Вот и сегодня Ёжик сказал Медвежонку:
— Как всё-таки хорошо, что мы друг у друга есть!
Медвежонок кивнул.
— Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем.
— А ты где?
— А меня нет.
— Так не бывает, — сказал Медвежонок.
— Я тоже так думаю, — сказал Ёжик. — Но вдруг вот — меня совсем нет. Ты один. Ну что ты будешь делать?..
— Переверну все вверх дном, и ты отыщешься!
— Нет, меня нигде нет!!!
— Тогда, тогда… Тогда я выбегу в поле, — сказал Медвежонок. — И закричу: «Ё-ё-ё-жи-и-и-к!», и ты услышишь и закричишь: «Медвежоно-о-о-ок!..». Вот.
— Нет, — сказал Ёжик. — Меня ни капельки нет. Понимаешь?
— Что ты ко мне пристал? — рассердился Медвежонок. — Если тебя нет, то и меня нет. Понял?…
© Ёжик в тумане
Холодно.... Мерзнут руки, хочется домой под тёплое одеяло... Кто придумал хмурой, дождливой осенью целый день крутить у меня на работе унылую, тихую классику? "РЕСПЕКТ" просто! Буду пить чай.
Скорее бы выпал снег, скорее бы новый год, восьмое марта..... Скорее бы наступило лето!
Если я стремился к разрушению, то лишь ради того, чтобы погасить глаз. Я мечтал о землятресении, о любом природном катаклизме, который низверг бы маяк в море. Я жаждал метаморфозы, я хотел бы превратиться в рыбу, в левиафана, в эсминец. Я желал, чтобы земля разверзлась и всё поглатила бы единым всеобъемлющим зевком. Я хотел бы видеть город погребённым под дном морским. Я хотел бы сидеть в пещере и читать при свете огарка. Я хотел бы, чтобы глаз погас и я получил возможность познать мое тело, мои желания. Я хотел бы тысячу лет провести в одиночестве, чтобы обдумать увиденное и услышанное мной - и чтобы забыть...
Генри Миллер "Тропик Козерога"
Приходилось ли Вам когда-нибудь сидеть на железнодорожной станции и, убивая время, наблюдать за людьми? Не правда ли, они сидят как упавшие духом ангелы - с поникшими крылями и больными желудками? Не в те ли извечные несколько минут, когда они обречены оставаться наедине с собой, их крылья обретают опору в виде зонтичных спиц?
Я вернулась на Ли.ру. Надеюсь неадолго. Зравствуйте, друзья)))) Причины моего долгого отсутсвия называть не буду. Сформулировать это сложно. Главное что я вернулась, так что давайте общаться))))
Я не люблю истории. Я люблю мгновения. Люблю ночь больше утра, луну больше солнца, а здесь и сейчас - больше любого где-то потом. Ещё люблю птиц, грибы, блюзы, павльньи перья, чёрных кошек, синеглазых людей, геральдику, астрологию, кровавые детективы и древние эпосы, где отрубленные головы годами пируют и ведут беседы с друзьями. Люблю вкусно поесть и выпить, люблю посидеть в горячей ванне и поваляться в снегу, люблю носить на себе всё, что имею, и иметь под рукой всё необходимое. Люблю скорость и боль в животе от испуга, когда разгоняешься так, что уже не остановиться. Люблю пугать и пугаться, смешить и озадачивать. Люблю писать на стенах так, чтобы непонятно было, кто это написал, и рисовать так, чтоб никто не догадался, что нарисовано. Люблю писать на стенах со стремянки и без неё, баллончиком и выжимая краску прямо из тюбика. Люблю пользоваться малярной кистью, губкой и пальцем. Люблю сначала нарисовать контур, а потом целиком его заполнить, не оставив пробелов. Люблю, чтобы буквы были размером с меня, но и совсем мелкие тоже люблю. Люблю направлять читающих стрелками туда и сюда, в другие места, где я тоже что-нибудь написал, люблю путать следы и расставлять фальшивые знаки. Люблю гадать на рунах, на костях, на бобах, на чечевице и по "Книге перемен". В фильмах и в книгах люблю жаркие страны, а в жизни - дождь и ветер. Дождь я вообще люблю больше всего. И весенний, и летний, и осенний. Любой и всегда. Люблю по сто раз перечитывать прочитанное. Люблю звуки гармошки, когда играю я сам. Люблю, когда много карманов, когда одежда такая заношенная, что кажется собственной кожей, а не чем-то, что можно снять. Люблю защитные обереги, такие, чтобы каждый на что-то отдельное, а не сборники на все случаи жизни. Люблю сушить крапиву и чеснок, а потом пихать их во что попало. Люблю намазать ладони эмульсией, а потом прилюдно её отдирать. Люблю солнечные очки. Маски, зонтики, старинную мебель в завитушках, медные тазы, клетчатые скатерти, скорлупу от грецких орехов, сами орехи, плетёные стулья, старые открытки, граммофоны, бисерные украшения, морды трицерапторов, жёлтые одуванчики с оранжевой серединкой, подтаявших снеговиков, уронивших носы-морковки, потайные ходы, схемы эвакуации из здания при пожарной тревоге; люблю, нервничая, сидеть в очереди во врачебный кабинет, люблю иногда завопить так, чтоб всем стало плохо, люблю во сне закинуть на кого-нибудь, лежащего рядом, руку или ногу, люблю расчёсывать комариные укусы и предсказывать погоду, хранить мелкие предметы за ушами, получать письма, раскладывать пасьянсы, курить чужие сигареты, копаться в старых бумагах и фотографиях, люблю найти что-то, что потерял так давно, что уже забыл, зачем оно было нужно, люблю быть горячо любимым и последней надеждой окружающих, люблю свои руки - они красивые - люблю ехать куда-нибудь в темноте с фонариком, люблю превращать одно в другое, что-то к чему-то приклеивать и подсоединять, а потом удивляться, что оно работает. Люблю готовить несъедобное и съедобное, смешивать разные напитки, вкусы и запахи, люблю лечть друзей от икоты испугом. Я слишком много всего люблю, перечислять можно бесконечно.
А не люблю я часы.
Любые.
По причинам, которые утомительно перечислять. Поэтому я этого делать не буду.
Из книги Мариам Петросян "Дом, в котором..."
"...Вот уже семь лет день и ночь я хожу с одной только мыслью - о ней. Если бы христианин был так же верен своему Богу, как я верен ей, мы все были бы Иисусами. Днём и ночью я думал только о ней, даже когда изменял. Мне казалось, что я наконец освободился от неё, но это не так; иногда, свернув за угол, я внезапно узнаю маленький садик - несколько деревьев и скамеек, - где мы когда-то стояли и ссорились, доводя друг друга до исступления дикими сценами ревности. И всегда это происходило в пустынном, заброшенном месте - на площади Эстрапад или на занюханных и никому не известных улочках возле мечети или авеню Бретёй, зияющей, как открытая могила, где так темно и безлюдно уже в десять часов, что является мысль о самоубийстве или убийстве, о чем-то, что могла бы влить хоть каплю жизни в эту мертвую тишину. Когда я думаю о том, что она ушла, вероятно, навсегда, передо мной разверзается пропасть и я падаю, падаю без конца в бездонное черное пространство. Это хуже, чем слёзы, глубже, чем сожаление и боль горя; это та пропасть, в которую был низвергнут Сатана. Отта нет надежды выбраться, там нет ни луча света, ни звука человеческого голоса, ни прикосновения человеческой руки.
Бродя по ночным улицам, тысячи раз я задавал себе вопрос, наступит ли когда-нибудь время, когда она будет опять рядом со мной; все эти голодные, отчаянные взгляды, которые я бросал на дома и скульптуры, стали теперь невидимой частью этих скульптур и домов, впитавших мою тоску. Я не могу забыть, как мы бродили вдвоём по этим жалким бедным улицам, вобравшим мои мечты и моё вожделение, а она не замечала и не чувствовала ничего: для неё это были обыкновенные улочки, может быть, более грязные, чем в других городах, но ничем не примечательные. Она не помнила, что на том углу я наклонился, чтобы поднять оброненную ею шпильку, а на том - чтобы завязать шнурки на её туфлях. А я навсегда запомнил место, где стояла её нога. И это место сохранится даже тогда, когда все эти соборы превратятся в развалины, а европейская цивилизация навсегда исчезнет с лица земли..."
Генри Миллер "Тропик рака"
Быть одному совсем не трудно, если ты нищий или неудачник. Художник всегда один, если он дейтсвительно художник. Единственное, что на самом деле необходимо художнику, - это одиночество.
Когда в Париж приходит весна, даже самый жалкий из его обитателей должен чувствовать, что он в раю. Чтобы чувствовать себя здесь дома, не надо быть ни богатым, ни даже французом. Парижские нищие - я думаю, в Париже самые грязные и самые гордые нищие в мире - верят, что они здесь дома. Это то, что отличает парижанина от обитателей других больших городов.
Нью-Йорк вызывает у меня иное чувство. Нью-Йорк даже богатому человеку внушает, что он здесь никто. Это холодный, блестящий, злой город. Его дома давят. В его сутолоке - нечто безумное; чем быстрее темп, тем меньше духовности. Бесконечное брожение, но с такм же успехом оно могло бы совершаться и в лабораторной колбе. Никто не понимает смысла того, что здесь происходит. Никто не руководит этой энергией. Колоссальный город. Странный. Непостижимый. Столько энергии, столько усилий без малейшей согласованности, без какой бы то ни было координации.
Настроение сейчас - сонливая лень
Учавствую в фотоконкурсе http://foto.mail.ru/inbox/sundrugs/30/210.html. Если понравится мои фото - жду поддержки)))
Слова - это одиночество. Я оставила пару слов для тебя на скатерти вчера вечером, но ты закрыл их своими локтями.
Я - на галерее с фикусом, а адажио внизу. Клавиши, чёрные и белые, сначала чёрные, потом белые и чёрные. Ты спрашиваешь, не сыграть ли что-нибудь для меня. Да, сыграй что-нибудь двумя пальцами. Сыграй адажио - это единственное, что ты знаешь. Сыграй, а потом отруби себе эти два пальца.