[показать]


Далека дорога твоя,
далека, дика и пустынна.
Эта даль и глушь,
не для слабых душ,
Далека дорога твоя.

Ах, прерия, прерия, великая даль,
Индейские перья, англиская сталь,
Высокая плата, смешная цена,
Здесь главное - шляпа была бы цела



И конечно мне дорого где-то
То, на что эта шляпа надета.
Вот такие дела...
Быстро едешь - быстрее помрешь.
Тихо едешь - вряд ли доедешь.
Так иди, не трусь,
будь что будет, пусть,
А что будет дальше - поймешь.


Позади уже полпути,
Впереди еще полдороги.
Помолись богам, сколько есть их там,
И иди еще полпути...

---

и пусть мне кто-нибудь скажет, что Ким это так, сочинитель песенок для детишек...

Именно так. Для нас, для детишек

[показать]
- Куда собрался, капитан, куда ты, брат, собрался?
Погоды нету, капитан, нигде погоды нет.
- Там крик о помощи, милорд, я слышал, крик раздался,
Милорд, я слышал этот крик, теперь за мной ответ.

- Ты что, не видишь, капитан, ты разве сам не видишь:
В такую бурю, капитан, не выплыть никому.
Да ты же вмиг пойдешь ко дну, как только в море выйдешь!
- Я слышал крик, милорд, мой долг - откликнуться ему.

-А что команда, капитан, в дорогу, чай, не рвется?
Жена и дети, капитан,- а им что предстоит?
- Со мной охотники, милорд, со мной лишь добровольцы,
А дом родной простит, милорд, мой дом меня простит.

- Но эта жертва, капитан, глупа и бесполезна.
Нас слишком мало, капитан, мы все наперечет,
А дел так много, капитан, трудов такая бездна!
Твое геройство, капитан, ослабит целый флот.

Ну, что ты пойдешь на площадь, поднимешь там свой лозунг, получишь свои три года, а в зоне еще дадут. На Западе - вяло вякнут, здесь - всем перекроют воздух, и кончится наше дело, чего они и ждут.

А будет жалко, капитан, коль ниточка порвется,
И грустно будет созерцать злорадство этих морд...
- Во всем ты прав, а я неправ, как в песенке поется.
Но не могу я не идти, прости меня, милорд.

[показать]


Куда ты скачешь мальчик, кой черт тебя несет.
И мерин твой хромает, и ты уже не тот.
Да что за беда, да что за беда, да что за беда ей богу.
Поеду понемногу, авось да повезет.

Куда ты скачешь мальчик, темно уже в лесу.
Там бродят носороги с рогами на носу.
Да что за беда, да что за беда, да что за беда ей богу.
Поеду понемногу, хоть кости растрясу.

Чего ты ищешь, мальчик, каких таких забав?
Цветочки все увяли, а травку съел жираф,
Да что за беда, да что за беда, да что за беда ей богу.
Поеду понемногу, хотя во всем ты прав, а я неправ.

Куда ты скачешь. мальчик, скажи ты мне куда?
Кругом одно и то же - бардак и суета.
Да что за беда, да что за беда, да что за беда ей богу.
Поеду понемногу, куда-нибудь туда...

На необитаемом острове двое после кораблекрушения. Мужик разбирает с девушкой результаты референдума по вопросу "Хотите ли вы заняться сексом с товарищем по несчастью?" и ворчит:

- Вся эта демократия - фикция. Эти выборы, референдумы - сплошные подтасовки. Ну хорошо, я дважды проголосовал "за", но откуда в урне оказалось ещё 11 бюллетеней "за", если нас на острове только двое?

[показать]
Я иду сквозь стены,
Я иду сквозь тьму,
Я иду через время к тебе,
Я струюсь по венам
Через ночь и чуму
По теченью воды в трубе,
Я стучусь в твои двери,
Проникая сквозь снег и песок,
Я не знаю времени встречи,
Но я приду в срок -
Да поможет мне Бог.

А и Б сидели на трубе,
Говорили только о тебе,
А упала от счастья,
Б пропала в ненастье,
И сгорела от страсти,
Кто остался там,
Куда я текла по воде,
Куда я текла по воде -
К тебе.
К тебе.



Я человек, но я умею летать,
Если очень хочу высоты,
Ты не знаешь, что я приближаюсь к тебе,
Но ты не можешь меня не ждать.
Я чувствую силу, как чувствуют боль,
Я хочу дойти до конца,
Я безумная чайка, летящая вдоль
Кольца, что стало прямой.

Шалтай-Болтай сидел на стене,
Шалтай-Болтай
Свалился во сне,
И вся королевская конница,
И вся королевская рать
Полетели вслед -
Туда, куда А и Б,
Туда, куда я текла по воде -
К тебе.
К тебе.

---

Но она все идет ко мне... все идет...

---

слушать здесь http://www.ark.ru/ins/albums/aib/A_i_B_Olga_Arefieva_AiB_www.ark.ru.mp3

[450x121]
1-ая часть здесь

---

* * *

Бдения до половины пятого ночи, или вернее будет сказать, утра не приносят морального удовлетворения даже если они увенчиваются успехом. На сегодняшний день мне пришлось признать, что железная колымага моего приятеля нанесла ощутимый удар под ложечку. Я свалился спать так и не оживив своего нового компаньона по комнате. Утреннее пробуждение не принесло ничего особенно приятного: явно пошатнувшееся здоровье - блеклый вид в окошке зеркала, мерзнущие руки и побаливающие от постоянного блинка покрасневшие глаза, полный упадок сил, который всегда настигал меня после неудачного сражения с порождением человеческого интеллекта, и наконец, звериный оскал жестокого любопытства, тем более страшного, что утолить его мне, по всей видимости, уже не удастся никогда.

В ярости я поминал и своего соседа, подсунувшего мне этого трояна, и его не пришедшего приятеля, и Билла Гэйтса, скорее по привычке, чем со злобы, и даже оставшегося безымянным создателя писем. Единственное свежее, неохваченное тотальным моим гневом пятно, светлое имя, магическое слово "Синичка" мерцало где-то по самым краям утомленного сознания.

Синичка. Интересный ник. Я бы тоже мог до такого додуматься. Да и вообще, - неожиданно пришло мне в голову, - проза этого неизвестного любителя эпистолярного жанра мне была необычайно близка. Немного резковата, пожалуй, для моего собственного языка, но кто его знает, какая муза моим бы пером повела в подобной ситуации. Черт побери, да ведь мне даже и ситуация осталась полностью неизвестна. Что меня дернуло тогда пролистать эти первые страницы. Возможно, что и не кроется там ничего такого. Возможно, читай я все подряд, через несколько минут узнал бы завязку, наверняка, настолько тривиальную, что развязку я смог бы дописать к ней и сам.

Вот только, Синичка...

[393x261]
Медведь. Заприте, заприте меня!

Трактирщик. Вот Вам ключ. Ступайте. Вон Ваша комната. Нет, нет, запирать
я Вас не стану. В дверях новенький замок, и мне будет жалко, если Вы его
сломаете. Спокойной ночи. Идите, идите же!

Медведь. Спокойной ночи. (Уходит.)

Трактирщик. Спокойной ночи. Только не найти его тебе, нигде не найти
тебе покоя. Запрись в монастырь - одиночество напомнит о ней. Открой трактир
при дороге - каждый стук двери напомнит тебе о ней.

(Стук двери. Входит придворная дама.)

Дама. Простите, но свеча у меня в комнате все время гаснет.

Трактирщик. Эмилия! Ведь это верно? Ведь Вас зовут Эмилия?

Дама. Да, меня зовут так. Но, сударь...

Трактирщик. Эмилия!

Дама. Черт меня побери!

Трактирщик. Вы узнаете меня?

Дама. Эмиль...

Трактирщик. Так звали юношу, которого жестокая девушка заставила бежать
за тридевять земель, в горы, в вечные снега.

Дама. Не смотрите на меня. Лицо обветрилось. Впрочем, к дьяволу все.
Смотрите. Вот я какая. Смешно?

Трактирщик. Я вижу вас такой, как двадцать пять лет назад.

Дама. Проклятие!

Трактирщик. На самых многолюдных маскарадах я узнавал вас под любой
маской.

Дама. Помню.

Трактирщик. Что мне маска, которую надело на вас время!

Дама. Но вы не сразу узнали меня!

Трактирщик. Вы были так закутаны. Не смейтесь!

Дама. Я разучилась плакать. Вы меня узнали, но вы не знаете меня. Я стала
злобной. Особенно в последнее время. Трубки нет?

Трактирщик. Трубки?

Дама. Я курю в последнее время. Тайно. Матросский табак. Адское зелье. От
этого табака свечка и гасла все время у меня в комнате. Я и пить пробовала.
Не понравилось. Вот я какая теперь стала.

Трактирщик. Вы всегда были такой.

Дама. Я?

Трактирщик. Да. Всегда у вас был упрямый и гордый нрав. Теперь он
сказывается по-новому - вот и вся разница.

Немногие знают, что накануне 14 февраля, Дня святого Валентина, отмечается
другой праздник с не менее древними традициями, а именно - 13 февраля, День
грешного Либертина.

В этот день принято обращаться к покинутым возлюбленным с просьбой вернуть подаренные ранее ценные вещи и возместить стоимость тех подарков, возвратить которые уже невозможно (цветы, конфеты, бутылки, изношенные носки, колготки и галстуки, оплаченный ужин при свечах и т.п.).

По традиции в этот день влюбленные обмениваются фотографиями тех, с кем они изменяли друг другу в течение прошедшего года. Часто этот ритуал сопровождается рассказом о сравнительных достоинствах изображенных на фотографиях лиц, а также о недостатках друг друга. Особой популярностью пользуются так называемые "либертинки". Это любительские фотографии постельных сцен с участием одного из партнеров, которые отправляются по почте, часто без подписи. Получивший "либертинку" адресат должен сам догадаться, когда, где и кем была сделана фотография, а главное, кто еще на ней изображен.

День грешного Либертина по традиции завершается массовыми оргиями. Отмечающая этот праздник молодежь, впрочем как и люди постарше, выходят на улицу и завязывают тесные отношения с первыми встречными, причем считается, что чем больше людей участвовало в этом групповом действе, тем больше любви и счастья будет весь год до следующего праздника.

[450x121]
* * *

Мне достался по наследству старый полуразвалившийся компьютер от соседа, который съезжая сказал мне с завидной прямотой: "Ты, прости, что я тебе это барахо оставляю, надо бы его самому снести на помойку, но приятель обещал зайти и забрать, может еще объявится в ближайшие дни".

Десктоп старинной выделки - таких уродливых корпусов сейчас и не найдешь, да вентилятор небось у него тарахтит как мотор "кукурузника", если вообще этот гроб стартует,- подумывал я, нажимая кнопку power на исцарапанном, как борт видавшего виды корсарского фрегата, ящике. Вообще-то, мне импонируют старые вещи. Это, если вдуматься, и была та причина, по которой я взял компьютер. Если честно, я мало верил в какого-то мифического приятеля, которому нужна была такая развалина. Но ящик прервал мои мысли неожиданно бодро зажужжав, выдав положенные два писка упрятанным как сюрприз, где-то далеко внутри, спикером, и бодро начал отсчитывать на мониторе свои несчастные 18 мегабайт. Да-а-а, в который раз подумалось мне - это же целая эпоха, вот в таких незаметных на первый взгляд мелочах, уходит, да что там - уже ушла. Вместе с перфокартами, на которых было так удобно писать и так неудобно набивать программы, с вычислительными центрами - центрами-разносчиками печатной продукции самиздата, программируемыми (аж до 96 макро-команд) микрокалькуляторами, да мало ли всего уже было, и уже никогда...

Под этакие ностальгические нотки я проглядел знакомую и почти забытую картинку с проплывающими облаками и, пощелкав клавишами, погрузился в недра доставшего мне наследства. Что вы испытываете, когда открываете в первый раз чужой диск? У всех это, наверное, по-разному. Конечно, острое ощущение, как будто вскрываете чужие письма. Некоторое удивление при виде того, что на 95 процентов каждый заполняет свой диск одним и тем же барахлом - и вот... находка! что-то действительно новое. Что это? небольшая программка, которая заменит вам друга на ближайшие полчаса? новый (хорошо забытый старый) вирус, который займет ваше время намного дольше, особенно если нет резидентного Лозинского в памяти? просто ошметки после очередной ловли битых кластеров?

На этот раз особенных находок не попадалось. Одно из самых интересных мест на дисках, бегающих под виндами, это, разумеется директория для временных файлов. Если пользователь не заглядывает туда время от времени, она приобретает большой интерес для археолога. Первый же открытый файл гласил:Читать далее...

[показать]
что-то сегодня недостаточность ощущаю. за окном метель. обещают град и обледенение. сердечную.

извечная русская дилемма: душа болит. а душу полечишь -- печень болит...

хочется чего-то такого...

---

ГЛЮКОЗА

О. Арефьева


На море рыбка, но вода
тверда,
Чем дольше умираю, тем верней жива,
Глюкоза
В занозах пчёл -
Их ран ищу ещё и мне сладка беда.

Мой поезд пятится вперёд и время -- воск,
Я возвращаюсь, но себя не узнаю.
Глюкоза
В занозах ос,
Пою в глазах стрекоз любовью на износ.


В сумерках светла темнота,
Я уже не та, что была,
В сумерках темна белизна -
Но тверда вода.
Там за мёртвой рекой
Смерть гуляет с клюкой,
Но жива трава
Под её ногой.



И ты не сделаешь привычкою любовь -
Я далеко, и нелегко найти мой след,
Глюкоза
В занозах бед,
Смотрю на ос до слёз и гвозди их во мне.

Так уходи, оставь без жалости сей град,
Я ненавижу всё, что может быть моим,
Глюкоза -
И в ульях дым,
Хлеб плена горек, но свободы сладок яд!

[585x294]
...их так много...

Ему было больно. Слишком давно и слишком больно, чтобы он продолжал это ощущать как боль.

Ему больно было видеть их лица.

За спиной каждого он видел уготованный им ад, и ему больно было смотреть на их прекрасные лица. Теперь уже, после стольких лет скитаний внутри себя, в своем внутреннем одиночестве, он научился даже смотреть им прямо в глаза. Но жить долее в этом своем одиночестве он больше не мог.

Вот женщина, за спиной у нее долги. Невыплаченные, ведущие все вниз и вниз. Она согбенная старуха, в свои-то годы. И ее нет.

Вот мальчик, его подведет правая лодыжка -- а лошади будут нести так быстро, что все случится как в виноградарне. Только брызнет во все стороны сок. И все.

Они ничего этого не знали. Они не могли видеть. Это он понял не сразу.

Сначала он пытался объяснять. Ему казалось, все дело только в особенном угле зрения, повороте головы. Еще немного и они смогут это понять и сами...

Многим из них еще можно было бы помочь -- он видел это. Были боковые ветви, проходы в иное будущее. Теперь он это делал все реже. Они не любили таких штук. ...тот, печальный старик -- они похоронили его еще живым. Или та женщина, -- она была ничуть не больше "слепой", чем и все они. Ей надо было только объяснить, что видеть можно и в темноте. ...но каждый такой случай наносил тяжелый удар. Он отталкивал людей от него. Они уже не могли слышать того, что произнесли его губы. Они не видели и самих губ. Они упивались своей мыслью о том, что они "видят" и "слышат".

Их просто было накормить и напоить словами. Им не нужно было ничего кроме слов. Даже и не его слов! все слова они принесли на пиршество с собой. А он -- его роль была скромна. Не то переливающийся огонь из чаши в чашу семисвечника, не то погребальный костер, плывущий в глубину ночного озера. Пятнышко света на серебряном зеркальце факира, завораживающего зрителя, как ядовитую змею, змею давно уже беззубую, но тем более опасную, наполненную собственным ядом до краев.

Так что теперь, когда и его собственная карта выпала рубашкой вниз, и пара остающихся ему часов была на самом деле (НА САМОМ ДЕЛЕ) последней, он мог смотреть на них без обычного своего озабоченного выражения лица. Многие шептали, что чело его невероятно прояснилось при вести о скорой гибели.

Нет, он по-прежнему видел, что конвоир скоро подцепит пренеприятную болезнь, которая доконает в два года и его и всю его небольшую семью. Что дерево у дороги не переживет сегодняшней ночной грозы с ураганным ветром. Что многие из тех, что залакируют свой взгляд сегодня созерцанием его стопы, попирающей дорожную пыль, пополнят эту пыль гораздо, гораздо раньше, чем им кажется.

Но это даже хорошо. Это прекрасно, что им не виден край земного диска, с которого они беспечно свешивают ноги. Дай бог им счастья.

Дай бог им счастья всем...

[показать]
Сегодня мне приснился двухступенчатый кошмар. Нижняяя его ступень сейчас неинтересна, не о ней. Вторая, верхняя половина -- она забывается, уже почти забыта, вот и забыта уже. Но я вытащу небольшой кусочек сюда, в посюсторонний мир. Мне это, кажется, почему-то необходимо.

---

Вчера у нас упала зима. Именно что упала. Ураганный ветер ударил по кронам деревьев, в стены дома, заскрипел всеми застрехами и прочими шпангоутами нашего кораблика, отважно вытянувшегося на самой вершине холма. В небе неслись серые,-- цвета тумана,-- низкие тучи.

Через несколько секунд в воздухе замелькали белые мухи. И вдруг ударил снег. Холодный, секущий, неимоверный, бесконечный поток. Что-то прорвало там в небесных дамбах, и наша "голландия" стремительно уходила на дно.

---

Во сне я был на брандмауэре полуразрушенного (или полупостроенного) здания. Я вел за собой группу. Нет, я не знал куда нам надо идти. Я не был сталкером. Не был я и лидером группы или ее вождем. Но я знал, что пока мы еще можем двигаться короткой цепочкой вперед, куда бы там этот наш путь не вел, пока еще есть хотя бы двое в этой цепи -- один из нас должен быть первым.

Во сне это был я.

---

Полное освобождение от смятения души дает только Успокоительница Всех Тревог, Утешительница Всех Мечтаний. Но она же и прекращает этот прекрасный полет пылинок в луче света, за который мы цепляемся отчаянно, не зная своего номера, и даже когда он выпадет нам на случайно вывалившейся из колоды карты Таро. (Но сейчас они всё еще все лежат рубашкой вверх).

Впечаталсь до самой подкладки моей души когда-то читанная фраза о том, что редкой свободой пользовался Гамлет в последнем действии Шекспировской драмы -- будучи уже задет отравленным лезвием, Гамлет наконец-то потерял необходимость что-либо скрывать. У него больше не оставалось времени на то, чтобы примерять маски и приукрашивать себя перед миром или раскрашивать мир перед собой.

Он делал лишь то, что положено было ему свершить. Он стал идеальной машиной бога. То есть видимо он стал ...человеком?

---

Гамлет

        Пастернак


Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
я ловлю в далеком отголоске,
что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
и играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
и на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
и неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.

(c)

[320x240]
говорят, гуашь появилась раньше других красок. просто тогда она называлась по-другому.

---

Вера Матвеева

Беды не тают, а дни улетают,
Но где-то надежда машет рукой.
Время промчится, и, что ни случится,
Ночью безбрежный хлынет покой.

Кто-то красное солнце замазал чёрной гуашью
И белый день замазал чёрной гуашью,
А чёрная ночь и без того черна.
Кто-то всё нечёрное чёрной гуашью мажет,
Но в чёрном окне кто-то белой косынкой машет,
И эта косынка издалека видна.

Беды не тают, а дни улетают,
Но где-то надежда машет рукой.
Время промчится, и, что ни случится,
Ночью безбрежный хлынет покой.

Вот уж не стало зелёной травы под ногами,
и не стало жёлтой тропы под ногами,
и не стало синего неба над головой.
Кто-то чёрными взялся за чёрное дело руками;
но пока в темноте мелькает белое пламя,
ничего не может случиться со мной.

Я раньше позволял себе небольшую хитрость -- за пару дней до срока "Ч" изменяешь одну дату в личных данных на месяц вперед, а потом через пару дней возвращаешь ее назад. И тогда не приходят автоматические поздравления "От пользователей ЛиРу", да и друзьям никто не мешает дурацкими напоминаниями.

А на ленту себе я выставлял окошко, для тех кто почему-то не забыл.

Но стиль жизни, в последнее длинное время, не позволял не то, что читать чужие ленты или писать к себе в дневник, а и даже думать про всякие такие пустяки.

Так вот и вышло, что вместо привычного окошка "до", я пишу это окошко напротив.

---

Спасибо за открытки, друзья! Тема спиртного была многократно раскрыта в поздравлениях -- буду над этим сегодня работать. Предалагалось также быть в ударе, пусть даже и в угаре. Попробуем. Намекалось на слабые попытки очаровывать общественность в непосредственном прошлом. Не сразу и не наверняка, но займемся и этим. Попробую малые формы.

В общем, работу за отчетно-выборный год предлагаю считать в общем и целом удовлетворившей.

До видзення!

---

...вот и год. Мелькнув,
капли топают в льдинку.
Расписание
их прибытий бело: да,
лист -- не камень. Год прошел.
[700x200]

[показать]
Буссоль.

...знает ли автор, почему начал он с этого слова? нет не знает.

Смысл слова, и тот ускользающ. Что-то со звездами? что-то артиллерийское? морское?

Все это, видимо, неслучайно. Автор нет, чтобы выпить йаду, как советуют, начал день с двух бутылочек нефильтрованного светлого (хотя хотелось нефильтрованного темного). И мир вокруг без помощи всяких там Фаготов - нет, не то, чтобы преобразился и засверкал, нет, чего не было, того нет - но мир стал выпуклее, как бы покрылся лакировкой. Натуральные цвета выявились. Выигрышные - выиграли, прочие - а, не до них.

Возникли, более того, нюансы.

Автору потребовалась изрядная толика терпения и самообладания, чтобы не раствориться в ситуации, не впасть в кому созерцания.

Спасительным оказался классический ренессансный прием -

[показать]
"Сто тысяч ртов
         напрягутся, как только
                      я и ты
бальзам разольем
         по чаркам, даже
                      не дав остыть
"Не пейте,
         вам станет плохо!"
                      - запричитают рты.
А нам
          и так уж плохо,
                      что ж мы будем не пить?"
                (М.Щербаков)

---

Сегодня на проселочной дороге ветрено. Пасмурное небо не обещает ничего личного. Ничего лишнего не скрывает низкий горизонт.

Ну, что ж, хотя бы тепло...

После долгих и долгих верст в одиночнстве трудно вновь начинать разговор, о случайный мой попутчик. Язык так просто не развяжешь, это знали лучшие мастера дел заплечных. "Ладно, попробуем по-пластунски..."

Давай-ка лучше, приятель, примем на грудь по чарочке согревающего. День-то клонится к закату. А идти еще...

---

Фармацевт
         М.Щербаков


Волнуйся, знахарь, о травах, почве, камнях, золе.
Снабжай сигнатурой склянку, словно ларец ключом.
Пекись о добротном тигле, об огневом котле.
О звонких весах заботься. Более ни о чем.

Сто тысяч лиц исказятся, гневно задрав носы:
мол, стрелок ты не следишь и эпохи пульс потерял.
Меж тем вот палец твой, он на пульсе. А вот часы,
они идут, и довольно быстро, я проверял.

Сто тысяч глаз,- то есть двести тысяч,- берем вдвойне,
на зелье твое посмотрят, как на исчадье зла.
А ты доверься ни в коей мере не им, но мне.
Я первый приду отведать из твоего котла.

Сто тысяч ртов напрягутся, как только я и ты
бальзам разольем по чаркам, даже не дав остыть.
"Не пейте, вам станет плохо!.." - запричитают рты.
А нам и так уж плохо, что ж мы будем не пить?

Сто тысяч лбов, начиненных мудростью лет и зим,
замрут, не решив как быть, едва лишь я намекну,
что даже отдыха ради ты отойдешь не к ним,
а к сыну Ночи и к брату Смерти, то есть ко Сну.

Кому же и спать-то сладко, как не тебе, врачу?
Дремли, покуда в котле твоем, закипая в срок,
бурлит лекарство от государства, пей - не хочу,
оно же средство от людоедства, рубль - пузырек.

Я сам бы спал, да бальзам гудит, аромат плывет,
обняв район, а также примкнувший к нему пустырь.
Плывут индийские перцы, гвоздика, шафран и мед,
мускатный цвет, кардамон, орехи, изюм, имбирь...

Мы видели боль. Мы помним ее соленый вкус. Мы помним ее прозрачный цвет, почти совсем и не алый.

Мы помним небо. Разрезанное, распаханное пополам небо. Распаханное на до и на после высокое небо. Запрокидывающее навзничь небо.

Мы помним сумрак. Ночь без цвета глаз. Потолок чуть отделяется, выпадают светлым пятном и простыни. Кажется будто в раскрытые настежь окна внесёт сейчас сиреневый запах, но ветер где? мёртвый штиль. Сумрак.

Мы помним свет. Солнце заполняющее все вокруг плотно сомкнутых ресниц. Жаркий свет нездешнего летнего огня. Свет как материя. Больше чем материя.

* * *

Соленый вкус боли словно полутона в полумраке. Когда рассвет только посылает сигнал наиболее чувствительным, более не скованным яркими цветами дня, дремлющим под стеклянно блещущими яблоками черных как ночь глаз, огромным, бесконечным зрачкам. Наиболее чутким, оголенным проводам, технически расположенным где-то там, слаб я в ней, в анатомии ночи. Скрытым под прохладной темной во всеобщем сумраке коже. Которой больше нет. И если бы я мог что-то различать в этом мраке, я бы скорее всего увидел, что кожи больше нет. И все это пульсирующее, несущее холодный электрический, магнетический огонь. Чувствительное к вспышке случайной пылинки. Вспышке яркой пылинки в луче Бетельгейзе, долетевшем наконец сюда, после стольких лет в еще более холодном и полном мраке, пробившем свою тропу сюда, в эту комнату, налитую сумрака до краев. Или не Бетельгейзе, я уже говорил, что слаб в анатомии и астрономии ночи. Полной до краев ночи. И магнетический клубок холодно-голубоватых силовых линий, отзывающийся на дуновение, на легкий эфир, на вспышку сверхновой -- огонь твоих внезапно запылавших щек и губ. Эти холодные комки электрического света и горячий ток жил. Несущих черную в сумраке, и такую прозрачно алую, почти бесцветную...


...небо словно рассечено, разрезано жестоко скальпелем на две половины. Еще серая, половинка "до". Начало. Мы помним его? Первая ступень. До всех полутонов и тонов. До цвета. А после -- такое высокое, синее небо. Оглядывать его не устаёт глаз. Никак не устаёт глаз. Не может никак насмотреться, насытиться этой синевой. Лечится. Лечится. Лечится от памяти, цветной памяти, прозрачной, почти бесцветной. Какое улётное небо. Запрокидывающее на спину небо. Сбивающее с ног, лишающее равновесия и основ. Самые основы, тона, полутона, лишающее... или дающее... Резких контрастов просит память, но не глаз. Глазу приятно однообразие. Одинаково хорошо. Память не та уже. Устает она. Она очень устает. ...на голубом такой верной линией идет соломенно-желтый. Нет пока других цветов. Слишком рано. Рано пока еще. Цветов нет. Еще только март, и снег пропал в одночасье, и виден прошлый год. Земля. Старая, бог ты мой, какая же она старая!.. Прошлая, из прошлой жизни трава. Высокие гордые (прошло-гордые) стебли. Несущий ввысь свой бело-голубой... да нет, что это я, бледно-золотой росчерк. Но глаз обманывается. Всегда врет. И видит не то, что есть. Где была земля -- все в голубом. Небо вывернуто вверх-тормашками. И хлюпает под ногами. Звездное когда-то, под ногами. А травы уносятся вверх и вниз -- тоже вверх. А травы уносятся вверх. Мертвые уже травы, все еще вверх. Навсегда уносятся вверх.

...сумрак и запах -- всегда вместе. Только глаза могут почуять этот нежнейший бриз. Чуть холодит щеки -- это просто дыхание. А бриз сумрака ненаступившего утра не почувствовать кожей. Надо слушать. Он звучит как верхнее си и на октаву выше и холодит стеклянно блестящие яблоки черных как ночь глаз. Его можно еще узнать по запаху сирени, какая сирень, что я несу,... по запаху пятилепестковой сирени. В каждой ветке, ты помнишь, была одна, счастливая, пятилепестковая. Она выполнит все. Поймай струю ее запаха, она пахнет настолько иначе, настолько пятилепестково, настолько пахнет счастьем, улётная пятилепестковая судьба.

... короткий свет. Короче чем выстрел. Выстрел стрелы звездного огня через пространство Минковского, которого нет ночью, больше нет. Ну, это все блажь, все блажь сумрачной страны, страны теней, полутеней, полутонов, полузапахов, полунадежд... Солнце заполняющее все вокруг -- это то, что есть на самом деле. Не веришь? -- открой створки плотно сомкнутых ресниц. Перед тем как оно поглотит все твои цвета, блеснув короткой радугой, слёзной, соленой радугой, ты можешь успеть понять, что это и есть то, что есть. Жаркий свет летнего дня. Материя света. Дух света. Дух дня. Больше чем материал памяти. Больше, чем часть моей лимфы, крови, обновляющейся каждые семь лет, и где теперь она. И где теперь она. И где...

* * *

Сумракк. СВЕТ.

...небо, распаханное попола

В Ваших руках конверт от фильма Константина Лопушанского "Гадкие Лебеди" ("Proline-Film" (Россия), "CDP" (Франция). 2006. 105 мин)

Лента рассказывает... о чем же она еще может рассказывать? ну разумеется, примено о том же о чем и книга. Которую все мы читали. Скорее всего еще в детстве. Возможно, в затянувшемся детстве. Все те же АиБС. Проблемы добра и зла. Вечные безвременные проблемы добра и зла. Не глобальные, нет. Вполне локальные проблемы добра и зла в одном отдельно взятом человеке. Которым может быть АБС, или я, или Вы, например...

Яблочко от яблони, в данном экземпляре, не слишком отдаляется. Это все еще Стругацкие. Вполне узнаваемые, хотя и не до последних деталей. Детали, как раз, могут быть и переписаны.

Например, еще почти молодой, вполне прогрессивный русский писатель Банев приезжает из Нью-Йорка (по-моему в книге был неспецифицированный город). Впрочем, откуда же еще в наше вермя может приехать прогрессивный русский писатель? ясно, что уж не из Москвы, где все куплено, что имело номинируемое достоинство. А также честь, или, к примеру, нежность (так нежен с бывшей женой может быть только изнеженный житель феминизированной Америки). И не из Питера, где хорошо стоит - только вертикаль, а хорошо звучит - только Питер-FM. Где уж, наверняка, вряд ли кому будет дело до своих давненько брошенных детей. Нет, он едет из Бруклина, где так хорошо консервируется время.


Время. Нелепая материя. Вечно становящаяся и никогда не обращающаяся в свой архетип.

Борхес, например, который несомненно оказался причастен к вечности, писал, что его собственное прочтение вечности отличается от классического. Или от "классических", если уж быть точным. Античная вечность, приписываемая им Платону, состоит в основном из БОГА, полностью отделенного от земного, преходящего и материального. Она в области ЦЕНТРА, излучает материю себя в виде исчезающе непрочного сегодня и эфемерного завтра, неуловимого сейчас улетающего в невозвратимое вчера. Понятие вечности, как центра всего весьма пригодилось в Средневековье, когда вечность получила точную прописку. Или точнее, ее почтовый ящик был использован для отсылки к Непостигаемому Адресату. Разумеется, это был стратегически верный ход. Схоласты не смогли бы опровергнуть вечность платоников. Ее следовало употребить себе на пользу. Как языческую масленицу, как друидический Грааль. Ренессанс (этого, кажется, у Борхеса уже нет) растянул вечность вдоль лестницы времен. Таким образом каждый Человек оказался причастен, пусть немного, пусть лишь в меру своих неразвитых чувств, тому, что было раньше прерогативой лишь небес, хоть персонифицированных, хоть непоименованных. В эпоху Нового Времени, вечность небезысвестным способом укусила себя за хвост, задала сама себе основание, начисто сметя все и всяческие небеса, и глубоко увязла в болоте собственной ностальгии и солипсизма-как-воли-и-театрализованного-представления. Современная наука (она же технология мышления) придала вечности дополнительные измерения, кривизну, немыслимую математическую сложность, спрятав, таким образом, под покровом докторской мантии то, что понятие вечности было неимоверно сложным еще в эпоху только зарождающейся геометрии Пифагора. И ее (непроверенный) атрибут непознаваемости (возможно) содержит саму ее сущность.

Вечность Борхеса - это стирание личностного в человеческом восприятии мира. Обращение нашего "я" непосредственно к вещам, непоименованным еще вещам Рая, первозданно созданным пять минут назад, по просьбе Рассела, разрушенным под клювом Орла и вновь собранным в правильной точке сборки Кастанеды.

Кстати, сам Борхес, видимо упокоился в еще одной разновидности вечности. Мне кажется, его нет ни в одной из вышепоименованных. Он здесь, под моими клавишами, под моими веками, устало прикрывшими глаза от безжалостного ока монитора. Он в другой половине песочных часов бесконечности микрокосма, по эту сторону радужки. И эта вечность, такая непрочная, и возможно, касающаяся Вашей в самый последний раз, - черт возьми, может быть она-то как раз и наиболее вечная из всех вечностей. Что будет с ними, со всеми, когда закончится она...

Ну, что ж, по крайней мере, если Вам стало скушно читать весь этот вздор, Вы можете отвлечься на неплохое видево, немного бульварное, на мой вкус, но с претензией на не-ширпотреб. Что всегда приятно. Что греет душу. И неплохо идет под стаканчик вермута или старого порто. Приятного чтения!

Самой нетерпеливой читательнице, с благодарностью за настойчивость, посвящается.


Итак, новая строка.

Странно. Несколько странно. Весьма и весьма странно писать в наше время. Искусство чтения книг уже настолько утрачено, что переводу их на электронные, в-ухах-жужжащие носители можно только порадоваться. возможно хоть этот шаг отдалит их (книги, разумеется, а не наши многострадальные уши) от поголовного исчезновения.

Ах, старина Рэй... керосин и быстрые "саламандры". Смешно. Рукописи не горят. Они прекрасно почивают в спецхранах. Не в смысле, как почивает МБХ, в первые дни в СИЗО, на лаврах собственноручно каждодневно стяжаемой славы политзаключенного, а как почивает он теперь, многократно забываемый и ненужный даже для партии имени своего освобождения.

Они остаются. Они остаются для специалистов-медиевистов. Специалистов по "серебряному веку", специалистов по веку XIX и веку XX... они больше не просятся к нам в руки. Наши руки устали от этого типа носителей информации.

В эпоху категорического нечтения, странно писать. Но я попробую. Я попробую в новом жанре (разумеется, я не настолько самонадеян, чтобы забыть "ничто не ново под луной". Однако, хочется иногда оторваться от исторической правды и возомнить себя этаким робинзоном. Перед пятницей. Или хотя бы вторником). Этот жанр будет прямым наследником ключевой дамы современной литературы. Я говорю о рекламе.

Однако, и прямой шантаж покупного творчества во благо широким массам потребителей меня не прельщает. Давайте попробуем так, я пишу, что мне вздумается, но на заданную тему. В принципе известную многим.

Итак, я, кажется, придумал - это будут короткие (несомненно, кто ж сейчас сможет прочесть что-то длиннее полустраницы) тексты на тему фильмов, альбомов или, чем черт не шутит, даже и книг. То, что продвинутые издатели помещают на задней обложке, где места хватит как раз только на быструю саморекламу данного медиа-товарного продукта, схваченного между тем, как глаз на секунду упал под неправильным углом на несколько строк прямо под фотографией (Нам) Неизвестного и тем, когда рука уже машинально поставила легкую коробочку обратно на полку...

Я еще не знаю, как это все будет выглядеть. Но точно знаю, как это выглядеть не будет. Тексты эти не будут рассказывать содержание - последнее дело взять фильм, сюжет которого вам известен. Тексты эти не будут касаться творчества автора или судьбы исполнителей. Тексты эти будут в стиле "кажется, музыкой навеяло".

В общем, я анонсирую рубрику "На той стороне конверта".



PS: ...да, а Санта-Барбара тут, в общем-то, не при чем. Просто "рубрика", "коллекция", "сериал". Это единственное название сериала, которое я знаю наверняка :)

PPS: кстати, в Санта-Барбаре я так ни разу и не был... а говорят там тепло...