Другое дело, первоначальная ли она. Исследование Г.А.Хабургаева, подвергнувшего критике точку зрения О.Н.Трубачева, подтвердило тезис, звучавший и в прошлой историографии, о том, что название “угличи” является позднейшей этимологизацией летописцев, пытающихся осмыслить “непонятное” этническое наименование в плане “народной этимологии” (Хабургаев 1979: 198-199).
Формы, сходные с вариантом “угличи”, довольно близки между собой и практически не отличаются друг от друга, в то время как употребление названий, связанных общим происхождением с формой “уличи” (“ульцы”), носит практически ненормированный характер (отсюда такое множество вариантов), что само по себе указывает на более раннее время возникновения и использования этой формы.
Сторонники второго варианта, в свою очередь, пытались найти “первоформу” уже среди его многочисленных названий. Первой назывались формы: “улучи”; “ульцы”; “уличи” (Соловьев 1988: I, 88-89; Барсов 1885: 96, 273-274; Середонин 1916: 127; Филевич 1896: 301-304; Соболевский 1891: 4-5; Ламбин 1879: III, 145; Шафарик 1848: II, кн. I, 208-210; Грушевский 1911: 242; Шахматов 1919: 31-39). Форма “уличи” считается наиболее ранней на том основании, что этот вариант встречается в ранних Лаврентьевской и Ипатьевской летописях. Однако в этих же летописях встречаются и другие варианты. Н.Ламбин доказывал, что первоначальной формой было название “ульцы”, а уж от него произошли все остальные названия второго варианта (Ламбин 1877: I,55). Объявление Ламбиным первоначальной формой названия “ульцы” не вызвало опровержений в литературе, так как признавалась лингвистическая тождественность названий “ульцы” и “ульчи” и, отсюда,
ПРАМАТЕРЬ ВСЕХ КНЯЗЕЙ РУССКИХ Андрей НИКИТИН
04-02-2025 13:30
«...Блажен еси и преблажен Богом препрославленный граде Пскове, яко всесильный Бог от страны твоея произведе и породи нам таковый чудный плод благоцветущий, блаженную Ольгу. Блажении есмы и мы, сподобившеся от Бога получити таковый благоплодный царственный зрелый сад, благочестием умноженный, и премудрый и пресладкий добродетельми, и добролиственный благоуправлением, имже мы вси, яко с благосенно лиственным древом покрываеми, от всякого вреда вражия избавляемся душевне и телесне, от него же пресладкого вкуса богоразумия насыщаеми веселимся...».
Такими словами русский художник XVI века завершил вступительную статью к пространному поэтическому и нравоучительному повествованию о жизни и подвигах древнерусской княгини Ольги. И надо сказать, героиня повести его заслужила.
Жена «Игоря Старого», как именует его «Слово о законе и благодати», мать Святослава Игоревича, ставшего в определенной мере фигурой легендарной, бабка «равно апостольского» Владимира Святого, окончательно утвердившего на Руси христианство и церковь, княгиня Ольга по праву занимает совершенно исключительное место в русской истории. В пантеон русских святых она вошла значительно раньше, чем был канонизирован ее внук, освятив тем самым и свое языческое имя.
Но если заслуга Ольги в сфере церковной не вызывает сомнений, то столь же величественной предстает и ее фигура на фоне политической истории России: до XVIII века она с остается единственной самодержавной правительницей — прекрасным администратором и талантливым дипломатом.
И все же очень многое в ее истории для нас остается неясным.
Больше всего подробностей о жизни и деятельности княгини можно обнаружить в уже цитированной «Книге Степенной», в «Житии святой блаженной равноапостольной, премудростию славной, великой княгини с Ольги, нареченной во святом крещении Елены, первой обратившейся от рускаго рода своим благочестием к Богу, и о мужественном и о подвиге, и как в Царствующем граде получила святое крещение, и о смерти ее, и о перенесении многочудесных и нетленных мощей ее, и отчасти похвала».
Обширное сочинение, составленное с привлечением всех доступных источников, в первую очередь «Повести временных лет», затем церковного предания и — по-видимому — местных псковских легенд, тогда же, в первой половине XVI века стало своеобразным «введением» в «Книгу Степенную царского родословия...» Она была составлена во времена Ивана IV. В ней излагалась история русских князей, обработанная под углом зрения церкви. Авторы и редакторы «Книги Степенной...» сделали княгиню (в полном соответствии с заголовком одного из самых древних списков ее жития) не только «праматерью всех князей русских», но, по сути дела, основоположницей русского государства и русской церкви.
Можно сказать, что именно в «Книге Степенной» образ княгини обрел свою литературно-историческую законченность, получил истинную канонизацию, а сам текстов сознании последующих историков в значительной мере потеснил свой летописный источник. Вот почему и нам с этого жития стоит начать свой путь в X век.
В нем мы находим, с одной стороны, законченный литературный портрет княгини, а с другой — наиболее отчетливо выраженную церковно-государственную тенденцию, переносящую при рассмотрении генеалогический акцент первой русской династии с Рюрика на Игоря и Ольгу. Не потому ли, что Рюрик, пусть даже состоявший в родстве с «Августом кесарем» (как утверждали историографы Ивана IV), тем не менее, оставался человеком неизвестным? К тому же он был, скорее всего, язычником, а Ольгу принял византийский император и нарек своей «дщерью»; ее крестил константинопольский патриарх.
Более того. Достоверность существования Ольги и ее поездка в Царьград подтверждалась не только летописью, но и свидетельством новгородского архиепископа Антония (в миру Добрыми Ядрейковича), видевшего в 1200 году в ризнице св. Софии в Константинополе драгоценное блюдо, полученное патриархом от Ольги.
Между тем, происхождение самой Ольги и тогда, когда автор жития сделал ее современницей императора Льва IV Мудрого (881—912) и его брата Александра (912—913), и теперь, когда нам известно значительно больше, остается неясным. «Повесть временных лет» утверждает, что Игорю ее привел «в лето 6411» (т. е. в 903 г.) «из града Плескова» Олег, воспитатель князя, по одной из версий — близкий родственник Рюрика. «Книга Степенная» уточняет и дополняет эти слова, конкретизируя происхождение Ольги от «Плесковской страны», от «веси Выбутской, от языка варяжска, от рода же не княжеска ни вельможска, но от простых людей». Указание это вполне согласуется с тем фактом, что как в собственно псковских летописях, так и в новгородских мы находим устойчивое написание имени Пскова в виде «Плескова» вплоть до середины XIV века.
Картина встречи Игоря с Ольгой в «Житии» описана в самых романтических тонах и представляет собой одну из самых ярких страниц в истории русской художественной литературы.
Молодой князь тешился охотой «в области Псковской», хотел перебраться через реку,Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
«...Блажен еси и преблажен Богом препрославленный граде Пскове, яко всесильный Бог от страны твоея произведе и породи нам таковый чудный плод благоцветущий, блаженную Ольгу. Блажении есмы и мы, сподобившеся от Бога получити таковый благоплодный царственный зрелый сад, благочестием умноженный, и премудрый и пресладкий добродетельми, и добролиственный благоуправлением, имже мы вси, яко с благосенно лиственным древом покрываеми, от всякого вреда вражия избавляемся душевне и телесне, от него же пресладкого вкуса богоразумия насыщаеми веселимся...».
Такими словами русский художник XVI века завершил вступительную статью к пространному поэтическому и нравоучительному повествованию о жизни и подвигах древнерусской княгини Ольги. И надо сказать, героиня повести его заслужила.
Жена «Игоря Старого», как именует его «Слово о законе и благодати», мать Святослава Игоревича, ставшего в определенной мере фигурой легендарной, бабка «равно апостольского» Владимира Святого, окончательно утвердившего на Руси христианство и церковь, княгиня Ольга по праву занимает совершенно исключительное место в русской истории. В пантеон русских святых она вошла значительно раньше, чем был канонизирован ее внук, освятив тем самым и свое языческое имя.
Но если заслуга Ольги в сфере церковной не вызывает сомнений, то столь же величественной предстает и ее фигура на фоне политической истории России: до XVIII века она с остается единственной самодержавной правительницей — прекрасным администратором и талантливым дипломатом.
И все же очень многое в ее истории для нас остается неясным.
Больше всего подробностей о жизни и деятельности княгини можно обнаружить в уже цитированной «Книге Степенной», в «Житии святой блаженной равноапостольной, премудростию славной, великой княгини с Ольги, нареченной во святом крещении Елены, первой обратившейся от рускаго рода своим благочестием к Богу, и о мужественном и о подвиге, и как в Царствующем граде получила святое крещение, и о смерти ее, и о перенесении многочудесных и нетленных мощей ее, и отчасти похвала».
Обширное сочинение, составленное с привлечением всех доступных источников, в первую очередь «Повести временных лет», затем церковного предания и — по-видимому — местных псковских легенд, тогда же, в первой половине XVI века стало своеобразным «введением» в «Книгу Степенную царского родословия...» Она была составлена во времена Ивана IV. В ней излагалась история русских князей, обработанная под углом зрения церкви. Авторы и редакторы «Книги Степенной...» сделали княгиню (в полном соответствии с заголовком одного из самых древних списков ее жития) не только «праматерью всех князей русских», но, по сути дела, основоположницей русского государства и русской церкви.
Можно сказать, что именно в «Книге Степенной» образ княгини обрел свою литературно-историческую законченность, получил истинную канонизацию, а сам текстов сознании последующих историков в значительной мере потеснил свой летописный источник. Вот почему и нам с этого жития стоит начать свой путь в X век.
В нем мы находим, с одной стороны, законченный литературный портрет княгини, а с другой — наиболее отчетливо выраженную церковно-государственную тенденцию, переносящую при рассмотрении генеалогический акцент первой русской династии с Рюрика на Игоря и Ольгу. Не потому ли, что Рюрик, пусть даже состоявший в родстве с «Августом кесарем» (как утверждали историографы Ивана IV), тем не менее, оставался человеком неизвестным? К тому же он был, скорее всего, язычником, а Ольгу принял византийский император и нарек своей «дщерью»; ее крестил константинопольский патриарх.
Более того. Достоверность существования Ольги и ее поездка в Царьград подтверждалась не только летописью, но и свидетельством новгородского архиепископа Антония (в миру Добрыми Ядрейковича), видевшего в 1200 году в ризнице св. Софии в Константинополе драгоценное блюдо, полученное патриархом от Ольги.
Между тем, происхождение самой Ольги и тогда, когда автор жития сделал ее современницей императора Льва IV Мудрого (881—912) и его брата Александра (912—913), и теперь, когда нам известно значительно больше, остается неясным. «Повесть временных лет» утверждает, что Игорю ее привел «в лето 6411» (т. е. в 903 г.) «из града Плескова» Олег, воспитатель князя, по одной из версий — близкий родственник Рюрика. «Книга Степенная» уточняет и дополняет эти слова, конкретизируя происхождение Ольги от «Плесковской страны», от «веси Выбутской, от языка варяжска, от рода же не княжеска ни вельможска, но от простых людей». Указание это вполне согласуется с тем фактом, что как в собственно псковских летописях, так и в новгородских мы находим устойчивое написание имени Пскова в виде «Плескова» вплоть до середины XIV века.
Картина встречи Игоря с Ольгой в «Житии» описана в самых романтических тонах и представляет собой одну из самых ярких страниц в истории русской художественной литературы.
Молодой князь тешился охотой «в области Псковской», хотел перебраться через реку,