"Язык всегда стремится к образности, и в результате все, что бы ни выражалось с его помощью, не является действительным переживанием, а какой-то идеализированной, обобщенной и объективизированной интерпретацией того, что первоначально было пережито индивидуумом."

Отрезать, обрубить острым всё, что мешает, загромождая и заиливая - неточные слова, ненужные междометия и знаки препинания, выжечь кислотой пустого желудка сладенькие приманки для читающих, слабость заискивания перед чужими глазами, страхи и туман безволия, выложить небрежной мозаикой миллиарды нервных клеток, и каждый миллиард оплачен потерей; когда же произведу окончательный расчет, поставлю точку, забывая человеческую речь

Когда ты понимаешь, что люди не вызывают у тебя интереса настолько, что уже и не хочется этот интерес испытывать, стеклянная стена начинает увеличиваться, распухать и терять прозрачность, ты уже разговариваешь с людьми практически наугад, надеясь, что ты верно истолковал значение их слов по движениям губ за стенкой..ты перекашиваешь свое лицо в символической улыбке, ты актерски выставляешь голос и превращаешься в Голема, говорящую и движущуюся куклу. Механизм, внутри которого есть лишь одно настоящее желание - прекратить это жестокое развлечение и получить право вернуться домой. Ты начинаешь понимать, что наказан за что-то и твоим единственным желанием становится - понять, за что и еще - как  быстрее отработать наказание, ты устал жить в передвигающемся гробу. Приближается мысль об отказе от семьи, детей и невозможности личной жизни. Ты начинаешь готовиться к смерти.

Кидаясь навстречу любому, на вид похожему на твою стаю, ты раз за разом напарываешься на подделку, имитат, устаешь искать и оставляешь мысль о поиске, к тому же подтверждает себя мысль, что тот, кто тебе реально нужен, приходит не потому, что ты сам его нашел, спонтанность - вечная спутница счастливого случая и организации не поддается... Ты затихаешь и снова уходишь в тень. Ты начинаешь ПРИВЫКАТЬ. От жизни отгрызен добрый кусок и есть еще надежда на то, что ты сумеешь дожить, сохранив внутри маленькое свечение себя-настоящего, а там - может быть, я найду дорогу домой? Ты начинаешь готовить себя к закукливанию и к тому, что ты здесь просто иностранец в Нью-Йорке, но всё кончается и надо просто дожить, не потеряв надежды. Так наступает зрелость

Время всё идет и ты вместе с ним, и доходишь до мысли о том, что это вот - навсегда, и еще - что есть и другие дефектные, и ты вроде бы оживаешь - раз они есть, то есть и возможность их найти, перестать говорить на языке жестов, обрести свой голос, реальный, а не виртуальный, звучащий лишь в подземных переходах твоей души. На какое-то время ты взлетаешь и веришь, что жизнь прекрасна. Это последние годы твоей человеческой юности.

Далее ты почти взрослый, а потом совсем взрослый, университет, работа, и однажды ловишь себя на том, что стенка-то толщины невъебенной и  ты не владеешь языком говорящих за ней и вот однажды позорно ловишь себя на том, что ты - з а и с к и в а е ш ь  перед ней, улыбаешься в неё, как в зеркало, размахиваешь руками, как Робинзон  на острове перед кораблем на горизонте, потому что ты устал... тебя так заебло все время понимать и пытаться понять, что однажды ты промачиваешь подушку насквозь желанием - чтобы поняли тебя...

И вот родился ты, какой есть, и сначала все такое, как вышло, и нет причин задумываться, а потом первые колючки на кактусе и первые мысли о том, что ты неправильный, и еще непонятно, плохо это или хорошо, лишь скребет по душе тревожное. Далее резкой вспышкой первая четкая мысль о собственной дефектности и глазки прорезались, стеклянная стена меж тобой и миром начиначет обретать свою ненавязчивую пока материальность. Перешагивая год за годом, входишь в инородную массу людей и всё ёжишься от дискомфорта, все сжимаешься в комочек и ждешь, что вот-вот случится чудо и ты вольешься, тебя поймут и примут, и ты тоже поймешь и все у тебя получится, ты же хороший, ты замкнутый и молчаливый, но ты же хороший, правда? - заглядываешь в мамины глаза в ожидании подтверждения - Отойди, не мешай, не видишь, я стираю - и идешь обратно в свой отгороженный уголок, как в загончик, думать и мечтать о том, как однажды ты пройдешь через стеклянную стенку и ВСЁБУДЕТХОРОШО.

Ночное моё жильё - черно-белый оттиск дневного, коллекция теней и луна в окне, испуганное метание ветвей по белым стенам и разбросанные очертания на полу, забытые или убежавшие от меня книги, клубки нитей и листы бумаги, просыпаясь иногда ночью, с опаской спускаю ноги с дивана, опасаясь, что в вязкой тьме предметы переменили нечаянно свое положение и я могу нечаянно наступить на кого-то из них и поранить.

Расправляясь на диванном эшафоте уставшим от дневной жизни телом, впитываю в себя ночную никому_ненужность, как воспоминание о настоящем Покое, о котором писали уже в сумеречной книге о Мастере,  когда нет уж наконец дурацкого груза ответственности и чьих-то претензий.

Тени ритмично мечутся по параллелограмму жилья, я чувствую плотность темноты кожей и незаметно растворяюсь в ней, чтобы в очередной раз открыв глаза, увидеть неоновый огонь на поверхности мобильного, поющего мне что-то ритмичное с требованием вернуться в его мир, мир техники и дневного человеческого одиночества.

ночью, когда тихо, темно и лишь звезды за окном монитора летят навстречу из дальнего угла комнаты, пытаюсь уснуть, вдавив себя в подушку, и бываю разбужена слабым шорохом маленьких лапок по ткани пододеяльника. небольшой пугливый зверек аккуратно минует плечо и, вплотную приблизившись к уху, быстро шепчет, глотая слова и захлебываясь быстрой отчаянной скороговоркой.

- слышишь, слышишь, слышишь, это я, не гони, это я, я тут, это я, - и жарко пихается пушистой мордой в шею, укладываясь вдоль артерии и периодически от избытка чувств облизывая мне ухо.

- о господи... что тебе надо? кто ты? - пытаясь отвязаться, уйти снова в теплое беспамятство, в котором нет ничего, кроме покоя и безмыслия.

- это я, это я, я, ну же - моя собственная душа бьется, пульсирует около шеи горячим трепещущим комом, я чувствую, как ей страшно и начинаю бояться сама, инстинктивно натягивая на себя одеяло, прячась от кибернетических звезд, отражающихся в телевизоре и оконном стекле.

Около уха продолжают вертко и почти бесшумно возиться, лишь иногда мне случайно дышат в ухо или задевают щеку мягким хвостом, я не могу уснуть от этого и пытаюсь накрыть зверька ладонью, но ладонь приходит сквозь него, я чувствую под пальцами ткань и тут меня берут крошечными лапками за ухо и быстро-быстро шепчут, повизгивая и выдыхая тепло -

- знаешь, знаешь, знаешь, мне так хочется, мне так невозможно хочется, я не могу без этого, мне так хочется любить, любить, ты знаешь, мне так хочется просто любить, ну позволь мне, всего лишь любить, пожалуйстапожалуйстапожалуйста, слышииииишшшшшь......

теплый бок зверька действует успокаивающе, я теряюсь в восприятии времени и вдруг резко кольнуло сердце, забилось, стягиваю с себя одеяло - за окном утро, машинально проверяю рукой подушку - пусто...  ничего, кроме моих волос, подушки и крошечного комочка  рыжего пуха.

немо открываю рот, уподобляясь рыбе на песке крича ультразвуком в себя, вызванивая, как оббивают ложкой посуду из бьющихся материалов  на наличие трещин

сначала приходит крик, потом очередь слез и отуплением скроет все сон, чтобы не смела думать, чтобы не смела спрашивать и не находить

горловой истошный всхлип, когда кончается детское жалобное хлюпанье и повизгивание, наверное, взрослая душа издает другие звуки, когда ей больно

и когда совсем уж нет воды в железах, всегда на выдохе - пусть хотя бы тебе будет хорошо, тот, кто неважно, достоин ли, но шевельнул спящего зверя внутри меня и заставил вспомнить о том, что бывает и жизнь

предел моей искренности живет за последней слезой там, где рядом глазные нервы

...

уйдя от всех подальше, забываюсь на берегу с книгой, в которой какие-то строки, не помню о чем, черный переплет и белая бумага, вода выплескивается из моря длинным пенистым языком и докатывается до меня, быстро подбираю Книгу, вода уходит, успеваю порадоваться - не намокла. Спустя минуту следующим приливом заливает и на этот раз полностью, подхватываю Книгу, связку ключей и почему-то губную помаду, оглядываюсь и обнаруживаю себя среди волн и шума; линия берега сильно подмыта, бреду к суше в непонимании

одурев от себя и прочих, прячусь под одеялом, наконец, теплая темнота и сон, и тут заменили подо мной кровать и комнату и спиной к пространству сплю все так же, и вдруг что-то маленькое, гибрид ёжика и бутылки, катается-грохочет по полу, скорыми длинными траекториями и так невозможно страшно, что ни шевельнуться, ни подумать связно о том, ЧЕГО боюсь. Скованное болью сердце выпихнуло гулкими пинками из сна и долго еще лежалось в темной мягкой комнате под шорох кулера, боясь, что выскочит сейчас из-под дивана бутылочный ёжик и как начнет перекатываться по комнате.

говоришь, пока не понял, когда понял, говорить нет необходимости, кирпичик аккуратно вкладывается в стенку фасетчатого твоего зрения, наступаешь на него, как на  ступеньку, и снова открываешь рот, чтобы говорить, покуда не поймешь все или достаточно или же кончатся батарейки и тебя уложат в зарядник и закопают поглубже, чтобы не валялся без толку.